Школу сын закончил неплохо, но без медали. Что уж сейчас скрывать, можно было попытаться «натянуть» на «серебро»: в 1979-м, в «брежневские» времена, и Москва уже «созрела», и личные знакомства, и возможности позволяли. Но сам я, пожалуй, по сию пору так и не «перестроился» должным образом, да и сын был воспитан в духе спортивной бескомпромиссности. Так что ограничились репетиторами.
Предстоял первый выбор, первый «момент истины» на жизненном пути семнадцатилетнего юноши. Пришлось, кажется, впервые в жизни, не спеша и по возможности ненавязчиво, провести с ним подготовительную работу. Начал с собственного опыта.
Еще в классе восьмом, помнится, написал в стенгазете: «Мне все – нипочем: я стану врачом!» Уж больно мне нравились учебники старшей сестры – студентки медицинского. Борьба с «космополитизмом» еще не дошла до моего юного сознания.
Все мы неминуемо проходим вехи становления, из которых, как правило, важнейшая – после окончания школы: перепутье, определяющее всю дальнейшую жизнь. Для нас, «пятипунктников», диапазон выбора значительно сужался: с одной стороны, нас ограничивали в выборе при приеме в вуз или на работу и в дальнейшем продвижении, а с другой – мы сами выбирали путь наименьшего соприкосновения в дальнейшем с антисемитами, которые особо вольготно себя чувствовали и вели в армии и на производстве.
Ко времени поступления в институт, к 1950 году, успешное искоренение и изгнание космополитов вот-вот должно было достигнуть своего апогея – «дела врачей». Мой отец, арестованный и, по счастью, отпущенный, должен был уехать из Москвы во избежание повторного ареста. Мать, в отсутствие отца, еле сводила концы с концами, и, видя это, я подумал было – не устроиться ли на работу и пойти в вечерний институт, но мама категорически возразила: тогда меня бы призвали в армию, а это могло отразиться на всей жизни. Я обязан был поступить в институт, а в какой – ни отец, ни мать не навязывали мне свое мнение, как и сестре.
Она вообще совершила подвиг, сумев в войну из далекой сибирской эвакуации вернуться в Москву и перейти в медицинский. Ее пример сыграл немалую роль в моем становлении. Как и классика, которую мы тогда еще читали. Именно тогда я себе выписал цитату из Голсуорси: «Если вы не будете думать о будущем, – возможно, оно для вас не наступит»…
Все это я постарался ненавязчиво, в несколько приемов, довести до сведения сына. Как раз в то время я проектировал и строил огромный комплекс Московского строительного института – МИСИ, одновременно вел дипломное проектирование в этом институте и лично знал многих и в руководстве, и в приемной комиссии этого в то время престижного института, ныне – университета. Здесь был и механический факультет – то, к чему имел склонность Саша; был и факультет ядерных сооружений. Если «схватишь» двойку, – сказал я сыну, – вымогать трояк не пойду, но в чем уверен – пресловутый «пятый пункт» в твоем случае играть роли не будет». В общем, Саша решил поступать в МИСИ.
А поступить ему было необходимо: к тому времени в бывшей армии-победительнице, куда в противном случае призвали бы сына, уже вовсю свирепствовала дедовщина, солдафонский беспредел, а для еврея – просто невыносимые условия. Сильного парня с обидчивым и взрывным характером ничего не стоило спровоцировать и сломать ему жизнь.
Но в МИСИ Саша так и не пошел. Как и в большинстве вузов, сдача вступительных экзаменов там была в августе, и в случае «осечки» на маневр с пересдачей в другом вузе времени не оставалось.
Был один вариант подстраховки: завод-ВТУЗ при Московском автозаводе. Экзамены здесь сдавали еще в июле, как в МВТУ, тесно сотрудничавшем с ВТУЗом. Саша решил попробовать сдать здесь – как бы провести разведку боем: здесь конкурс был чуть ли не четверо на место для школьников, да еще и собеседование, а «заводчан» принимали вне конкурса. Желательна была рекомендация от сотрудников ЗИЛа. Еще и проходили медкомиссию: уже на первом курсе студенты параллельно работали в цехах завода, и физическая подготовка была дополнительным доводом при приеме. Ну что же, все было: и здоровье, и эрудиция для собеседования, и рекомендация от старых друзей семьи, проработавших на ЗИЛе полвека.
И здесь неожиданно у меня оказались друзья, готовые прийти на помощь «в случае чего». Руководитель одной из наших творческих мастерских, проектировавшей много жилья для ЗИЛа, замечательный архитектор Павел Петрович Зиновьев, случайно узнав о том, что сын поступает во ВТУЗ, предложил помочь, если возникнут препятствия. Зная лично руководителей и завода, и института, он уже не раз обращался к ним в подобных случаях, в том числе и, как он выражался, по «национальным проблемам». В дальнейшем Павел Петрович не раз предлагал свою помощь в течение всех лет учебы Саши и затем при его распределении, но гордый парень так и не воспользовался ею.
Вот я и проговорился раньше времени: сын, действительно, поступил во ВТУЗ, но все оказалось не так просто…
Собеседование, естественно, предшествовало экзаменам. В этот день у меня, как назло, было полно работы: выпускали сверхсрочные проекты для объектов Московской Олимпиады-80. Но разве можно «пустить на самотек» такой важный момент в жизни сына, хотя представить себе было трудно, что могут быть какие-либо доводы, чтобы не допустить его к экзаменам. В душе упрекая себя за перестраховку, все-таки прошу машину и еду.
В подъезд института входят и выходят юноши и девушки. Выходящих тут же окружают: «Ну как?» Судя по настроению рассказчиков, мало у кого проблемы. По лестнице радостно сбегают две девушки. Ну уж если ЗИЛу подходят эти две невысокие, скромные школьницы, можно спокойно возвращаться на работу. И все-таки что-то меня останавливает. Но отхожу подальше: лучше, если сын и знать не будет о мелкой родительской опеке, если, конечно, выйдет в настроении.
И вот, наконец, Саша. Но ни обычной уверенной походки, ни привычной улыбки. На неожиданное появление отца не реагирует. Скупо рассказывает. «Собеседствующий», еще молодой человек из Управления рабочих кадров, практически все время… разубеждал Сашу поступать: и трудная работа на конвейере во время учебы, и сложно их совмещать, и по окончании института работа на заводе – не сахар… Да и вообще: приживешься ли ты у нас, парень? Иди – подумай.
Все было ясно: и тут — свой процент. Но какие у них могут быть доводы, чтобы не допустить к экзаменам? Да никаких. Ведь все-таки год 1979-й, а не 1947-й и не 1952-й.
Решительно вхожу в подъезд. Аудиторию найти нетрудно: перед нею – ожидающие. Прошу ребят – пропускают.
Трое «собеседствующих» принимают каждый в одиночку. Белокурый молодой красавчик с самодовольной улыбкой:
– Да, к нам поступают и сильные, и слабые. Да, две невысокие девушки… Почему не пропустил вашего сына? Просто мне показалось, что он у нас не приживется.
– Ну а кроме вашего «показалось», у вас есть доводы? В чем проблемы: с аттестатом, со здоровьем, с пропиской? Вот анкета: пункты первый, второй… Может быть, пятый не подходит? Скажите прямо…
– Нет, что вы! Вот заводская телефонная книжка, смотрите: у нас зам. Генерального, вот – главный конструктор отдела… Да вот и рекомендацию вашему сыну дал Михаил Абрамович Фильцер, наш почетный пенсионер.
– Выходит, они у вас «прижились» в свое время? Тогда какие еще доводы мешают вам подписать? А если доводов нет, тогда за чем же дело стало?
– Я сейчас посоветуюсь и вернусь… Ну вот и все в порядке – протягивает мне подписанный бланк.
Было совершенно ясно, что на каждого еврея ему нужна была санкция сверху. Сколько судеб исковеркали вот такие молодчики-бездельники, которые сами пороха не нюхали, но от которых порой так много зла.
С экзаменами было не проще, но тут уж сын справился сам. По их результатам он прошел по конкурсу чисто, и при всем желании никто не мог помешать его зачислению. Я договорился в МИСИ, что его примут туда переводом – все-таки здесь предстояло проучиться шесть лет, совмещая учебу с работой в цеху, а в МИСИ – пять лет чистой учебы. На что Саша ответил:
– Да нет, батя, останусь здесь, через все пройду сам, я этому паразитику не сподоблюсь.
Уже учась во ВТУЗе, Саша узнал, что почти все это кадровое Управление состоит из пристроенных «потомков».
После шести лет учебы молодой инженер проработал в цехах завода еще шесть лет, до полного развала сверхдержавы и одного из основных ее заводов-гигантов. В цеху его уважали за человеческие качества и за то, что он мог и сам наладить и отремонтировать станки, и научить рабочий класс. Заезжая к Александру в цеха, не раз убеждался, что вряд ли какой-нибудь антисемит решился бы на любую реплику в его адрес. Сверху его заметили, командировали в Италию для приемки и освоения новейшего оборудования.
Начали строить новые цеха для этого оборудования, и Александру предстояло что-то из нового возглавить. Но установить и запустить новое так и не успели: начался беспредел 1990-х годов. Цеха работали с простоями, начались перебои с зарплатой. И молодому способному инженеру-заводчанину пришлось стать фирмачом. «Пришлось» – потому, что вспоминает свой цех до сих пор добрым словом, хотя и на новом поприще нашел себя.
Вот так потомки обитателей черты оседлости, новые поколения, выросшие уже в Советской России, преодолевали рудимент тех старых времен – черту студенческой оседлости, доказывая на своих примерах ограниченность авторов этих ограничений…
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
Уважаемая редакция, спасибо за публикацию. С удовольствием предоставлю Вам ещё немало своих рассказов и очерков на темы евр. истории, судеб,опубликованных в печати и других. Подробнее пошлю отд. Е-майл.Хорошо бы получить от Вас, какая тематика предпочтительней. С уважением, М. Ринский.