Еврейский Мир

– Простите, а вы тоже еврей?

Я оторвал взгляд от книги рава Адина Штейнзальца, которую случайно обнаружил в книжном отделе «русского» магазина, и с любопытством посмотрел на задавшего вопрос мужчину. Лет шестидесяти пяти, небольшого роста, с буйной на зависть шевелюрой и большими, чуть удивлёнными, чуть грустноватыми светло-карими глазами, по которым евреи безошибочно определяют своих. В руках он держал корзину, в которой лежал кулёк с «тульскими» пряниками и банка солёных огурцов, с изображённым на этикетке казаком, похожим на батьку Махно.

– Вы тоже, как я понимаю, не Иванов? – иронично ответил я.

– Конечно, конечно, какой разговор, – он расплылся в улыбке, – в нашем районе евреев почти нет, синагога на другом конце города, следовательно, – он развёл руками так, что из корзины вывалилась банка с огурцами, которую я поймал на лету, – пардон, спасибо… дефицит общения! Вы не торопитесь?

Я не торопился. К тому же он мне нравился. Я вообще люблю неожиданные знакомства с разговорчивыми людьми.

– Буду ждать вас на улице.

– Да-да, я сейчас, кое-что ещё возьму, расплачусь и выйду.

Через несколько минут он появился. Поймав мой неодобрительный взгляд, направленный на торчащую из пакета «палку» сервелата, поспешил заверить:

– Мы с женой свинину вообще не едим. Это для дочери – у неё муж русский. Вы не думайте.

– Да я и не думаю.

– Слушайте, вы ведь из Украины?

– Совершенно верно.

– Я тоже. Из Умани. Вы знаете, чем знаменита Умань?

Я уже догадался, что речь пойдёт о Бреславском Ребе, но не сказал об этом, предвкушая интересный рассказ.

– Как, вы не слышали о рабби Нахмане из Бреслава? – он сделал круглые глаза.

Я неопределённо пожал плечами и предложил присесть на ближайшую скамейку.

– Так вот, – начал с нескрываемым удовольствием мой собеседник, – рабби Нахман из Бреслава был правнуком по материнской линии самого Бааль Шем Това – основателя хасидизма. С детства он проявил такие необычайные способности, что уже вскоре стал мудрецом Торы и великим праведником, оставаясь при этом скромным человеком. Будучи очень бедным, рабби Нахман вынужден был продать всё своё имущество, чтобы посетить Святую Землю. Он провёл целую зиму в изучении древних книг по Каббале и в общении с каббалистами Палестины. «Всё, что я знал до поездки в Эрец Исраэль, не имеет никакого значения», – говорил он по возвращении в Украину. Прожив около 8 лет в Бреславе, рабби Нахман переехал в Умань. Он уже был болен туберкулёзом и через 3 месяца скончался. Почувствовав приближение смерти, он сказал своим последователям: «Я хочу остаться среди вас, и вы будете посещать мою могилу». Было великому цадику всего 38 лет. Его ученики приняли решение не назначать нового Ребе, а руководствоваться наследием рабби Нахмана и передавать его учение из поколения в поколение. Ежегодно, в канун Рош Хашана, тысячи паломников приезжают к его могиле в Умани.

Фима, так звали моего нового знакомого, замолчал, ожидая моей реакции на рассказ. Не подавая вида, что история жизни рабби Нахмана была мне в общих чертах известна, я спросил, откуда мой собеседник так хорошо осведомлён.

– Ну, во-первых, – начал Фима,– я всю жизнь прожил в Умани, а там о рабби Нахмане знают даже дети. Во-вторых, последние три года перед отъездом я подрабатывал сопровождающим в автобусах с паломниками, был гидом, так сказать. Ну, ладно, гидом – сильно сказано. Бреславским хасидам, как вы понимаете, не надо рассказывать, кто такой был их Ребе. В мои обязанности входило встретить, помочь разместиться, какие-то бытовые вопросы решить. Я же был представителем еврейской общины, – не без гордости заметил он.

– Должен вам сказать, что городские власти могли делать на этом паломничестве ого-го какие деньги. А они, – он презрительно скривил губы, – ни одной приличной гостиницы не удосужились построить. Да при желании можно было бы и питание кошерное организовать и всё остальное на высшем уровне. А так – только частники квартиры сдают, кустари поделками на еврейскую тему торгуют, и милиция взятки берёт.

Фима махнул рукой и замолчал.

– Скажите, – спросил я, отвлекая его от невесёлых мыслей о нереализованных возможностях в бизнесе, – а что за люди они, бреславские хасиды, как вам работалось с ними?

– С хасидами? – Фимино лицо оживилось. – Это в двух словах не опишешь – это видеть надо. Вы представьте себе: загружаются 40 человек в автобус – все, как из инкубатора – чёрная шляпа, лапсердак, борода, очки – и все галдят! Гвалт стоит такой, как в Умани на большом базаре в воскресенье, даже больше. Ну а если семьями приезжают, тогда держись, чтобы за три часа автобус на куски не разнесли. А уж как водители матерятся, когда им салон убирать потом приходится, так лучше рядом не стой!

– На каком же языке вы общались с ними?

– На идиш, конечно! Он же у меня первый родной язык. Многое, само собой, подзабылось, но после первых нескольких поездок проблем в общении уже не было. Хасиды, кстати, когда слышат, что ты на идиш говоришь, сразу по-другому относиться начинают. Они же там думают, что мы в Союзе все гоями стали – язык забыли, традиции. А мы, пожалуйста, и на мамэ лошн умеем, и вообще.

Фима заложил большие пальцы за лацканы пиджака и засвистал «Хава Нагила».

– Только вот однажды, – продолжал он, – история одна приключилась, которая в корне моё отношение к хасидам изменила, а заодно и о ценности человеческой жизни задуматься заставила. У нас ведь принято считать, что все эти ультраортодоксы только самих себя любят, а на остальных евреев свысока смотрят, не говоря уже о неевреях. Не буду говорить про всех, в каждой семье, как известно, не без урода, но… ладно, ближе к делу.

… Дорога от Бориспольского аэропорта прошла нормально, автобус наш уже въехал в Умань, оставалось каких-то 10-15 минут езды до гостиницы. На одном, довольно оживлённом перекрёстке, на котором мы остановились на красный свет, внимание сидевшего слева от меня хасида привлёк мужчина средних лет, присевший на корточки под стеной дома через дорогу. Лицо мужчины было багрово-красным, распухшим, и в тот момент, когда светофор переключился на «жёлтый», мужчина повалился на бок. В этот же момент мой сосед слева вскочил, закричал на иврите и бросился к передней двери, отчаянно жестикулируя. Видя, что я не понимаю, он прокричал на идиш, чтобы его немедленно выпустили из автобуса. При этом автобус уже тронулся, и останавливаться посредине перекрёстка было невозможно. Отчаявшись добиться чего-то от меня, хасид подскочил к водителю, показывая знаками, что, если тот сейчас же не остановится, он выбьет стекло и выпрыгнет на ходу. Наконец, метров через 15 после перекрёстка автобус остановился, и хасид, не обращая внимания на мчащиеся с двух сторон машины, понёсся через дорогу к лежащему на асфальте человеку. Я, увлекаемый толпой остальных хасидов, устремился за ним. Когда мы перебежали улицу, хасид стоял возле лежащего на коленях, поддерживая его голову левой рукой, а правой шаря в кармане лапсердака. Лицо человека ещё больше опухло и приобрело синюшный оттенок. Глаза закатились. Было видно, что ему невероятно трудно дышать. Хасид что-то отрывисто выкрикнул, и кто-то сзади протянул ему маленький перочинный ножик. Он раскрыл его, померил пальцами что-то на шее у мужчины и быстро вонзил ему лезвие чуть пониже кадыка.

Я никогда не считал себя впечатлительным, но с этого момента всё пошло у меня перед глазами, как в замедленной съёмке. Вынутый из горла нож, вырвавшийся из раны со свистом и кровавыми пузырями воздух, хасид, спокойно раскручивающий шариковую ручку, вытряхивающий на асфальт стержень и вставляющий пластмассовую трубочку в отверстие раны. И ещё сильный ветер, катящий по тротуару чёрную хасидскую шляпу…

В местной газете написали потом про этот случай. Пострадавшего мужчину, оказывается, укусила не то пчела, не то оса, а он был аллергиком, и яд насекомого вызвал аллергическую реакцию в виде сильнейшего отёка, который пережал верхние дыхательные пути и через считанные минуты привёл бы к удушью. Единственный выход в таких ситуациях – это пробить трахею в определённом месте и вставить какую-нибудь трубку, обеспечив доступ воздуха в лёгкие, что и сделал хасид. Где он обучался медицине, и каким образом смог так успешно применить свои знания на практике, осталось для меня неизвестным.

… Когда мы прибыли в гостиницу и паломники разбирали свои сумки, я подошёл к этому парню. Ему было не больше 25 лет, он был оживлён, и, казалось, напрочь забыл о произошедшем меньше часа назад.

– Извините, я только хотел вам сказать, – от волнения я начал путать идишистские и русские слова. – Я, вообще-то, нерелигиозный человек, и Талмуд не читал, но слышал, что в нём есть такие слова: «Тот, кто спасёт одну жизнь – спасёт весь мир». Сегодня вы спасли мир.

Он внимательно посмотрел на меня, крепко пожал мою руку и пошёл догонять своих товарищей. Больше я его не видел. Вот такая история.

Мы помолчали. Фима поднялся первым.

– Знаете, мне пора.

– Спасибо вам за рассказ.

Фима кивнул, и в его выразительных еврейских глазах было сейчас куда больше грусти, чем удивления. Мы попрощались.

Я смотрел вслед удаляющемуся пожилому человеку и думал о том, какая сила движет бреславскими хасидами, заставляя их в течение почти 200 лет приезжать на могилу своего великого Ребе.

Для того, чтобы быть с ним. Для того, чтобы молиться. Для того, чтобы спасти мир…

Германия

Оцените пост

(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться