ОДЕССА. ЮНОСТЬ. ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ…

Окончание

Десант из Нью-Йорка

Говорят, август – месяц звездопадов. И это верно. Те, кто наблюдали звёздное одесское небо томным, дышащим уходящим зноем, поздними летними цветами и запахом степного ковыля августовским вечером где-нибудь в районе дачи Ковалевского (как правило, романтики и влюблённые), могут подтвердить наличие этого потока вспыхивающих и сгорающих в доли секунды метеоритов.

Вот и в нынешнем августе на Одессу обрушился очередной звездопад из моих друзей и знакомых, решивших в одночасье после четвертьвекового отсутствия навестить «маманю».

Справедливости ради надо признать, что и сами звёзды уже не «первой величины» (читай, свежести), и мало кого в Одессе они потрясли своим «падением» (читай, приездом), но было в нём, в этом десанте из Нового Света, что-то символическое: граждане другой страны приехали, чтобы продлить уже на остаток жизни (да будет он долгим и счастливым!) свою «одесскую прописку».

Каждый из них увидел то, что хотел увидеть; почувствовал то, что ему продиктовал его душевный настрой.

… Сентиментальный Тимка, испытывающий некоторые «сердечные» проблемы, выйдя на Пушкинскую, вдохнул, по его выражению, родной воздух и радостно дышал им до конца визита, забыв о недуге: «Есть воздух, который я в детстве вдохнул и вдоволь не мог надышаться…».

… Владик каждое утро, ни свет ни заря, мчался на рынок (благо, гостиница находилась рядом с Привозом) и приносил огромный куль со свежими батонами, помидорами «бычье сердце» и малосольной ставридкой, повергая в прах соблюдавших диету жён и толстяков – мужей.

… Марик встретился со своими друзьями – в прошлом выдающимися спортсменами, гордостью Одессы, – ныне влачащими жалкое существование на более чем скудные пенсии. Бал, который он устроил в их честь в Красном, вернул им на несколько часов былое величие.

… Митя ходил по городу, ужасаясь разбитым дорогам, исковерканным тротуарам, загаженным дворам и неухоженным жилым кварталам на окраинах. А также дивясь непривычной (даже по прежним меркам) чистоте улиц в центре города, пышности дворцов местной элиты.

… Мирале удивлялась изобилию в местных супермаркетах, ахала от цен в современных бутиках и плакала, глядя на спящих прямо на улице беспризорных детей или на разгребающих мусор стариков…

Вся мужская половина десанта вернулась в Штаты с повреждёнными шейными позвонками – результат вращения головой вслед проходящим мимо одесским женщинам. Понимающий толк в женском вопросе Митя от полноты чувств полностью переходил на английский и, причмокивая, повторял всего два слова: «Models! Unbelievable!! WAW!!!»

Выводы посетивших Одессу-маму рожденных и натурализированных бывших одесситов, ныне законопослушных граждан западных стран отличаются разбросом мнений, а порой и полной их полярностью. Жизнелюбивый гурман Влад, прибавивший благодаря помидорной диете за поездку десяток фунтов, заявил, что его ноги больше не будет в этом захолустье. Знакомый читателю по предыдущим главкам, безошибочно определявший по запаху потайные уголки одесского двора Пинёк вернулся из дальних стран на постоянное место жительства в Одессу, прикупив квартиру в старом доме с милым его сердцу двориком-портиком…

Впрочем, зачем так далеко ходить (аж в Украину) – кого только не встретишь на русской улице Брайтона: и Жванецкого, и Карцева, и Одесскую оперетту, и «Джентльменов», и делегацию Одесского муниципалитета, и даже самого Мотю Черкасского, упомянутого в одной из глав этой повести в связи с эпизодом пятидесятилетней давности, – актёров и зрителей растянутого во времени чуть ли не на целое столетие города – театра под названием ОДЕССА!..

Эхо

Подошла к концу достаточно продолжительная, вероятно, уже утомившая читателя эпопея об Одессе нашей юности. Но, завершая её, тем не менее, испытываю угрызения совести за то, что обошел своим повествованием многое и многих, достойных доброй и светлой памяти…

… Почти ежедневно в течение года из репродукторов расположенного по улице Мечникова в торце самой Костецкой потребсоюзного техникума (за точность названия не ручаюсь), доносились слова незатейливой, но очень популярной в то время итальянской песенки:

«Эта песня про два сольди,

Про два гроша.

С нею люди вспоминают

О хорошем…»

Вот напоследок и вспомнились эти вечера, эта песенка и много хорошего (подчас и очень грустного). Не секрет, что автор испытывает особые чувства к одному из своих героев – Веньке, по счастливому совпадению очень похожего на него (автора), которому в ту пору было тоже более или менее двадцать лет. Потому и неудивительно, что у нас с Венькой много общих знакомых.

… Как не вспомнить о первой любви с романтическим именем Луиза. Лизочку – умницу, обладательницу многих талантов, главным из которых было удивительное обаяние: «Мне нравится нравиться людям…». Лу, чья судьба, совершая крутые повороты, безвременно завершилась в чужой Германии… Воспоминания об этих днях озарены добрым светом высокого чувства, которое испытали молодые люди.

… Или оставить в забвении своего младшего дружка Мишку-гарбузёнка? Ведь это он на первую студенческую стипендию купил… великолепную курительную трубку, заправил её «Золотым руном» из развороченных папирос – любимого курева «вождя всех народов». Сбылась его мечта: он увидел моё ошеломление, когда я узрел его сидящим в хозяйском кресле-развалюхе, потягивающим фантастически красивую трубку и распространяющим тугими кольцами дыма «сталинский» аромат (жили мы тогда на одной квартире). Для полного сходства с Генералиссимусом не хватало усов, но они, хоть убей, не вырастали на покрытой пушком верхней губе семнадцатилетнего отрока. После этого целый месяц он жил впроголодь.

В середине 70-х, последовательно преодолевая все преграды, Мишка выехал в Америку, «вытащил» туда всех родных, помог вырваться из объятий совка друзьям. А потом скоропостижно умер в возрасте сорока лет…

… Ещё один человек, не упомянуть которого было бы явной несправедливостью. Рожденная в семье потомственных одесских интеллигентов, филолог и библиограф Рина – из более позднего поколения. На Венькиных ровесников она посматривала снизу вверх с «высоты» своего семилетнего возраста. Сегодня Рина продолжает проживать в Одессе, перенося с достоинством истинного интеллигента тяготы и лишения тамошней жизни. И только она то ли ранней весной, то ли поздней осенью подходит к родным могилкам отдать за нас дань памяти одесситам, навсегда оставшимся в родном городе. Спасибо ей за это и низкий поклон.

… В квартире раздался звонок. По телефону женский голос спросил моё имя, а затем произошёл следующий диалог.

– Ты узнаёшь меня?

В принципе, я не люблю эти игры в загадки-отгадки по телефону и обычно отвечаю резковато. Но в этот раз сдержался – что-то в голосе собеседницы заставило заныть мою иммигрантскую душу. Понадобилась еще только одна фраза: «Помнишь Костецкую?..» – чтобы узнать спустя более сорока лет в голосе взрослой (не могу выговорить «пожилой» – какой же тогда я?!) женщины маленькую Фирочку, «ту девочку!» из дворика на Молдаванке.

– Подожди, я дам трубку маме…

Знакомый, чуть глуховатый голос тёти Доры, первые вопросы и ответы: спазм сжал мне горло – я говорил с последней из мам моего детства и юности, я говорил сразу со всеми ими…

– Будешь писать об Одессе, вспомни нашу Костецкую.

… Дора умерла в далёком от Одессы Сан-Франциско в последних числах октября, когда этот цикл вчерне уже был закончен.

Я написал об Одессе и вспомнил Костецкую…

«Шумит волна, плывёт луна

От Слободки за Дальние мельницы.

Пройдут года, но никогда

Это чувство к тебе не изменится…»