КАК Я СПАС ХОККЕЙНОГО ГЕНЕРАЛА
Как-то ко мне прибежал дежурный администратор комплекса и с порога закричал: «Караул, выручай, в лифте сам Тарасов застрял!»
Я немедленно бросился к лифтовой шахте, поскольку застрял не кто иной, как всемогущий главный тренер сборной СССР по хоккею Анатолий Владимирович Тарасов. Я попытался успокоить его и пообещал немедленно приступить к вызволению великого тренера из лифтового плена, но он, даже не дослушав, обрушил на меня девятый вал тех самых выражений, которые, хотя и звучат грубо, но крайне точно отражают душевное состояние их употребляющего. Тарасов многократно вспомнил мою маму и пригрозил вступить в интимные отношения с самим комплексом и всеми его работниками, если его немедленно не освободят. В этот момент, от излишнего волнения за судьбу комплекса и персонала, я по глупости выдвинул гипотезу, что лифт остановился в связи с явной перегрузкой. «Это ты на что намекаешь, – заикаясь от возмущения, завопил совсем не худенький тренер, – что я, такой толстый, что меня уже ваши гребаные лифты не выдерживают? Ну, погоди, дай мне только выйти отсюда, я с тобой разберусь! Бездельники, мерзавцы, за что Вам только зарплату государство платит, лоботрясы?!» – неистовствовал заключенный.
Меня раздирали на части противоречия. С одной стороны, необходимо было немедленно запустить лифт вручную и спасти хоккейного генерала; а с другой – мне совсем не хотелось попасть под его горячую, в лучшем случае, руку. Природная сообразительность помогла найти паллиативное решение. Я остановил проходящую мимо миловидную дежурную по комплексу, Танечку, и попросил её встретить беднягу при выходе из лифта, в то время как я вручную опущу лифт до следующего этажа. В итоге, гордость отечественного хоккея был вызволен из плена с минимальными для нас потерями.
СТУКАЧ ПО ПРИЗВАНИЮ
Работал у нас после выхода на пенсию слесарем Игорь Николаевич Сретенский, а до этого служил он начальником отдела в некоем проектном институте. Был он человеком сталинской закалки, дело свое знал хорошо, к окружающему бардаку относился крайне отрицательно, но помалкивал, помня про тридцать седьмой год. Кстати, как-то поведал он мне историю, что как раз в то время выдвинули его, тогда молодого инженера, на руководящую должность в связи с отбытием начальника в места весьма отдаленные. Не хочу брать грех на душу, но не удивился бы, узнав, что Сретенский и помог ему туда отправиться. Были у меня для этого подозрения и некоторые основания. Дело в том, что к тому времени помог я устроиться в нашу шарагу другу своему Мише, товарищу по несчастью, то есть по отказу, и делили мы с Мишей одну комнатку на двоих. Так вот, закралось у нас подозрение, что следит за нами бдительный слесарь. Однажды сидим мы в кабинете и слышим за дверью шорох какой-то, ну, Миша и решил эмпирическим путем проверить наличие стукача: подошел он к двери и резким движением дверь распахнул. Тут раздался грохот падающего тела, выбежали мы в коридор и видим печальную картину: лежит на полу наш сталинист и лоб ушибленный потирает. Мы с Мишей его, конечно, поднимать бросились, а Миша его возьми да спроси: «А что это вы, разлюбезный наш Игорь Николаевич, под дверью изволили делать?»
Патриот виновато улыбнулся и объяснил: «Это я просто по коридору прогуливался, да замечтался немного».
«Мечтать всегда полезно», – глубокомысленно сказал мой друг.
ПОЛЬСКОЕ ПЕЧЕНЬЕ
Живя в Советском Союзе, мы были не религиозными по
причине светского образования и неустанных попыток
партии и правительства убедить своих граждан, что «религия – это опиум для народа». Единственная попытка проявить религиозные чувства окончилась полным провалом, поскольку на следующий день после посещения Московской хоральной синагоги, что на улице Архипова, меня вызвали в комитет комсомола института и предупредили, что вторая попытка вернуться к истокам иудейской религии закончится исключением из комсомола и из института и последующим призывом в ряды доблестных Вооруженных Сил. Предупреждение подействовало, и второй раз мне довелось посетить храм спустя несколько лет, будучи уже в «глубоком» отказе. Причина была достаточно веская, так как мацу к Пасхе можно было купить в Москве только в одном месте, а именно, в синагоге, где она и изготовлялась под наблюдением главного ребе. В тот год мне крупно повезло, так как я шел не с улицы, а по приглашению, которое очень любезно организовал отец наших приятелей-отказников. Запарковав машину прямо у синагоги, я решительно зашел в
Храм и на немой вопрос служащего синагоги прошептал, что я к Лазарю Соломоновичу от Исаака Абрамовича. Произнесенные имена явно обладали определенной магией, поскольку мне тут же были выданы желанные пачки, на каждой из которых стоял обнадеживающий штамп, сообщающий, что это действительно маца, и что её высокое качество гарантируется лично товарищем главным раввином. Положив мацу в авоську, счастливый от сознания выполненного долга, я побежал к машине. Каково же было мое удивление, когда я увидел около моей машины милиционера, пристально вглядывающегося в номерные знаки, обильно заляпанные весенней грязью.
– Ваша машина, гражданин? – строго спросил страж порядка.
– Моя, – виновато прошептал я, понимая, что от штрафа мне не отвертеться.
– Ваши права, талон и техпаспорт, – лаконично приказал служивый.
– Может быть, не надо? – с надеждой спросил я.
– Надо, Федя, надо, – мгновенно отреагировал мент цитатой из популярной комедии Гайдая, – парковка в неположенном месте плюс машина в неопрятном виде.
Крыть было нечем, и я понуро протянул ему документы.
– А что это у вас в авоське? – с любопытством спросил милиционер и пристально взглянул на пачки мацы, прищурившись, в попытке прочитать текст на штампе.
– Это, товарищ лейтенант, печенье дефицитное, польское, – не долго думая, соврал я, – тут в редакции журнала «Советский Спорт» дают. Дело в том, что синагога и редакция располагались в соседних зданиях.
– Столько лет на этом свете живу, – сказал молоденький лейтенант, – а такой упаковки еще ни разу не видел, да еще, чтобы со штампом каким-то. Наверное, страшный дефицит.
– Раз в году к Пасхе завозят, – сдуру ляпнул я. – Бегите, а то раскупят моментально.
Лейтенант вернул мне документы и бросился бежать к зданию редакции. Уезжая с места «преступления», я пытался внушить самому себе, что врать, конечно, грешно, но простительно, если речь идет о представителях советской власти.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
