(Продолжение)
Татьянин сон
… Произошедшее за последующие два года кажется Тане страшным сном, фрагменты из которого по ночам будут её преследовать, наверное, уже до конца жизни.
Арканчик, как и было обещано, платил за «работу» по-царски: денег хватало и приодеться, и на рестораны, и даже на то, чтобы снять комнатку у одной вдовы, уйдя из опостылевшего общежития. Всё бы ничего, но больно опасен был в те годы бизнес, в который Аркаша вовлёк Таню. Понявшая со временем то обстоятельство, что служит только послушным инструментом в чужих руках и получает крохи с барского стола, Таня беспечно решила поработать на себя.
И попалась на первой же сделке. Проживающий в гостинице «Центральная» молодой и красивый итальянец оказался подсадной уткой органов: Танюшу взяли с поличным – с валютой и шмотками. Светила статья за контрабанду и валютные сделки (тогда в просторечии именуемая, ни мало ни много, как «валютная контрреволюция») с очень продолжительными сроками отсидки в колониях строгого режима.
Воспитанная на образцах Зои Космодемьянской и Лизы Чайкиной, Татьяна Борисова так и не назвала сообщника. Читатель, видимо, догадывается, что и Арканчик пальцем не пошевелил, чтобы помочь подельнице.
Выручили отцовские связи. Борисов взял внеочередной отпуск «по семейным обстоятельствам» и прибыл в Питер для осуществления войсковой операции по спасению своей непутёвой, но от этого не менее любимой дочери.
Влияния армейского начальства уже было недостаточно, и в ход пошли «особисты», вышедшие на очень высокий уровень правоохранительного руководства. Следствием этих сверхусилий явилось то, что Таня получила срок – всего два года колонии общего режима. В этом месте полковник Борисов совершил невольную ошибку, сломавшую Тане всю жизнь. Он не стал искать «тёплое» местечко в тюрьме, а решил, что ей нужно испытать хотя бы год тюремных лишений, чтобы учесть свою ошибку на всю последующую жизнь. Но именно за этот злополучный год случилось непоправимое…
… Свой строптивый характер Татьяна сохранила и на зоне. Убедившись в том, что худшего не произошло, и что запущенная отцом машина работает исправно, она сохраняла надежду на то, что вот-вот наступят дальнейшие изменения в её положении. Однако шли месяцы, но ничего обнадеживающего не происходило. Более того, обстоятельства для неё становились всё хуже.
Надзирателями по Таниному бараку были две молодые женщины-прапорщики Люба и Вера. Обе – рослые, крепко сбитые бабёнки: Веру, смуглую мордовку с раскосыми глазами, заключенные между собой прозвали «прорвой» за патологическую злость и жадность – доля от всех передач и посылок отдавалась «прорве» в обмен на её относительную лояльность.
Светлоглазую блондинку Любку зэки называли «голубец» отнюдь не по аналогии с внешностью. Любовь слыла самым жестоким вертухаем на зоне, и своё обращение к жертве, которую ждало очередное жестокое наказание, она начинала словами:
– Заключенная Борисова, голубец,…
Обе держиморды сразу невзлюбили «сранную» студентку, крохотную, слабую, но с отчаянными глазами, смевшую огрызаться и говорить им, властителям зоны: «Вы не имеете права!..» От преследований этих двух тварей жизнь стала невмоготу, а один случай подвёл итог неравной борьбе.
Как это ни странно, для худенькой, всегда умеренной в питании Танечки самым трудным из всех тюремных лишений оказался… голод. Она бредила едой от ресторанных блюд до куска обычного черного хлеба. Однажды, убирая подсобное помещение охраны, Таня заметила в деревянном ящике картофель (дежурные готовили себе обед прямо в подсобке). С того дня картошка – сваренная в пюре, поджаренная на сковородке, испеченная в духовке стала навязчивым видением, идеей фикс, преследовавшей девушку денно и нощно, на работе и во сне.
За стенами барака стояла зима, февраль месяц. Приближалось 23-е число, день Советской армии, главный праздник в семьях кадровых военных. У Борисовых это всегда был двойной праздник – в этот же день родилась их единственная дочурка. А на зоне у Тани в том году праздник получается тройным: в этот день ей исполнится двадцать лет – первый в жизни юбилей.
И захотелось девчонке хоть чем-то, вопреки здравому смыслу и опасности, отметить этот день. Она сделала то, на что в колонии мало кто решится: выбрав момент во время очередной уборки подсобки, сунула за бушлат три картофелины из злополучного ящика.
… О Любке-голубец заключенные говорили, что у нее на заднице тоже есть глаза. Она не видела, когда Таня брала картофелины. Любка почувствовала неладное своей звериной интуицией (нормальных человеческих инстинктов у неё не было). Глядя в упор немигающими, пронизывающими голубыми глазами, вертухай подошла к замершей от ужаса девушке и буднично произнесла:
– Ну-ка, покажи, что там у тебя?..
Таня отвела руку, и картофелины посыпались на пол.
– Верка, ходи сюда. Глянь-ка, что эта гнида придумала.
Верка с тупым интересом посмотрела на валявшиеся картофелины и так же тупо, но слегка удивлённо – на Таню.
– Ну, ты, тля болотная…
… Прапорщицы избивали Таню сноровисто – что-что, а это они делать умели. Били в основном по животу, печени и почкам так, чтобы следов не осталось. Все обитатели барака работали, так что опасаться чьих-то любопытных глаз не приходилось. Таня сначала кричала, просилась у палачей, а потом только повизгивала от каждого удара.
Надзирательницы оттащили жертву на её нары, а Любка напоследок сказала:
– О том, что били, никому ни слова. Проболтаешься – тебе не жить. Свои кончат.
Это были не пустые слова…
Два последующих месяца она провела в тюремной больнице: оказались поврежденными печень, желудок. Молодой организм справился с бедою; вот только рожать наша Танечка уже не сможет: добротные ботинки садисток отбили ей эту возможность навсегда.
По лезвию ножа
Узнав о произошедшем с Таней, полковник Борисов спохватился, машина связей и знакомств заработала снова, и из тюремного лазарета она вернулась уже не в лагерь, а на стройки «большой химии». Это была хоть и ограниченная, но всё же свобода.
Общежитие, в котором проживали досрочно-условно освобожденные, было организовано по тюремному принципу, со своими строгими правилами, нарушение которых, как и в колонии, могло повлечь самые суровые последствия, то есть возврат на зону.
Здесь Татьяну ожидало ещё одно испытание. Самый большой начальник, от которого частенько зависит судьба зэков-досрочников – комендант общежития. В Таниной общаге это была женщина лет сорока с привлекательной внешностью. Там же в общежитии проживал парень лет до тридцати, вольнонаёмный, работавший дежурным сантехником. Был Алексей (так звали молодого мужчину) официальным любовником комендантши Люси (кому Люся, а кому Людмила Ивановна!). Идиллия между стареющей Люсей и молодым Алексеем продолжалась бы и дальше, не появись в общаге Таня Борисова.
Алексей влюбился – впервые. Не подозревавшая опасности Таня принимала знаки внимания молодого человека, ничего не обещая взамен; совесть её перед Люсей-комендантшей была чиста.
Всё бы ничего, но вот Лёша стал всё реже и реже посещать свою пассию, и Люська почувствовала, что их отношениям приходит конец. Допустить этого она не могла. Что может сделать женщина, у которой уводят любимого человека? Многое. А комендант общежития для зеков – ещё больше.
Теперь в каждом рапорте о поведении заключенных в общежитии она сообщает о грубейших нарушениях режима досрочно-условно освобождённой Борисовой. Бедную Таню опять «закрывают» в камере в ожидании суда, который должен изменить меру пресечения, а может, и добавить срок за проступки.
Здесь Алексей, чувствовавший свою вину в Таниной беде, совершает поступок, который можно расценить по-разному, но который, несомненно, спасает девушку. Запасшись раздобытым у знакомого милиционера диктофоном, он идёт на любовное свидание к Люське, затевает с ней разговор о Тане и записывает все её раздраженные откровения.
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
