Тра-та-та навсегда

Как и большинство пенсионеров, супруги Флэтт, Марта и Сэм, жили размеренной и довольно однообразной жизнью. Время от утра до вечера проходило в приготовлении пищи, поглощении ее в процессе завтрака, ланча и обеда (ужина Флэтты избегали; во всяком случае, слова этого в их лексиконе не было), в прогулках вокруг дома, поездках в супермаркет и изредка в гости — проведать старых знакомых. От этой рутины несколько отличалась пятница: в этот день супруги Флэтт или один из них отправлялся в два часа дня в школу, забирал оттуда старшую внучку Мелани, отвозил ее домой к родителям и потом сидел там до прихода мамы, то есть Джейн, дочки Флэттов, которая по дороге с работы забирала из детского сада младшую — Кэтти. Все другие дни недели девочек домой привозила прислуга по имени Рагима, но по пятницам она не работала.
Свою пятничную обязанность Флэтты выполняли охотно: это была дополнительная возможность пообщаться с внучками, поговорить с дочкой и зятем. Так что в тот памятный день Сэм отправлялся в школу за Мелани с приятным чувством, правда, слегка сожалея, что визит к доктору не позволил Марте поехать вместе с ним.
По пути из школы домой Мелани, как всегда, что-то непрерывно рассказывала. Сэм слушал ее вполуха, направляя машину привычной дорогой, как вдруг градус его внимания резко подскочил. Что это? Он слышал в самом деле или почудилось? Мелани снова пропела хрустальным голоском:
– Сказал он: будут все равны,
у нас нет лишних — все нужны.
Прекрасней солнца, ярче лент,
наш президент, наш президент.
Тра-та-та, тра-та-та,
наш президент, наш президент!
Сэм едва не врезался в затормозившую впереди машину.
– Что это? Где ты это слышала?
– В школе, — невозмутимо ответила Мелани. — На уроке. Мисс Джон дала нам слова, мы все пели, а она акмап… аккопмани… аккомпанировала на рояле.
Сэм с трудом совладал с собой. Ему хотелось расспросить девочку, задать ей десяток вопросов, но он решил — пускай родители этим занимаются, ему не следует встревать в такое дело.
Родители появились почти одновременно, привезли маленькую Кэтти и тут же стали разогревать обед и накрывать на стол.
– Нет, спасибо, меня дома ждет Марта с обедом, — сказал Сэм. — Я только хочу, чтобы вы до обеда послушали песенку, которую пела мне Мелани по дороге домой. Надеюсь, это не испортит вам аппетит.
Мелани охотно согласилась. Она стала в позу, задрала голову вверх и немного набок и запела:
– Прекрасней солнца, ярче лент
наш президент, наш президент.
У нас у всех одна мечта,
чтоб с нами был он навсегда.
Тра-та-та, тра-та-та,
чтоб с нами был он навсегда.
Джейн так и замерла с кастрюлей в руке, а Кен — с тарелками на подносе.
– Говорит, в школе научили. Некая мисс Джонс, — пояснил Сэм.
– Не Джонс, а Джон. Мисс Джон, — уточнила Мелани.
– Она в школе отвечает за художественное воспитание детей, — вспомнила Джейн. — Тра-та-та, тра-та-та… художественное воспитание.
– Да черт с ним, с художественным, — взорвался Кен. — Обратите внимание на это «с нами навсегда». Вы понимаете, на что тут намекают? Что тут внедряют в мозги? Навсегда — то есть пожизненно! Как Уго Чавес или Фидель Кастро. Это возмутительно! Я завтра же пойду в школу и устрою такой скандал!..
Но какой именно скандал хотел устроить Кен, осталось невыясненным, поскольку вскоре он вспомнил, что завтра суббота, а потом воскресенье, и школа, естественно, не работает, а в понедельник с утра в их компанию приезжает из Нью-Йорка директор правления, и все должны быть на своих местах, в том числе и Кен.
Джейн тоже была занята: на понедельник на девять утра было назначено совещание с клиентом — истцом по важному многомиллионному делу, и перенести его не было никакой возможности. Так и получилось, что в понедельник утром в школу для объяснений по поводу возмутительной песенки отправился дедушка Сэм Флэтт.
Принял его директор школы, небольшого роста худой человек с бледным, навеки усталым лицом. Он выслушал подробный рассказ Сэма о песне в честь президента, который ярче лент, и ничего не говоря по cуществу дела, пригласил по телефону к себе в кабинет мисс Джон. Через несколько секунд в кабинет вошла высокая, дородная негритянка в желтой кофте и спортивных брюках.
– Вызывали? В чем проблема? — спросила она резким, высоким голосом, бросив на Сэма пристальный взгляд.
– Это по поводу той песенки про президента, — начал торопливо объяснять директор. — Простите, я не познакомил вас. Это мистер Флэтт, дедушка Мелани, ну, знаете, из первого класса, а это…
– Собственно говоря, в чем проблема? — прервала его мисс Джон. — Вам не нравится эта песня?
Вопрос был адресован Сэму, и в своем ответе он постарался быть вежливым и осторожным, как его заклинали жена и дочка:
– Дело тут не в моих пристрастиях: нравится — не нравится. Чисто объективно, с точки зрения чисто художественной, «президент ярче лент»… «тра-та-та навсегда»…
– А вы хоть знаете, кто сочинил слова этой песни? Вот то-то — не знаете. А это всемирно известная поэтесса Н’гишиа Залойо, лауреат премии имени Лумумбы по литературе за прошлый год! — Сэм впервые слышал это имя, но не посмел в этом признаться. — Так что не стоит нам здесь обсуждать художественную сторону ее стихов: комитет по премиям Лумумбы уже обсудил и признал ее творчество достаточно высоким, достойным награды. А премия Лумумбы, к вашему сведению, по своему значению стоит в одном ряду с Нобелевской. Так что давайте не будем обсуждать то, что нашему обсуждению не подлежит. — И мисс Джон привстала с места, словно собираясь уйти.
– Но это не все, — запротестовал Сэм, — я хочу обсудить и другие аспекты. Например, что значит «чтоб был он с нами навсегда»? У нас в Конституции записано, что больше двух сроков президент служить не может. А тут — навсегда.
Мисс Джон прервала его громким, несколько нарочитым смехом.
– Ха-ха-ха! Нельзя же поэзию трактовать так буквально, мистер Флэтт. Навсегда не в юридическом смысле, а эмоционально — навсегда в наших сердцах. — И обращаясь к директору: — Мне с самого утра звонят по поводу этой песни. Даже вчера, в воскресенье, звонили домой. Где номер узнали, не пойму. Некоторые люди, вроде мистера Флэтта, очень недовольны, даже испуганы. На самом деле они боятся не песни, а человека, о котором эта песня сложена. Проще говоря: они его не любят. Но мы его любим, потому что он такой, как мы — человек из народа. Он за нас, и мы с ним. Наше право его любить. А если мистер Флэтт и подобные ему этого не понимают… тем хуже для них! Надеюсь, вы это понимаете!
– Конечно, конечно понимаю, — залепетал директор школы. — Я не принимаю ничью сторону, я объективен. Песня выбрана в рамках полномочий, данных нам окружным советом по образованию и, на мой взгляд, глубоко отражает… и передает… В песне нет ничего такого, что не соответствовало бы американскому идеалу демократии, если принять во внимание…
Но Сэм не стал слушать, каким образом эта песня выражает дух американской демократии, он поднялся со стула, сказал:
– До свидания — и направился к выходу.
«Марта будет ругать меня за невежливость. Ну и пускай», — подумал он в дверях.
Когда Сэм подробно пересказал содержание разговора в директорском кабинете, Кен прямо рассвирепел:
– В общественной школе они насаждают культ президента! Это же, по сути дела, новая религия! Прямое нарушения Первой поправки к Конституции! Завтра же запишусь на прием к председателю окружного совета по образованию. Завтра же утром!
Но назавтра с утра Кен был очень занят, вторую половину дня провел на какой-то конференции и только через день смог позвонить в окружной совет.
Оказалось, что председатель совета частных граждан не принимает, а к заместителю председателя раньше чем через три недели попасть невозможно. Кен настаивал, уверял, что у него чрезвычайно важное дело, но любезная секретарша только сокрушалась вместе с Кеном и уверяла, что ничего поделать не в силах.
– А может быть, вам стоит написать письмо? На имя председателя совета. Изложите суть своего дела и попросите немедленного приема. Вам обязательно ответят. Согласны? Я продиктую почтовый адрес.
На следующий день Кен написал письмо на имя председателя окружного совета по образованию. В письме говорилось о недопустимости политической пропаганды через общественные школы, указывалось на прямое нарушение действующей Конституции, на воспитание у детей примитивных вкусов и ограниченных политических взглядов. В заключение автор письма просил немедленно приостановить распространение песни о президенте через общественные школы на территории подконтрольного совету округа. В тот же день письмо было отправлено заказной почтой.
Ответ пришел необыкновенно быстро — через неделю. Джейн не стала читать его по телефону, а пригласила родителей к себе. В тот же вечер они вчетвером, то есть хозяева дома плюс родители, сидели в столовой в ожидании чая.
– Я прочту письмо, — сказала Джейн и взяла конверт из рук мужа, — а то ты читаешь его как-то… слишком эмоционально. Необъективно.
Зато Джейн прочла с максимальной бесстрастностью. В начале письма выражалась благодарность Кену за его гражданственность, которая проявилась в данном случае в его заинтересованном отношением к педагогическому процессу в школах. Затем в нескольких фразах описывалась важность эстетического воспитания детей на примерах «продуманно отобранных художественных произведений», после чего письмо сообщало, что выбор конкретных произведений для использования в педагогическом процессе является целиком прерогативой школы — в соответствии с пунктом таким-то школьного устава данного штата. Посему окружной совет не может выполнить просьбу заявителя и отменить исполнение в школах округа песни о президенте на слова Н’гишии Залойо. Однако песня может быть исключена из школьной программы, если большинство родителей потребуют этого на родительском собрании с участием педагогов школы. Подпись: заместитель председателя окружного совета по школьному образованию Абу Халиб Мустафа.
– Ну как? Что скажете? — спросил Кен.
Марта ответила:
– По-моему, тут ясно сказано, что мы должны делать: добиваться созыва родительского собрания.
– А ты уверена, что большинство родителей нас поддержат? — усомнился Сэм.
– Надеюсь, поддержит, — сказал Кен. — В конце концов, не могли же американцы в такой короткий срок превратиться в поклонников сильной личности и вождизма.
– Все зависит от того, кто придет на собрание, — обронил Сэм.
– Я подумала об этом же, — сказала Джейн. — Вообще-то эти… ну… обожатели президента — они обычно на родительские собрания не ходят.
Все прекрасно понимали, что означает эвфемизм «обожатели президента», — политическую корректность люди научились соблюдать даже в семейных разговорах.
– Из письма окружного совета ясно, что родительское собрание — это единственная возможность остановить «тра-та-та». Выбора у нас нет — завтра же пойдем с Джейн в школу и потребуем созыва родительского собрания, — подвел итог Кен.
Все молча согласились.
На родительское собрание явилось необычно много народа, и в частоности, пришло много таких, которые особой активностью раньше не отличались. Кен обвел несколько раз взглядом собравшуюся в зале пеструю толпу — большинство лиц он видел впервые. Он стоял на невысокой сцене лицом к публике и ждал, когда люди наконец рассядутся и ему будет предоставлено первое слово как инициатору собрания.
Председательствовал директор школы. Он терпеливо ждал несколько минут, время от времени произнося своим вялым негромким голосом «Прошу тишины». Но тише не становилось — люди рассаживались, пересаживались, смеялись, громко переговариваясь из конца в конец помещения. Наконец директор, так и не дождавшись тишины, встал и объявил, что первое слово предоставляется Кену, который сейчас объяснит, с какой целью он настойчиво добивался созыва данного собрания. Публика моментально затихла, обратив все внимание на Кена. В наступившей напряженной тишине он начал:
– Мне очень радостно, что сегодняшнее собрание привлекло столько народа. Это говорит о том, что поднятая нами тема по-настоящему волнует людей. И это хорошо. Мы можем придерживаться разных политических взглядов, голосовать на выборах за разных кандидатов, но когда речь заходит о фундаментальных демократических принципах американского общества, мы все едины в стремлении отстоять их во что бы то ни стало.
Зал угрюмо молчал — никакой реакции. «Понимают ли они, о чем я говорю?» — промелькнуло у Кена в сознании.
Он заговорил о том, что одним из таких принципов является гарантированная Конституцией свобода слова, которая имеет несколько аспектов. В частности, Первая поправка охраняет граждан от навязывания государством своих установок — будь то новая религия или удобные государству взгляды.
– Речь пойдет именно о таком случае, — продолжил Кен. — Общественные школы, как наша, существуют на деньги всех налогоплатильщиков и не могут навязывать детям взгляды лишь одной части общества…
– Никакая это не часть! Президент выбран подавляющим большинством всего народа! — раздался за спиной у Кена пронзительный голос.
Он оглянулся и увидел мисс Джон. Зал взревел и принялся скандировать: «Yes, we can!» И сколько председательствовавший ни призывал к порядку, тишина водворилась не скоро. В конце концов Кен продолжил свою речь, но говорил он уже не так твердо, постоянно сбивался. В конце он сказал:
– Я вовсе не против президента и его правительства. Мы с женой голосовали за него на выборах. Я только хочу вам сказать, что песня такого рода не должна исполняться на уроках в школе. Я не говорю, что песня плохая, но пусть дети поют ее дома или… или еще где-нибудь, но не в школе.
Раздалось дружное «Бу-у-у!» — американский возглас неодобрения — и Кен поспешно, как-то боком-боком покинул сцену. Мисс Джон никто не представлял. Она выступила вперед — высокая, решительная, в красном брючном костюме — и заговорила громким резким голосом:
– Столько лет нам внушали мысль, что мы никто, ничто и наше место в тюрьме или на улице. И вот оказывается, что именно мы, именно мы можем быть той силой, которая изменит эту страну, превратит ее из рая для немногих и тюрьмы для большинства в край свободы, равенства и процветания для всех! Для всех! Для всех!
Толпа в зале подхватила:
– Для всех! Для всех! «Yes, we can! Yes, we can!»
– И этим мы обязаны ему, нашему президенту — человеку, сотворившему невозможное! — ее голос перекрывал шум толпы.
Она пересекла сцену, села за рояль и, аккомпанируя себе, запела:
– Сказал он: будут все равны,
у нас нет лишних, все нужны.
Прекрасней солнца, ярче лент
наш президент, наш президент, —
подхватили люди в зале.
Кен и Джейн в полной растерянности оглядывали толпу: возбужденные, радостные лица. Многие встали с мест и пели, размахивая руками в такт музыке. Рядом с Джейн встал огромный детина в алой майке с эмблемой «Эйкорна». Он размахивал кулаком, размером и формой напоминавшим дыню. Джейн заметила и в других концах зала яркие майки «Эйкорна».
Тра-та-та, тра-та-та,
наш президент, наш президент!
У нас у всех одна мечта —
чтоб с нами был он навсегда!
Теперь уже поднялись и остальные. Все кто был в зале, стоя пели:
– Тра-та-та, тра-та-та,
чтоб с нами был он навсегда.
И тогда произошло нечто непонятное и невозможное, что ни Кен, ни Джейн не могли объяснить. Да и объяснять не хотели, а хотели скорей, скорей забыть. Кен и за ним Джейн в едином порыве с толпой поднялись со своих мест и запели:
– Чтоб с нами был он навсегда,
Тра-та-та, тра-та-та.
Наш президент, наш президент.
Что происходило дальше, они оба помнили очень смутно. К ним подходил директор школы и что-то говорил, они ему что-то отвечали. Потом они продирались сквозь толпу к выходу, потом искали свою машину на паркинге. Отчетливо помнили они только один маленький эпизод: когда отъехали от школы, Кен выронил руль и громко безудержно разрыдался. Он плакал долго, и Джейн не утешала его: она понимала, что плачет он от обиды, от отвращения к себе, от стыда, от страха, а больше всего от бессилия.