Продолжение. Начало в № 730
Американцы стояли плотной группой поодаль от толпы израильтян и обсуждали происшествие. Похоже было, что жены настаивали на продолжении осмотра, а мужчины предпочитали вернуться в Тель-Авив со мной и провести вторую часть дня на пляже, благо погода действительно к этому располагала. Из чувства мужской солидарности я присоединился ко второму мнению. Ясно, что у меня были и другие соображения – в конце концов, я как бы взял на себя ответственность за уик-энд американцев, и было неудобно бросать их здесь на произвол судьбы.
– Извините, что так получилось, – сказал я. – Конечно, вы можете остаться здесь, но меня профессиональный долг призывает…
– Не нужно извинений, мы все понимаем, – сказал Гротис, помахивая сигарой. – Хотя, если говорить о сугубо юридической стороне дела, я, как прокурор, не завидую вам как защитнику, если вы возьметесь за это дело. При таком количестве свидетелей…
Он покачал головой, а остальные смотрели на меня с сочувствием.
– Вы знакомы с этим парнем? – спросил адвокат Перри. – Я имею в виду того, кто ударил?
– Давно… – пробормотал я. – Потому и считаю своим долгом взяться за это дело, хотя, вы правы, пока совершенно не понимаю, чем ему можно помочь…
– Мы вернемся в Тель-Авив, – решил за всех прокурор. – Наш автобус ждет на стоянке перед входом, и, надеюсь, водитель не отправился спать в ближайший лесок.
– Наверное, – предупредил я, – полиция пожелает кое о чем вас спросить. Поэтому, если отправитесь на пляж, оставьте свои координаты у портье, чтобы вас могли найти до начала субботы. Ведь самолет ваш в воскресенье утром, не так ли?
– В семь десять, – подтвердил прокурор.
– Значит, ваши показания будут нужны непременно сегодня.
– Это понятно, – сказал Гротис. – Жаль, что так получилось.
– Но мы имеем теперь некоторое представление о том, как действует израильская полиция, – добавил адвокат Перри; и по его тону я не понял, одобряет он эти действия или осуждает.
* * *
Пожалуй, я был слишком оптимистичен – на выезде из Тель-Авива пробок действительно не оказалось, но четвертое шоссе между Мевассеретом и Иерусалимом было нашпиговано машинами, как банка с маринованными огурцами. Дорогой я обдумывал план своего разговора с Пеледом. По сути, у защиты, если Пелед вообще захочет, чтобы я его защищал, была единственная линия: доказывать, что удар был нанесен в состоянии аффекта, и что Слезар сам его спровоцировал своим поведением. Но если Пеледа я знал не первый год, то о Слезаре не имел никакого представления и не знал, естественно, в чем была причина ссоры. Полиция наверняка именно сейчас добивается у Пеледа ответа на этот вопрос, и перед разговором с Рони имело смысл посмотреть протокол – у полицейского следователя не было оснований отказать мне в этом, разве что он станет тянуть время до наступления субботы. И значит, нужно торопиться. Увидеть Пеледа мне необходимо было именно сегодня – мало ли до каких идей он может дойти за два дня. Я знал одного осужденного, который взял на себя чужую вину, по сути, только потому, что ему дали слишком много времени для раздумий.
На повороте к кибуцу Моца я нашел просвет в струе автомобилей, вливавшейся в горловину иерусалимского коридора, и свернул с главного шоссе. Таких умников, как я, нашлось немало, дорога через Кирьят-Ювель тоже оказалась забитой, и я начал плутать по боковым ответвлениям и неожиданно начавшимся городским улицам, и с каждым поворотом все больше нервничал. В конце концов, от того, доеду ли я вовремя, зависела судьба человека.
Я вытащил из «бардачка» сотовый телефон и набрал номер полицейского участка на Русском подворье. На мое счастье, полицейский следователь Ниссан уже закончил предварительный допрос и находился в своем кабинете.
– Да, господин Лапид, – сказал он усталым голосом, – из Модиина сообщили, что вы пожелали взять на себя защиту, и я готов дать вам возможность поговорить с Пеледом. Хотя, честно скажу…
– Он признался?
– Нет, он молчит, по-моему, парень просто в шоке. Или, напротив, прекрасный артист и не желает говорить до прибытия адвоката.
– Ему сказали, что я…
– Да, я его предупредил. Никакой реакции. Понять его можно – явно не желая этого, парень стал убийцей.
– Убийцей, вы сказали? Но…
– Слезар умер час назад, не приходя в сознание.
* * *
– Если вы не возражаете, – сказал я полицейскому следователю Ниссану, когда буквально за час до начала субботы добрался, наконец, до Русского подворья и вошел в его кабинет, больше похожий на большой спичечный коробок, – если вы не возражаете, я хотел бы успеть поговорить с задержанным, а потом, если у вас будет время и, главное, желание, – с вами. Если, конечно, у вас нет идиосинкразии к нарушению субботы.
Иногда отменная вежливость обезоруживает собеседника больше, чем любые логические доводы, мне ли этого не знать – после двадцати лет общения с далеко не лучшими представителями рода человеческого? Господин Ниссан наверняка уже мысленно был дома, но, тем не менее, помрачнев лицом, заявил с относительно любезной улыбкой, что, он не против, только очень недолго…
– Конечно и естественно! – воскликнул я. В общем-то, я мог и не спрашивать разрешения следователя на посещение задержанного – как адвокат, я имел полное право участвовать в процессе с первых следственных действий. Правда, была тонкость, которую Ниссан, конечно, мог использовать против меня – формально я еще не был защитником Пеледа и явился в следственный изолятор как частное лицо.
До воскресенья Рони поместили в одиночную камеру – окно во двор, в сторону гаража, постоянный рев машин и громкие разговоры водителей. Покоя ни днем, ни ночью, тоже элемент психологической обработки. В комнату для свиданий Пелед вошел так, будто перед дверью ожидал увидеть палача с секирой или оголенным проводом. Похоже, что, увидев меня за столиком, Рони не очень-то вдохновился. Во всяком случае, выражение испуга на его лице не сменилось на выражение радости. Полицейский закрыл дверь и повернул ключ снаружи.
– Садись, – сказал я, и Пелед послушно сел – как резиновая кукла. Если бы я сказал «покрутись вокруг оси», он бы так и сделал, не спрашивая, для чего мне это надо. Вот только рта не раскрывал.
– Если не возражаешь, я возьмусь за твою защиту, – сказал я. – Об условиях поговорим после, мы знаем друг друга не первый год, и ты не в таких обстоятельствах, чтобы спорить сейчас о лишнем шекеле. Я пока не знаком со свидетельскими показаниями, хотел прежде всего услышать тебя. Всю правду. От меня-то тебе скрывать нечего.
Я говорил медленно и, надеюсь, внушительно. Мы действительно были знакомы с Пеледом не первый год – пятнадцатый, если быть точным. Когда-то были дружны наши отцы, оба были ранены в один день в бою за Иерусалим, неподалеку от знаменитой Артиллерийской горки. Рони был моложе меня на двенадцать лет – поздний ребенок, и, в отличие от родителей, особенно нежных чувств ко мне не питал. Впрочем, я к нему – тоже, мы были людьми разных характеров и разных взглядов на жизнь. По-моему, причиной нашей глубинной неприязни друг к другу, никогда, правда, не выражавшейся открыто, было то обстоятельство, что я, в отличие от Рони, правильно выбрал свою профессию – в точном соответствии с призванием. И именно по этой причине (хотя Рони считал иначе) добился успеха. Я хотел быть адвокатом, я всегда знал, что буду адвокатом, и я стал адвокатом – причем, далеко не из худших. А Рони всегда мечтал изучать еврейскую литературу, не ТАНАХ, не религиозные источники, он был человеком сугубо светским, но художественную литературу диаспоры – Сфорима, например, или Шолом-Алейхема, чтение которых у меня лично не вызывало никаких эмоций, даже элементарной скуки. Родители, однако, убедили сына (а по-моему, так просто задавили его авторитетом) в том, что на жизнь этим не заработаешь, и Рони закончил университет по какой-то сугубо технической специальности, которую на самом деле не любил, если говорить мягко и не вдаваться в детали. В «Хайтеке» он работал шестой год, и потому мы виделись с Рони чаще, чем нам обоим того хотелось. Во всяком случае, он знал обо мне очень много, я о нем – не меньше, а это не всегда улучшает отношения. Из чего, конечно, не следовало, что я мог оставить Рони Пеледа наедине с полицейским расследованием – парень он был своеобразный, мог сказать все, что угодно, даже себе во вред. И не только себе. Романтическая натура, будто и не коренной сабра, а еврей из галутного местечка. Надеюсь, теперь понятно, почему я сказал майору Порецки, что не тот Пелед человек, чтобы вдруг ни с того, ни с сего пырнуть ножом кого бы то ни было, даже напавшего на него грабителя. Раз уж он действительно сделал это, причина должна была быть абсолютно непереносимой.
Именно это я и собирался узнать.
– Все зависит от того, что у тебя было с этим Слезаром. Чтобы дать тебе надежный совет, я должен знать все обстоятельства. Я убежден, что сумею, если не вытащить тебя, то добиться минимального срока, ты же меня знаешь. Ты правильно поступил, что не сказал пока следователю ни слова. Но мне ты должен все рассказать – и поторопись, потому что через полчаса меня попросят уйти, я не могу вести официальные беседы во время субботы. А в воскресенье с утра тебя начнут допрашивать, и ты должен иметь четкую линию поведения. Ты понимаешь это?
Я еще раз повторил «ты понимаешь?», потому что Рони смотрел на меня очень внимательно, но я не мог сказать, слушает он мои слова или думает о чем-то, совершенно не относящемся к делу. Пожалуй, он действительно пережил такой стресс, из которого выйдет не скоро. Но я должен был каким-то образом хотя бы на полчаса заставить его не просто слушать себя, но и понять, что у него есть лишь одна-единственная реальная линия поведения.
Когда я в третий раз повторил «ты меня понимаешь?», Рони, наконец, едва заметно кивнул головой, но взгляд его при этом стал еще более отрешенным. Возможно, он что-то и понял, но вовсе не то, что я имел в виду.
Я вздохнул. Время уходило, а толку не было. Парень гробил сам себя.
Я достал из кармана пачку «Кента», выбил сигарету и протянул через стол Пеледу. Я знал, что это должно заставить Рони отреагировать на внешние раздражители – он был заядлым курильщиком, а сигареты у него, скорее всего, отобрали, чтобы подержать человека в напряжении, действие, вообще говоря, незаконное, но кто из задержанных полицией знает такие тонкости?
Я оказался прав – Пелед вытянул из пачки сигарету, и в его глазах, наконец, появилось хоть какое-то осмысленное выражение: он просил зажигалку. Я поднес ему огонь и закурил сам. Минуту мы пускали дым в потолок, заострившиеся черты лица Рони постепенно размягчались, я следил за этой переменой и, дождавшись нужного момента, сказал:
– Я не сомневаюсь, что ты не способен хладнокровно убить человека. Значит – аффект. Это и сейчас видно. Но важен мотив. Я убежден, что Слезар сам спровоцировал тебя. И очень важно знать, о чем вы говорили там, на поляне.
– Убить?.. – прошептал Пелед. Это было единственное слово, которое он произнес за время нашего свидания.
– Слезар умер, – сообщил я. Возможно, я должен был сказать это иначе? Пелед едва не сполз под стол. Теперь из него уж точно невозможно было вытянуть ни слова. Успокоительное и крепкий сон – вот, что ему сейчас было нужно. Сотрясать воздух советами, ни один из которых не доходил сейчас до сознания Пеледа, было бессмысленно, и я продолжал молча курить.
О чем он думал? На что надеялся? Что произошло в действительности на поляне в Неот Кдумим? Еще пять минут, и войдет конвоир. Может, я зря ввязался в это дело? Спасти человека, который просто не соображает, что его еще можно спасти, – безнадежная затея. Зачем мне процесс, который я практически наверняка проиграю?
Рони докурил сигарету до основания и, аккуратно положив окурок в пепельницу, вопросительно посмотрел на коробку, лежавшую передо мной.
– Возьми, – сказал я, вздохнув. – И зажигалку возьми. Только не подожги постель, иначе неприятности будут у нас обоих.
На мои неприятности, похоже, ему было наплевать. Сигареты и зажигалка мгновенно исчезли в кармане его джинсов, и взгляд Пеледа опять стал отрешенным.
– Рони, – сказал я, нажимая кнопку звонка для вызова конвоира, – Рони, да вернись ты в реальный мир, черт тебя возьми! То, что сделано, не поправишь, но то, что еще не сделано, нужно делать обдуманно, ты понимаешь это?
Надеюсь, он понял. В конце концов, я мог и отказаться от защиты – было бы ему от этого лучше?
После того как Рони увели, я оставался в комнате для свиданий еще минуты две. Не знаю, что чувствовал Рони Пелед, но у меня начали неожиданно трястись руки. Господи, – подумал я, – ну должен же человек бороться за свою жизнь! Даже если уже отнял ее у другого человека. Ну, получилось… Я не понимал людей, которые в минуты опасности, вместо того, чтобы собрать все жизненные силы, опускают руки и ждут конца, как скот, которого ведут на бойню.
Что еще я мог сделать для Рони Пеледа?
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
