– Добрый вечер, Лея! Я почти не был знаком с Вашей матерью, но то, что услышал на её похоронах, меня поразило. Я спросил у рава Ехезкеля Ахенштейна — раввина синагоги рядом с вашим домом, который хорошо её знал. Рав ответил: «Она именно была такой, каким еврей в этом мире должен быть». Поэтому я попросил Вас встретиться и рассказать о ней. Как её звали «там» и здесь?
– Мою маму звали Нехама-Нина Лазаревна Баркан. Она родилась в Ленинграде в 1934-м, была потомственной петербурженкой — уже в 3-м поколении.
– Питер отнюдь не считался еврейским религиозным центром.
– Да, но евреев там жило много, цифры называют от 140 до 400 тысяч. Её дедушка, Павел Исаакович Невельсон, был купцом (поэтому семья и жила в столице) и много денег давал на синагогу. Он рано умер, незадолго перед Первой мировой войной, оставил двух маленьких детей. Маминой маме исполнилось тогда лет 7, её братику 5. Семья стала нуждаться. Прабабушка, его вдова, была очень образованной, училась в Германии (родом она из Вильно), а по профессии зубной врач.
– Я чего-то не понимаю. Зубной врач в те годы неплохо зарабатывал, к тому же оставались, наверное, средства от мужа?
– Сперва война, затем началась революция, их «уплотнили», она осталась одна с двумя детьми…
Как-то они продержались. Прабабушка Саша (Шаха — по-еврейски) умерла в Питере — вернулась туда после блокады. Пережила в Ленинграде кошмарную зиму 41–42-го. Её вывезли по льду Ладожского озера — по Дороге жизни — в 1942-м. Тогда думали, что вот-вот войдут немцы, город фактически умер, она пошла к подруге детства с просьбой её в этом случае спрятать. Подруга отказалась: «Я не буду прятать евреев!» Но обошлось. А потом выживших начали вывозить. Мама рассказывала, что её бабушка всегда молилась с сидуром, настоящий Песах в доме — убирали квасное, проводили седер по всем правилам. У меня хранится Агада издания 1907 года, по ней затем мой папа тоже вёл седер — в советское время, когда еврейских книг было не достать. Перед Йом-Кипур приносили и запирали в туалете курицу для капарот (обряда искупления). Конечно, не в блокаду.
– Мама Ваша тоже перенесла блокаду?
– Арье, если Вы знаете, власти велели всем детям уезжать из города, маму с её мамой (моей бабушкой) вывезли до того, как город «закрылся». Они в эвакуации жили на Урале, в небольшом городке Сатка. Света почти никогда не было, и, что моя мама запомнила, они часто в темноте вдвоём пели песни. Еды тоже почти не было, ели картофельную шелуху… Хотя дедушка работал на военном заводе инженером, дома практически не бывал. Когда мама вспоминала, что бабушка делала 30 блюд из картофельной шелухи, папа посмеивался: «Вы шикарно жили! У нас была только лебеда и крапива». Мама сильно заболела — гепатитом, лежала в больнице в 20 километрах от Сатки. Бабушка в 40-градусный мороз ходила каждый день в больницу пешком, в одолженных у соседки валенках.
– Так она профессиональная спортсменка была, лыжница?
– Она была профессиональная идише маме — миниатюрная (обувь всегда покупала в детском отделе, 33-го размера) — и, наверное, немножко избалованная «столичная штучка». Откуда брались силы? Не знаю.
– Тора была с ними в эвакуации?
– Не знаю. Хотя нет, пели-то они песни на идиш — так мама рассказывала. Дедушка ходил в детстве в хедер в местечке Смолевичи, в Белоруссии, имел еврейское образование. Бабушка тоже имела еврейское образование: она училась в Петербурге, в Петришуле. А при царе работало правило: каждый народ должен иметь свои классы урока закона Б-жьего — бабушка ходила, конечно, на уроки к ребе.
– Не понял — по сравнению с родным Союзом какой там был, в России, антисемитизм?! В Союзе из моего политеха за несколько лет до изгнания меня самого как «врага народа», вышвырнули с волчьими билетами группу евреев по стр-р-рашному обвинению: «изучение иврита». Мне рассказывал об этом чудесный человек, профессор Дмитрий Михайлович Васильев, настоящий русский интеллигент — он пытался выручить меня, а прежде — этих ребят. Ничего не вышло в обоих случаях — преступления слишком невыносимы (коммунистами). Похоже, когда евреи в борьбе «за лучшую жизнь» занимаются чужими революциями — себе они добывают только цорес.
– Арье, не беспокойтесь — антисемитизма в России хватало. Скажем, бабушкина школьная подружка, которая стояла с ней в паре, подавала ей руку только через школьный фартук — чтобы не дотронуться до еврейского тела.
– М-да…
– Дедушка Элиэзер умер рано, в ужасном 1951 году, когда маме исполнилось только 17 лет.
– А какой из тех лет был не «ужасным», простите?
– Ох… Когда дедушка умер, все родственники, братья боялись хоронить его по еврейским правилам (декабрь 1951 года, разгар антисемитской кампании, дело врачей и т. д.). Бабушка (её звали Шейна-Раша) сказала: «У него еврейская душа, всё должно быть сделано как надо!» Открыли синагогу на кладбище (зима, всё заколочено), его внесли внутрь, собрался миньян, нашли человека, который осмелился произнести кадиш…
– Крепкие ребята вы, евреи! Тогда люди исчезали за куда меньшие «проступки». Тут уж, воистину, только чудом выживали. А тем более — открыто исполнять еврейские обряды! Может, у них и ктубы, свидетельства о религиозном браке, были?
– А как же! Они сохранились, прошли через всё и лежат сейчас у меня. Ктубы обоих бабушек и дедушек, ктуба родителей… Они написаны на простых листах из блокнота. Когда мы в Денвере попросили раввина, специалиста по ктубам, проверить родительскую — рав сказал, что нет ни одной ошибки! Сел пожилой человек, в 1956 году, и по памяти написал ктубу. То, на что сейчас раввины учатся годами!
– Лея, давайте перейдём к Вашей маме непосредственно. Хотя, конечно, об истории Вашей семьи нужно писать книгу. Это уже очевидно.
– Арье, я про неё и рассказываю. Про маму невозможно вспоминать, не говоря об её семье — она вся была для семьи, она всегда думала только о других и никогда о себе. Хотя она была единственным ребёнком, баловали её (как она потом баловала нас). Где могла этому научиться? Такая натура.
Она была очень весёлая, полная жизни. Даже за день до смерти, когда практически уже не могла говорить, не оставалось сил поднять веки, все органы отказывали — почти последнее, что она произнесла: «Жалко спать!» Она не хотела упустить минуты общения с близкими.
И она никогда не ждала благодарности — она делала всё для человека, для которого делала — и только для него. Старалась сделать жизнь близких «сладкой». И в прямом, и в переносном смысле — всегда пекла пирожные, латкес, сувганиёт — то, что любили дети; каждый раз — большими порциями, чтобы всем хватило. Тихо-тихо, помогала, чем могла, не спрашивая. И всегда с улыбкой, как бы себя ни чувствовала. На фото со свадьбы Ханы, своей внучки, она танцует и счастливо улыбается — и кто мог бы сказать, как сильно у неё болела спина?
– Как только что говорил мне рав Бинский в интервью о благотворительности, цдаке — это наивысший её уровень. Мне кажется, я немного начинаю понимать, почему Нехама бат Элиэзер удостоилась таких похорон. Расскажите, пожалуйста, об этом.
– Арье, давайте я сначала немножко ещё добавлю про жизнь мамы «там». В Питере на все еврейские праздники — Седер, Пурим и т. д. — к моим родителям приходило множество гостей. Мама была «простой советский инженер» с двумя детьми, уходила в 7 утра, приходила в 6 вечера, охотилась, как все, за продуктами. Хотя нет, не как все — мы в основном ели рыбу минтай: кошерную, бывшую в продаже. Такую страшную, замороженную. Чего только мама из неё ни делала! А кура если попадалась кошерная — гораздо позже, много лет мы не видели мясного совсем, — её резали на маленькие «паечки», держали в морозильнике и варили бульон только для детей. Дома изготовляли из изюма кошерное вино — сперва на коммунальной, затем на своей кооперативной кухне. Ставили высоко, чтобы никто не мог достать.
– Я слышал, что Нина-Нехама не любила говорить о неприятностях и что она никогда в жизни не жаловалась. От кого же Вы знаете столько подробностей о жизни родителей — от папы? А что Ваша мама сама о себе рассказывала?
– Арье, Вы только не смейтесь — я приведу её самый длинный рассказ о себе. Однажды она увидела, что мой муж Борух хочет её расспросить. Это было совсем недавно — живя с ней к тому времени уже 20 лет, он буквально ничего о её прежней биографии не знал. Вот её рассказ о себе: «У моего мужа дома всегда, даже в 30-е годы в коммунальной квартире, ставили ханукальные свечи. Дедушка Вениамин (папин папа) портил электрическую пробку, свет выключался, они зажигали ханукальные свечи “для освещения”».
– А правильней сказать «для освЯщения»! Хорошо, соседей они могли надуть, но ВЧК-то знала эти трюки, там тоже евреи работали. Удивительно, как Создатель хранит людей, самоотверженно живущих ради исполнения Его воли! Но неужели это вся её «биография»? Это же вообще не про неё!
– Да, это вся «автобиография». Ещё — перед самой смертью, когда она знала, что скоро уйдёт, она сделала две вещи (большие, долгие, трудные вещи): связывалась, договаривалась, платила — чтобы привели в порядок могилы на Преображенском кладбище в Петербурге, где похоронены родители её и её мужа… Короче, все наши. И — в Риге у нас в Холокост погибло много родственников — вся её семья, в Рижском гетто. Все погибли. Очень красивые люди, у меня есть фотографии. Она надписала все фотографии (я их, конечно, не застала, я родилась много позже). Мама связалась с музеем «Яд Вашем», послала все данные, получила ответ, а перед самой смертью просила меня проверить на их сайтах — всё ли правильно.
– Это называется у наших мудрецов «хесед шель эмет» — истинное милосердие, когда человек делает добро, будучи уверен, что никакого вознаграждения не последует.
– Да, она всё так делала. Молилась за всех своих детей и внуков, за каждого индивидуально, она знала, что каждому просить. И каждым гордилась. И очень любила их. Сейчас, «бли айн ара» (чтобы без дурного глаза и зависти), у моих родителей 10 внуков и трое правнуков. Слава Б-гу, все — соблюдающие законы Торы евреи.
– Лея, Вы меня извините — но теперь самое, мне кажется, время рассказать о её похоронах в Израиле. По-моему, это очевидное чудо.
– По-моему, тоже.
– Вашу маму хоронили тысячи человек. Ведь это были самые большие похороны в истории страны Израиль!
– Геспед (траурное прощание) проходил в Нью-Йорке — пришло очень много людей, в том числе — «случайно» в Нью-Йорке оказались все раввины, с которыми она была связана в Америке. Вы, Арье, это, конечно, помните. Потом мы с дочкой Ханой, которая очень меня поддерживала (и поддерживает, она — мой большой друг) повезли маму в аэропорт Кеннеди. Вы знаете, даже санитарки, которые её мыли в больнице (она там пробыла 5 последних дней) говорили: «Какая она у вас красавица!» Я тоже видела это — её душа буквально светилась сквозь страдающее, измученное тело. Она умерла в Шаббат, Рош-ходеш Хешван.
– Знаете, Лея, мне почему-то вспоминаются наша праматерь Сара и царица Эстер — обе они были редкостными красавицами и в очень преклонном возрасте. Мудрецы говорят, что это была очевидная даже глазу красота души. Извините, продолжайте.
– Я видела, что уходит не рядовой человек. Я спросила рава Фелдбергера, нашего раввина в Денвере: что надо сделать для неё? Он отправил меня к раву Левину — специалисту по правилам «конца жизни». Рав Левин вёл меня по всем этапам того, что связано со смертью и похоронами. Маму взяли на «Эль Аль», мы полетели в Израиль.
– Это было Ваше решение или её воля?
– Её воля. Мой папа ушёл 3 года назад, в Денвере. Когда ещё он приехал в Америку, в 93-м, ему говорили, что жить осталось недолго — лейкемия. Обещали максимум 4 года. Он прожил 17 лет — совершенно полноценных. Умер же он, когда мы с мужем «случайно» приехали навестить их в Денвер: папа убедился, что мы здесь, мама не одна — и сразу ушёл. У него был очень сильный характер.
Был четверг, ничего не продумано с похоронами. Мама при мне не плакала. Она сказала: «В Денвере никого не останется. Чтобы внуки нас навещали, мы должны быть похоронены в Израиле».
То, что это получилось, и не где-нибудь, а похоронить папу на Гар-а-Зейтим (Масличной горе в Иерушалаиме) — это просто невероятно. Мне тогда это чудом казалось, но когда хоронили маму — я поняла, что такое настоящее чудо.
– Можно, я немного уточню для читателей? Родная сестра Леи, Двора, замужем за равом Ариэлем Левиным, главным раввином Грузии. Практическое осуществление «плана Небес» в Израиле — заслуга в основном рава Ариэля и Дворы. Правильно?
– Правильно. Когда хоронили папу, работник на кладбище предложил: «Рядом есть место, если хотите, я могу вам его оставить». Мама сказала: «Да!» Она была очень счастлива… Они с папой прожили вместе 54 года, из них — 37 лет в «той стране», жизнью соблюдающих законы Торы евреев. Конечно, настоящими евреями они были и до, и после, каждый со своей семьёй — всю жизнь. Еврейская традиция в их семьях не прерывалась. А когда папы не стало, мама прожила 3 года — она уже хотела уйти.
Мы прилетели в Израиль — мы не знали, что, пока мы находились в полёте, умер великий сефардский раввин Овадья Йосеф. Когда приземлились в Бен-Гурионе, моя сестра и её муж очень волновались — они понимали, что весь город будет заблокирован. Со своего дальнего ряда я долго-долго выбиралась наружу. Потом поехали забирать маму в «Карго» (компанию по грузовым перевозкам), там нас уже ждал хасид с большими пейсами и микроавтобусом. Оказался невероятно лихой водитель. Он знал, что делает мицву, и пробивался через огромные еврейские толпы. А нам всё время приговаривал: «Не волнуйтесь. Похороним». Ехал в толпу, кричал: «Левайя!» (похороны) — и люди расступались. Мы приехали в похоронный дом «Шамгар», нас пропустили во двор. Там ждали родные — во двор запустили только троих. Оказалось, что в тот же самый похоронный дом, за 5 минут до нас, привезли рава Овадью. Никого, даже его сыновей-раввинов во двор не пускали, а нашим родным разрешили — наверное, приняли за его близких. На каждом сантиметре стоял «шабаковец».
– Куда там КГБ! Хотя, помню, эти ребята тоже неплохо «покрывали метры» — меня однажды с заломленными руками вывели из зала, где игрался матч Карпова и Каспарова — я, комментатор той партии для пресс-центра, нахально раскрыл карманную доску. И откуда только пара хлопцев свалилась?..
– Внутрь нас тоже не пустили — туда, где «обрабатывают тело» перед похоронами по иерусалимскому обычаю (дополнительно к тому, что делается во всём мире). Завернули в тахрихин, перенесли в другой автобус — «Хевры кадиши». В траурный зал мы тоже не смогли войти (там и в туалет никого не пускали!). Рав Ариэль сказал небольшую речь, буквально минуту — «шабаковцы» очень торопили. Мы это с ним не обсуждали, но он говорил именно про то, что думала я — о нашей праматери Саре. И вот — ехал микроавтобус с открытыми дверями, я шла рядом и «разговаривала» с мамой — и не видела, что вокруг происходит. Ариэль произнёс кадиш — и «амейн» ответило очень много голосов. Уже потом мне рассказали, что за мамой пошли тысячи людей. Они, конечно, собрались на похороны рава Овадьи и, хотя знали, что в микроавтобусе другой человек, из уважения к умершему пошли за ней. Таким образом, Всевышний оказал ей совершенно необыкновенные почести.
А вот продолжение. Мой папа — коэн. На мамины «шлошим» (30-й день) мы делали традиционную трапезу в память об ушедшем — в доме сестры, в Гар-Нофе. Там большой билдинг, организовать миньян обычно занимает пару минут. Здесь — отчего-то никак не могли найти людей. Тот не может, этого нет. Наконец миньян собрался. После всего рав Ариэль задумался: почему же с миньяном было так трудно? И вдруг понял, что в итоге каждый из присутствовавших (кроме родных) — коэн! Получилось, что у коэнет на «шлошим» собрался коэнский миньян!
– Благословен Создатель, который помнит и воздаёт почётом своим праведникам! Вы знаете, Лея, я бы ещё вспомнил формулу Талмуда: если человек бежит от почёта, слава сама гонится за ним. Ваша мама всегда старалась быть в тени. У нас с Маратом Левиным есть песня о жёнах — там они названы «скромнейшими ангелами добра». Пусть будут благословенны все её потомки!
– Спасибо. Да, она действительно была ангелом добра.
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
