АВТ, Эй-би-ти, прославленный Американский театр балета, преподнес зрителям сюрприз, хоть и ожидаемый,
но превзошедший все ожидания: в числе соединенных в одном спектакле трех балетных новелл — невероятной красоты и эмоциональной силы «Жар-птицу» Стравинского.
Нью-Йорку впервые представлен был этот балет едва ли не сотню лет тому назад, в 1916 году, когда прибыл сюда на гастроли дягилевский театр, а в репертуар АВТ вошел спектакль в октябре 1945 года, снова, как и у Дягилева, с хореографией Михаила Фокина. Сейчас хореографом новой редакции «Жар-птицы» стал талантливый наш земляк Алексей Ратманский.
Как летала, взмывала к небесам, не выпрашивая, а требуя для людей, для нас с вами, счастья одетая в необычайный, алый, огню уподобленный костюм Жар-птица — Наталья Осипова, передавая залу буйную свою энергетику. Хорош и, как всегда, драматичен Марсело Гомес — Иван-царевич. Вот только Кощей показался совсем не роковым и не страшным, а скорей чуть-чуть окарикатуренным, хотя и танцевал его Дэвид Холберг.
Но главным в этом балете было поражающее воображение сверхталантливое и сверхоригинальное его оформление, выполненное Семеном Пастухом (опять, теперь уже наш дважды земляк, чье главное обиталище — Нью-Йорк). Так дерзко и так своеобычно, с такой фонтанирующей фантазией, после таких осуществлявших в прошлом сценографию «Жар-птицы» асов, как Бакст, Гончарова, Шагал, созидать мог только художник одареннейший.
Семен Пастух. Очень люблю и ценю этого художника за то, что в искусстве он — Личность. Самобытен. Талантлив. Ярко индивидуален. А это, согласитесь, явление нечастое. Старался не пропустить ни одной его выставки, как правило, по-настоящему значительной и в полной мере выявляющей глубину авторского миропонимания, отраженного в простых, в общем-то, ситуациях и знакомых, но как-то по-иному развернутых, раскрытых, освещенных образах. У Пастуха лиризм сплетен с сопереживанием. Оттого и возникает у зрителя ощущение абсолютного понимания того, что хотел сказать мастер, а это, как говорится, дорогого стоит.
Сюрреализм? Да! Взгляд сверху, парение над жизненными ситуациями, теснейшая ассоциативная связь с ними. Но… Каждое его творение — это еще и философское эссе, это шагаловское «копание в естестве», это гротескная изломанность и иррациональность образов, болезненная напряженность эмоций, т.е. знаки экспрессионизма. И символизм (в изобилии!), и иронический реализм, да еще немало «…измов» можно найти. Но, что очень важно, художник заставляет задуматься над тем, что есть любовь, ненависть, чего стоят самые простые человеческие желания, и какова цена недостижимого душевного покоя. Он достигает максимального воздействия на зрителя через четкость линий, ясность цвета. И через мысль. Потому что он художник мыслящий, носитель идеи.
И всякий раз, когда на какой-либо выставке встречаешь картину Пастуха, кажется, будто это декорации к пьесе Кафки — разумеется, с поправкой на пробежавшие с невиданной скоростью годы кровавого ХХ века со всеми его разноименными революциями, бойнями, смертями и разрушенными судьбами.
Вот и подошли мы к тому самому главному, о чем сказать нужно непременно: очень хорошо чувствуется в живописи Пастуха, что он театральный художник. Отличный театральный художник. Особенный. Что и записало на своих скрижалях Время — самый жесткий, неподкупный и беспристрастный судья деяний и самый строгий ценитель всех творений человеческих.
Чтобы подтвердить этот постулат в отношении к воплощенному в дизайне театральных спектаклей дару Семена Пастуха, думаю, достаточно просто перечислить его последние, более чем звучные работы, перечень которых наверняка окажется для вас весьма и весьма впечатляющим. В Большом театре создавал Пастух сценографию долгие десятилетия советской балетной сценой не признаваемого новаторского балета Дмитрия Шостаковича «Болт», а в петербургской Мариинке — прокофьевского, тоже новаторского, каноны классического оперного искусства отринувшего «Семена Котко». Боюсь, что оба этих чрезвычайно интересных произведения вам не знакомы просто потому, что советской идеологией и музыкальной критикой на сцену не допускались, а значит, созидать сценографию Пастух должен был, даже в мелочах не ориентируясь на трактовку (не говоря уже о концепции) предшественников, поскольку таковых не было.
И работы его как оформителя таких сложных, отличающихся остротой образных характеристик и трагических конфликтов спектаклей были признаны взыскательным жюри высочайше ценимой российской премии «Золотая маска» лучшими. За каждый названный спектакль престижной этой премией Семен Пастух награжден, а за сценографию пьесы Башевиса-Зингера «Враги. История любви» в московском театре «Современник» на «Золотую маску» номинирован.
После завершения трудов над дизайном рубинштейновского «Демона» в Московском театре имени Станиславского и Немировича-Данченко (отзывы восторженные!) осуществил он давнишнюю свою мечту — взметнул ввысь Жар-птицу. Это не просто метафора: фантазийная, изобретательная, художественная (в истинном понимании этого многозначного слова) сценография — важнейшая составляющая этого спектакля, выявляющая, открывающая его дивную сказочность, она звучна, как музыка Стравинского, с которой согласуется, она столь же мистична, как сюжет, и столь же легка и поэтична, как сам балет.
Как прекрасен зачарованный этот лес, где деревья с многопалыми ветвями хранят тайну обращения зла и злобы в добро! Вот, будто взмахом волшебной палочки, превращается таинственная чаща в роскошный дворец, а вот каждый ствол, бывший узилищем пленников Кощея, открывает свои недра и выпускает их на волю. Свобода, радость, свет! И любовь, побеждающая смерть.
Мне кажется, что это и есть перенесенный Семеном Пастухом на сцену и органично соединенный с балетом и божественной музыкой Стравинского открытый Маркесом магический реализм.
Борис ГУРМАН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
