— Леночка, как всегда, рад вас видеть. И давайте начнем с того, что вы расскажете, для чего вы ездили в Москву и что там делали.
— Я была приглашена продюсерским центром «Три столицы» на Гатчинский фестиваль. Называется он «Литература и кино». И на самом деле, как я поняла позже, идея приглашения принадлежала Рустаму Хамдамову.
— Первый ваш кинорежиссер?
— Да. Он снимал «В горах мое сердце», потом «Анну Карамазову», которая была как бы предчувствием «Рабы любви». И в этом году исполняется сорок лет со дня выпуска «В горах мое сердце», ну и мне — шестьдесят, и, видимо, Рустам сказал: «Ну, позовите Лену, будет приятно совместить вместе эти два события». И вот я была приглашена, и, честно говоря, я немножко нервничала, боялась, думала: зачем? Почему? Столько лет прошло, что я как-то достаточно странно себя чувствовала в этой ситуации. Но на самом деле они мне устроили настоящий праздник. И дело не только в безумном количестве журналистов и в фотосессий, которых у меня никогда не было в жизни вообще доселе. Но вот у меня был вечер, когда в зале собрались полторы тысячи человек, люди стояли в проходах, чтобы поздравить меня, увидеть меня. Это удивительно трогательно!
— А почему вас это удивляет? Вы знаете, что вас помнят, любят, что фильмы, в которых вы снимались, причем, не только «Раба любви», но и многие другие, постоянно показывают. Почему вас удивило то, что вас с такой любовью встречали в России?
— Витя, дело в том, что прошло очень много времени. Прошло шестнадцать лет. И я уже давно живу без этого. Жизнь как бы разделилась. Вот то, что было до 91-го года, то есть то, чем я занималась, то, чем я жила, это закончилось. И я не предполагала, что это будет иметь продолжение, мне казалось, что это уже не имеет отношения ко мне.
— То есть вы ощущали, что та жизнь в Советском Союзе, которая была до вашего отъезда в Америку, ваша работа в театре и в кино — это прошлое, которого больше не существует?
— Да.
— Для тех людей, которые помнят ваши работы и смотрят ваши фильмы — это не прошлое, это то, что было раньше, но это и настоящее.
— Но это удивительно! На самом деле это удивительно, потому что я не то чтобы живу… Я не живу воспоминаниями об этом, я просто счастлива, что это у меня было, и в общем, это есть, это как бы часть моей жизни, но я отошла от этого, я выключилась; у меня другая жизнь, не имеющая к этому отношения, поэтому странно.
— Лена, я знаю, что вы поступали во все театральные институты одновременно?
— Да. Самым первым был МХАТ. Я считала, что если быть актрисой, то непременно нужно закончить студию Московского художественного театра. Я провалилась на третьем туре и не была очень огорчена, и потом решила все-таки попробовать во ВГИК, поскольку еще там продолжались экзамены. И на самом деле, в общем, я тоже прошла экзамены, но там был особый курс, украинский такой курс, и там из Москвы было всего несколько человек. Там была Вика Федорова, Леша Панькин, по-моему, Боря Токарев и Люся Гладунко. И все. Все остальные были с Украины… А были там замечательные педагоги — Бибиков, Пыжова… Вы понимаете, так складывается жизнь, и я понимаю: все, что ни делается, — к лучшему. Потому что если бы я поступила с первого года, у меня не было бы Бориса Андреевича…
— Совершенно очевидно, что Борис Андреевич Бабочкин был блистательным актером. И дело не только и не столько в Чапаеве, сколько в целом ряде других ролей, начиная с «Плотницких рассказов», которые блестяще он читал…
— Я не считаю, что Борис Андреевич был великим педагогом. Например, Бибиков и Пыжова были педагогами. Борис Андреевич не был педагогом. Но! Борис Андреевич был… То есть мы, его курс, попали к нему в то время, когда ему вот необходимо было передать себя — я так это чувствую, понимаю.
— Когда я прочел высказывания Паолы Волковой — не знаю, помните вы это или нет — о том, что, когда она вас первый раз увидела на сцене в дипломном спектакле, она воскликнула: «Это удивительная девочка, у нее внутри свеча!»…
По правде говоря, меня эти слова поразили, потому что когда я в первый увидел вас на экране, и во второй раз, и в третий раз, я не знал об этом высказывании Волковой, но у меня было ощущение, что вот эта очень немногочисленная категория актрис, у которых внутри… ну, не говорил так романтично — свеча, я говорил — лампочка. Она светится изнутри. Во всех ролях это было у Соловей. Так что с самого начала, оказывается, еще со ВГИКа профессора в вас это замечали и это чувствовали. Был такой — это, по-моему, ваш второй фильм — удивительный фильм, ни на что и ни на кого не похожий — «Король-олень». На мой взгляд, потрясающая актерская работа, великолепная режиссура. Партнеры у вас там были, о которых можно только мечтать…
— Да.
-Ефремов, Табаков, Юрский, Яковлев…
Я вспомнил вот этот наш разговор о том, что у вас свеча или лампочка внутри и поэтому глаза светятся, и вообще весь облик. И я еще подумал, что дело, может быть, не только в этом. Только не обижайтесь на то, что я сейчас скажу. Вы странная актриса. Странная — в том смысле, как всегда говорили про гениального Смоктуновского. Вот есть хорошие актеры, замечательные, великолепные, но у них есть еще что-то абсолютно непонятное, что их выдвигает даже из ряда блистательных коллег. Вот то же самое, не сочтите за комплимент, это действительно не комплимент, происходило, как мне кажется, и с Еленой Соловей. Очень хорошая актриса, но в ней есть еще какая-то, как в Смоктуновском, странность, непонятность.
— Витя, мне просто страшно становится от того, что вы меня сравниваете с Иннокентием Михайловичем. Иннокентий Михайлович — великий артист, он гений, и рядом с ним мало кто стоит, поэтому это даже не лестное, это невозможное сравнение. Это невозможное сравнение. Просто понимаете, какая история — вообще, наверное, актер интересен тогда, когда есть вот то, что мы называем… ну, назовем это личностью, да? Вот personality, не похожее ни на кого. Наверное, скорее всего, это. И скорее всего, вот то, что во мне было, оно действительно было непохоже ни на кого. То есть я не вписывалось, наверное, в какие-то клише актерские, особенно киноактерские. Ну, это… Ну, я такая, и я попала, видимо, в свое время.
— Ладно, вернемся к прозе жизни. Тем более, что эта странность, в конце концов, видимо, заложена в вас изначально. Проза жизни следующая. Борис Андреевич Бабочкин, ваш мастер, к которому вы так нежно относились, приглашает вас, насколько я знаю, после ВГИКа в Малый театр. И более того, обещает, что молоденькая актриса, его выпускница, будет играть «Чайку». Но молоденькая актриса решает, что семейная жизнь и любовь намного важнее, чем Малый театр, Бабочкин и «Чайка», и уезжает в Ленинград?
— Да. Да. Думаете, это странно? Нет, это не странно. Витя, все дело в том, что вообще история, если мы вернемся к истории, приглашения меня в Малый театр вообще от Бориса Андреевича не зависела. Меня приглашал Равенских просто с подачи Иннокентия Михайловича Смоктуновского. Я пробовалась у Андрона Сергеевича Кончаловского в «Дяде Ване» на роль Елены Андреевны. И мы с Иннокентием Михайловичем тогда еще… я даже боюсь сказать — подружились, но во всяком случае, Иннокентий Михайлович хорошо ко мне относился, очень переживал за меня. Как он мне сказал: «Я держу за тебя кулачки, чтобы тебя утвердили на Елену Андреевну». Но дело в том, что я не могла играть Елену Андреевну. Там была такая странная история. Андрон Сергеевич посмотрел вот мой как раз дипломный спектакль «Стеклянный зверинец». Он приходил тогда, если я не ошибаюсь, с Биби Андресен смотреть этот спектакль. И Биби Андерсен тоже, по-моему, пробовалась на Елену Андреевну. И он решил меня тоже попробовать на эту роль. Но я была слишком молода, и меня решили пробовать и на Соню тоже. От Сони я уже отказалась. Видимо, Иннокентий Михайлович меня запомнил, и когда его пригласили на царя Федора Иоанновича в Малый театр, он, видимо, замолвил за меня словечко Равенских. Равенских сказал: «Ну, напишите заявление. Иннокентий Михайлович хочет, чтобы вы играли с ним в спектакле». Я сразу написала заявление. А потом уже мне позвонил Борис Андреевич и сказал: «Лена, ты, оказывается, принята в Малый театр. Я не знал. Завтра сбор трупы».
— Молодая актриса! «Все, что хочу», Борис Андреевич, «Чайка», Смоктуновский…
— (Смеется). Да. Вот я такая.
— Все это по сравнению с любовью?..
— Ничто! Витя! На самом деле нет ничего важнее, ценнее в жизни, чем сама жизнь. И нет ничего, естественно, важнее в жизни вот твоей любви. Конечно, нет ничего важнее! Все остальное, все пройдет. Все проходит, все пройдет, как и вечное ожидание чего-то, заменяющего жизнь. Только жизнь имеет смысл. Только это важно.
— Хотите сказать, что знаете еще хотя бы двух-трех актрис, для которых семейная жизнь, муж, дети, важнее, чем подмостки?
— Не знаю, Витя, есть, наверное, такие.
— Я знаю только одну. Это вы.
Леночка, я знаю, что с вашим будущим мужем, ради которого все остальное было брошено, включая Малый театр и роль в «Чайке», вы познакомились на съемках картины «Драма из старинной жизни» Ильи Авербаха.
Много с чем Елене Соловей не повезло. «Чайку» не сыграла, Анну Каренину не сыграла…
— Не судьба.
— Но зато сыграла много чего другого. Причем, не только в театре, но и в кино. Удивительные работы с Михалковым: «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино»…
Как с Михалковым работалось? Человек неоднозначный, мягко говоря.
— Не знаю. В пору, когда мы работали, работалось замечательно. Тогда еще он был очень молод, не обременен мастерством и там всякими признаниями. Тогда было много надежд, много энергии, живой, неистраченной. И поскольку Никита Сергеевич — человек необычайно талантливый, я считаю, что нам повезло, мы были с ним, ну, на мой взгляд, в лучшее его время, как мне кажется.
— И лучшие его фильмы?
— Я люблю эти фильмы больше других — могу только так сказать.
— Мне нравится — очень дипломатично, очень интеллигентно!…
В начале программы мы с вами затронули эту тему, и так элегантно с нее соскочили, окунулись в прошлое. Теперь — опять-таки прошлое, но которое было позднее, о котором вы тоже заговорили. Вот так вот, как вы сами сказали, на вершине славы, на том пике бешеной популярности, которую вы имели, вы принимаете решение уехать из России. Не возникали ли у вас мысли, как у многих ваших коллег, пересидев за пределами России определенное количество лет, туда вернуться. Вот вы сейчас были в Москве, вас носили там на руках без преувеличения. Я знаю это не только от вас. Не возникали ли у вас, как у многих ваших коллег, мысли: может быть, этот период жизни тоже прошел, теперь надо вернуться к своему массовому зрителю, надо вернуться к творчеству, и, может быть, имеет смысл последовать примеру коллег и вернуться в Москву?
— У каждого своя жизнь и своя судьба. Моя жизнь сложилась таким образом. И я уезжала не для того, чтобы что-то пересидеть или что-то передумать. Это было достаточно драматическое и очень важное решение в моей жизни. И оно произошло. И жизнь моей семьи — уже другая жизнь. И уже ее изменить очень сложно. И я уже другой человек. И страна, из которой мы уехали, уже другая, она изменилась, люди изменились. Хотя вот, действительно, я встречалась со зрителями, я встречалась со своими коллегами, которых я бесконечно люблю и благодарна им за то, что они меня помнят, любят, и как будто не было прошедших шестнадцати лет. Несмотря на то, что мы изменились, и многое в жизни произошло, но это тепло человеческое, оно осталось, и любовь осталась. Нет, я не собираюсь менять свою жизнь! Но, если бы меня пригласили на какую-то хорошую роль, наверное, я подумала бы…
… Вы знаете, как это ни банально звучит, актрисы очень тяжело переживают определенный возраст, поскольку они очень сильно меняются, и меняются не только в своем собственном ощущении себя, но и в зрительском восприятии. Но мне кажется, я пережила это. Вот этот возраст уже прошел. Я уже не боюсь. Я никогда этого не боялась, но сейчас я вообще, как мне кажется, не боюсь говорить вот о том, что со мной происходит. Не боялась бы рассказать о себе сегодняшней. Во мне накопилось нечто, что необходимо актеру, актрисе для того, чтобы выйти на сцену и рассказывать о себе в других, ну если хотите, в массе других персонажей.
— Это только недавно появилось?
— Да.
— Значит теперь более или менее понятно, почему суперзвезда, лауреат Каннского фестиваля, лауреат Оксфордского фестиваля, еще целого ряда фестивалей, действительно актриса, которую знают во всем мире, приезжает в Америку в абсолютно рабочем возрасте и практически ничего не делает для того, чтобы пробиться и ворваться в Голливуд, и начинает реализовывать себя с детьми.
— Витя, если мы говорим вообще об американском кино, я не очень понимаю, каким образом я могу быть им нужна. То есть я понимаю, что могу играть какие-то небольшие роли, что я и играла. Меня вспоминали какие-то люди, приглашали на роли, совершенно мне не соответствующие, как мне кажется. На роли, которые, ну как-то странно даже, что я их играю. Но мне все равно это было приятно. Просто приятно потому, что меня помнят.
— Ваша студия «Этюд», куда приходят мальчики и девочки, занимаются не только театром, занимаются искусством, литературой — это то, что заняло театральную нишу в душе, в сердце, то, в чем существовала все эти годы и до сих пор существует творческая реализация?
— Я получаю огромное удовольствие, когда работаю с детьми, когда мы делаем с ними спектакли. Получаю огромное удовольствие от того, что они делают. Ну не только спектакли. Надеюсь, что каждый год я нахожу что-то новое, что с каждым годом я все лучше и лучше понимаю, как мне нужно работать с детьми. С детьми вообще работать удивительно. На самом деле удивительно.
— Это все на русском?
— Да, на русском языке.
Я считаю, что мы живем в уникальной стране — стране, которая впитывает в себя все культуры. И грех не сохранить ту культуру, которая нам дана с рождения. Это грех. Ведь дети, хотим мы этого или не хотим, они американцы. И для них родной язык — английский. И для них родная культуры — американская. То есть русский язык — это второй язык. И я это прекрасно понимаю. Но надо, чтобы он был для них полноценным, а не на уровне: «Спокойной ночи, бабушка», или бабушка попросила принести стакан воды, и внук понял. Чтобы это было не на этом уровне, а на уровне культуры.
Мне кажется, что вот занятия, которые мы проводим, они удивительно… как вам сказать? Они не давящие. Они, идущие как бы изнутри. Дети играют. Театр — это игра. Дети должны получать удовольствие от игры в различные спектакли на русском языке.
— Да грех, грех не сохранить тот подарок, который тебе был вручен по рождению.
— В том-то и дело!
— Вы знаете, нашу традицию?
— Я прочту фрагмент из прозы Ивана Алексеевича Бунина. Совсем маленький.
Что испытывает человек, находясь под воздействием искусства? Очарование человеческой умелости, силы, возбужденное желание личного счастья, которое всегда, всегда живет в нас и особенно оживает под воздействием… под влиянием чего-нибудь действующего чувственно — музыки, стихов, какого-нибудь образного воспоминания, какого-нибудь запаха? Или, быть может, это ощущение божественной прелести человеческой души, которую открывают нам немногие, подобные вам, напоминая нам, что она все-таки есть, эта божественная прелесть. Вот иногда я что-нибудь читаю, иногда что-нибудь ужасное, и думаю: Б-же, как это прекрасно! Что это? Быть может, все это просто значит: как все-таки прекрасна жизнь!
Печатается в сокращении
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
