Отец получил повестку из военкомата ранним утром 22 июня, а днем, в 12 часов, стало известно, что его призвали не на очередные военные сборы, а на войну. Короткую, победную, но — войну. А через месяц-полтора сотрудники одесского областного радио, где он работал, посадили нас на пароход, отправлявшийся из Одессы.
Мама потом рассказывала, что капитан, поздравляя пассажиров с благополучным завершением рейса, сообщил, что он был последним из осажденного со всех сторон суши города…
А ещё через некоторое время, после многочисленных дорожных приключений, мы оказались в селе Назарово, вблизи Соликамска.
Связь с отцом, нарушенная войной, возобновилась только через два года, уже в 43-м, когда мама после длительных взаимных поисков получила первое письмо — маленький треугольник, и в нём отдельно записка со словами: «Жди меня, и я вернусь…» — и несколько следующих строк, но они уже ничего не значили… То, что оно написано на фронте поэтом Константина Симоновым в июле-августе 1941-го (опубликовано в «Правде» 14 января 1942 года), но кому оно посвящено, мы не знали, да и последующие слова уже большого значения не имели… Главным было известие — папа жив!
Стали, хоть и редко, приходить письма, потом мы получили продовольственный аттестат. А ещё через некоторое время, когда стрелковый полк, в котором папа служил, остановился на переформирование в украинском селе Лугины, он вызвал нас к себе. В первый же день, вернее, ночь, услышал (родители, наверное, думали, что я сплю, а я только притворялся, боясь пошевелиться), прислушиваясь к каждому движению, каждому шороху, как после таинства, папа рассказал маме, что у него на фронте была женщина, влюбленная в него. От услышанного я был в шоке, не мог понять, как такое возможно, когда мама после тяжелой работы на лесозаготовках рассматривала всегда стоявшее на тумбочке возле кровати фото, где мы были втроём.
Радость от ощущения семьи была короткой, и полк снова ушёл на войну. Как сейчас помню командира полка, полковника Александровского, и знаменосцев, следовавших за ним солдат и офицеров, покидавших Лугины, женщин со слезами на глазах вдоль дороги и на близлежащих холмах…
Прошло пару лет. Война закончилась, и офицерам, продолжившим службу в Германии, было разрешено пригласить семьи. Я с мамой приехал в Фюрстенвальд, городок километрах в 40–50 от Берлина, где остановился полк. Здесь в один из дней в столовой для офицеров, куда меня взяли с собой подчинённые отца, я увидел официантку, с ненавистью рассматривавшую меня. Понял: это она… Сергей, знавший её, произнёс: «Принеси на троих». Она ответила: «Пусть дома ест, у мамы…» — «Ничего, ничего, принеси». Официантка принесла, глядя на меня с той же ненавистью. Кушать после всего уже не хотелось, но ради уважения к Сергею что-то попробовал.
Сегодня, спустя годы, я понял, что приезд к капитану, таким было звание отца, жены с сыном окончательно разрушил все её ещё где-то скрытые надежды. Вскоре, а это было время массовой демобилизации, она уехала в Россию, или, как нас поправляли учителя в школе, в Советский Союз.
Впоследствии, читая книги о войне, я понял, что изменить природу человека, его тягу к нежности и любви невозможно. Особенно на войне, когда каждый день может быть последним.
Хочу вспомнить другое стихотворение прекрасного поэта Константина Симонова — «Лирическое», опубликованное в дивизионной газете «За нашу Победу!» 20 июня 1942 года.
На час запомнив имена, —
Здесь память долгой не бывает, —
Мужчины говорят: «Война…» —
И наспех женщин обнимают.
Спасибо той, что так легко,
Не требуя, чтоб звали милой,
Другую, ту, что далеко,
Им торопливо заменила.
Она возлюбленных чужих
Здесь пожалела, как умела,
В недобрый час согрела их
Теплом неласкового тела.
А им, которым в бой пора
И до любви дожить едва ли,
Всё легче помнить, что вчера
Хоть чьи-то руки обнимали.
Я не сужу их, так и знай.
На час, позволенный войною,
Необходим нехитрый рай
Для тех, кто послабей душою.
Пусть будет всё не так, не то,
Но вспомнить в час
последней муки
Пускай чужие, но зато
Вчерашние глаза и руки.
В другое время, может быть,
И я бы прожил час с чужою,
Но в эти дни не изменить
Тебе ни телом, ни душою.
Как раз от горя, от того,
Что вряд ли вновь тебя увижу,
В разлуке сердца своего
Я слабодушьем не унижу.
Случайной лаской не согрет,
До смерти не простясь с тобою,
Я милых губ печальный след
Навек оставлю за собою.
Стихотворение было встречено резкой критикой. Поэта обвиняли в безнравственности, распутстве и многих других грехах…
Мама была мудрой женщиной. А что у неё было в это время и в последующие годы на душе, неизвестно. Во взаимоотношениях это никак не проявлялось.
Думаю, что она отца простила, кстати, как и многие другие, поступившие так же…
Генрих РУТМАН
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
