Не буду снова представлять вам этого автора — с творчеством Зиновия Коровина, президента Нью-Йоркского клуба поэтов, вы уже встречались. Стихи «вылёживались» в моей поэтической папочке — под грохот разрывов многим как-то не до философий. Но — вчера Зиновий прислал «басню», и я понял: пора. Слишком очевидно, как сообщество зверюшек под всеми его почтенными «лейблами» относится к народу евреев. Потрясающе, что каждый раз даже те, кто полагает сиё проявлениями дружбы, покровительственно восклицают: «Израиль имеет право на самозащиту!» И, что особливо восхитительно, руководители страны, подвергающейся массированным атакам террористов, играют в ту же игру и долго раскланиваются: «Мы такие милые, ну чуть-чуть пульнём с миролюбивенькой такой целью, но мы никого не обидим, это они сами нас и себя!..» А после: «Я больше не бу-у-уду!», но при этом: «Мы никому не позволим!!»
Посмотрите, что пишет, как видит жизнь немолодой еврей, что волнует его — личные болячки и диализы или смысл и истина жизни? И такой народ ещё должен кому-то доказывать, что у него есть «право на жизнь»?!
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Арье ЮДАСИН
Зиновий Коровин
СТРАСТИ ЗВЕРИНЫЕ
Басня
Зверь небольшой,
другими нелюбимый,
в сердцах сказал про этих
стервецов:
– О Б-же, я в делах неутомимый,
мой разум — среди лучших
образцов;
я никому не враг, я всем желаю
добра, здоровья, всяческих утех…
Но отчего так злятся —
понимаю,
на то причины веские у всех:
Льва почему-то вечно
гложут думы,
что я крадусь тайком
в цари зверей;
Кит от меня отводит
взор угрюмый
за то, что родом я не из морей.
Овца — за то, что я
не так пострижен,
Верблюд — за то, что
я не сын степей,
Хорёк — что выше,
а Жираф — что ниже,
ну, а Осёл — за то, что не глупей.
Гиену злит, что я её красивей,
Павлина — что хожу я без хвоста,
Коня — что я не ржу,
притом ретивей,
а Петуха — что песнь моя не та.
Лису — что я хитрей, Кота —
что строгий,
и даже Зайчика, что,
как и я, в бегах…
Четвероногих злит,
что я двуногий,
но кто мешает быть
на двух ногах?
Перед Сурком одним я не в ответе.
Лишь мой Сурок со мной,
интеллигент.
Но очень ограничен контингент
моих друзей-сурков на белом свете.
И всё бы ладно днём…
Но тёмной ночью,
когда заснёт сообщество зверей,
иль спящим вдруг прикинется,
то молча
хорёк с ножом спешит
ко мне скорей.
О, Б-же правый, как мне
оправдаться,
что я хороший — их уговорить?..
Ответил Б-г: «Ты должен
защищаться,
не жаловаться мне и не скулить.
В творенье всё имеет смысл и цену.
Хорька мне ростом незачем
поднять,
ни образумить Льва, ни ублажить
Гиену.
Ты мною избран, чтоб меня
понять!»
РЕЦЕПТ
Будь же ты вовек благословенно,
что пришло процвесть и умереть.
Сергей Есенин
Где силы взять, когда неизлечимый
недуг и день, и ночь тебя гнетёт,
и радоваться жизни нет причины,
и свет не мил, и ты совсем не тот?
Что ж, себялюбец, в сумраке
заката
останься перед вечностью нагим.
Ты, радуясь восходу, цвёл когда-то.
Процвёл, и ладно. Пожелай другим!
И чудо сотворит метаморфоза:
вновь засияет мир своей красой,
и вмиг куда-то спрячется угроза
старухи с преждевременной косой.
Ты ждать её не станешь
в тщетной злобе,
и, к ней приготовленья отложив,
возрадуешься жизни, как зазнобе,
благословив житьё, покуда жив!
ВЗРОСЛЕНИЕ
Соединив улыбку с неулыбкой,
взрослеем в общежитии людском.
Идём, держа баланс дорогой
зыбкой
и шатким, но единственным
мостком.
Улыбка-неулыбка гасит резкость
излишнюю средь быта и труда.
А всё же жаль, что девственная
детскость
уходит безвозвратно. Навсегда.
НА БОРДВОКЕ
Старик везёт старейшего
в коляске.
Старик печален, а старейший
спит.
У старика дела идут к развязке.
Старейшему развязка
не грозит.
Уже развязан узел жизни-сцены,
И не волнуют даже и слегка
Ни близость тьмы, ни вой сирен,
ни цены,
Ни грусть родного сына-старика,
Кто тоже спал в коляске
безмятежно
В Одессе бездну лет тому назад.
А на него отец глядел так
нежно,
Не устремляя в будущее взгляд.
Не ведая, по счастью,
много ль толку
В том, что прожить
ему судилось столько.
ПОЗДНО
Грозно,
Страсть надвинулась грозно,
Завлекая, зовя и пьяня.
Поздно.
Мне любить тебя поздно.
Есть другая любовь у меня.
Верен.
Я судьбе своей вверен
От песочницы до старика.
Вверен…
Может, я суеверен.
Суеверна ли в русле река?
Поздно…
Вновь любить уже поздно.
И тебе уже ясно самой!
Звёздно.
Уж над городом звёздно.
И пора возвращаться домой.
НА СМЕРТЬ НЕДРУГА
Вот умер недруг.
В сердце облегченье.
Но радости и ликованья нет.
У недругов своё предназначенье:
Уйдёт один — другой ногою в след.
Не то печалит, что не поредело
У них в рядах. Такой уж быть
судьбе.
А то, что ставит жизнь
свои пределы
Не только недругам.
Друзьям твоим. Тебе.
БАЛЛАДА О ПРОПАВШЕМ САМОЛЁТЕ
В неизвестность
летит самолёт.
Где теперь серебром
он блеснёт?
В измерении пятом? Шестом?
Но не в самом-пресамом —
седьмом,
где Всевышний Вершитель,
невидимый всем,
восседает всевечно,
бесплотен и нем…
Неизвестность таит
тишина.
Убегают секунды, минуты
и часы. Но безгласна она,
и неведомы вести маршруты.
Был Куала-Лумпур,
а теперь ничего,
и нигде ничего, никого. Отчего?
Это тайна для нас,
но не новых немых,
кто в Пекин вылетал
средь реалий земных.
ПИСЬМО ВСЕВЫШНЕМУ
Всевышний, Вездесущий Б-г,
мне жаль Тебя: Ты одинок.
Не делишь ложе Ты с богиней,
поскольку нет её, и с ней
не делишь радостей, уныний,
намёток для грядущих дней.
И нет друзей с Тобою рядом,
кому пожаловаться б мог
на то, что человечьим ядом
отравлено понятье «Б-г».
И что, под стать себе «религий»
в Твоём творенье наплодив,
«творцы» догматов и реликвий
забыли, что лишь Ты правдив.
С Тобой «религии» не дружат,
надели маски. Только глядь —
Ты создал мир, они же рушат,
что подрядились укреплять.
Что, перекрыв поток молений,
Твои создания губя,
приняв Твой лик,
проворный Ленин
оповестил, что нет Тебя…
Но есть Ты, есть, о Б-же правый,
в сердцах у тех, кто чист душой,
чьи чувства, помыслы и нравы
не заросли ещё паршой.
И для меня Ты жив, о Б-же,
и в дни мои на склоне лет,
и в дни, когда я был моложе,
и насаждалось: «Б-га нет».
Ты говоришь со мной в тиши,
когда, не испуская герцы,
бесшумно проникаешь в сердце,
напоминаешь: «Не греши!»
И в благотворной тишине
стихи нашёптываешь мне.