Еврейский Мир

Cтихи поэта Семена Фруга я впервые услышал в доме старого доктора вскоре после окончания войны. Там собирались люди eго возраста и круга – врачи, учителя, адвокаты – еврейская интеллигенция, молодость которой прошла в гимназиях и университетах до октябрьского переворота. Мне было безумно интересно в их обществе. Их давно уже нет, но я до сих пор черпаю из этого источника знаний, оптимизма и бездонной хохмы. Мне никогда не давали почувствовать разделяющих нас лет. У этих людей были широкие интересы, они живо и язвительно комментировали жизнь страны, современную литературу, общественные проблемы. С незлобивой неприязнью вспоминали царские времена, царя называли Николкой, о своем прошлом говорили без ностальгии, но с плохо скрываемой теплотой. Советскую систему откровенно презирали, а Сталина ненавидели и почему-то называли «дэр тутер» – татарин. Поразительной была их вера в недолговечность режима. После доклада Хрущева о Сталине старый доктор как-то сказал: «Вы еще доживете до того времени, когда будут раскрыты все тайны Кремля». Вечные проблемы в этом обществе обсуждались с легкой иронией. Помню, как однажды обсуждался вопрос о смысле жизни. Тогда старый доктор полушутя, полусерьезно сказал: «Смысл жизни состоит в поиске смысла». Мне показалось это афоризмом. Теперь, когда я сам достиг возраста старого доктора, я так не думаю.

В том кружке хорошо знала поэтов их молодости, которых теперь прочно забыли. Они помнили много стихов, нередко цитировали Полонского, Бальмонта, чаще других Надсона. Там я впервые услышал его единственное стихотворение на еврейскую тему, которое было опубликовано только после смерти поэта:

«Я рос тебе чужим, отверженный народ,

И не тебе я пел в минуты вдохновенья.

Твоих преданий мир, твоей печали гнет

Мне чужд, как и твои ученья.

И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,

И если б не был ты унижен целым светом, –

Иным стремлением согрет и увлечен,

Я б не пришел к тебе с приветом.

Но в наши дни, когда под бременем скорбей,

Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,

В те дни, когда одно название «еврей»

В устах толпы звучит, как символ отверженья,

Когда твои враги, как стая жадных псов,

На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –

Дай скромно стать и мне в ряды твоих борцов,

Народ, обиженный судьбою!»

До сир пор помню, как кто-то проникновенно начал знаменитый Надсоновский романс «Завеса сброшена: ни новых увлечений, ни тайн заманчивых, ни счастья впереди»… Все тихо и с большим чувством, словно про себя, продолжали мотив. У многих в глазах стоял туман.

В один из вечеров за чаем с коржиками впервые прозвучало стихотворение Фруга «Весною»:

«Песни весенней ты просишь, склоняя

В тихой печали головку свою…

Надо бы, милая, рад бы, родная,

Только о чем же тебе я спою?..

Друг мой, я вырос в чужбине холодной

Сыном неволи и скорби народной;

Два достоянья дала мне судьба:

Жажду свободы и долю раба».

В те дивные вечера я слышал много стихов Фруга. Как он предвидел наше настроение. Разве, глядя на опустошенные Холокостом еврейские местечки с бесчисленными бабьими ярами, можно было более горько сказать о скорби народной? Разве после стольких жертв войны, когда поднялась новая волна ненависти, которая стремилась утопить еврейское достоинство, мы снова не оказались в «чужбине холодной»? Нельзя было в те дни горестных предчувствий более проникновенно выразить неутоленную народную жажду свободы.

От своих собеседников я узнал, что в конце XIX и в начале XX веков Фруг был очень популярным поэтом в среде еврейской интеллигенции и учащейся молодежи. С тех пор Фруг стал поэтом нашей семьи, и я начал собирать все, что относилось к жизни и творчеству поэта. Меня покорил изысканный, классической формы стих Фруга, в котором с огромной страстью звучали еврейские мотивы. В библиотеках стихов Фруга и литературы о нем не выдавали. Во многих даже крупных библиотеках она оказалась уничтоженной. Спасибо, в Одессе еще жили преданные поэту поклонники, библиофилы и профессиональные букинисты, которые любили Фруга.

Фруг родился в I860 году в селе Бобровый Kyт Херсонской губернии, на берегу красивой реки Ингулец. Это была одна из еврейских земледельческих колоний, созданных для украинских, еврейских, немецких переселенцев в начале XIX века. В условиях тяжкого труда, на лоне нетронутой природы рос будущий поэт. Впоследствии он скажет: «Моим ребе была вся природа». Как водилось в еврейских семьях тех времен, в пять лет мальчика отдали в хедер. Это была школа Торы и жизни. Учитель знал только один педагогический прием, о котором писал потом Фруг: «От пощечины слышны в ушах звуки тысяч колокольчиков». После хедера он три года учился в деревенской школе, где научился читать и писать по-русски. На этом кончились его университеты, вызвав в нем непреодолимое стремление к самообразованию. В этом он блестяще преуспел, всю жизнь совершенствовал свои знания.

В 16 лет Фруг пешком подался в Херсон. Там он работал писарем у раввина. В Херсоне он познает тяжелые условия жизни евреев в черте оседлости. Фруг хорошо знал классическую русскую поэзию, особенно выделял Пушкина и Лермонтова. В Херсоне Фруг начал писать стихи на русском языке и посылал их в русские издания, адресованные еврейскому читателю. Первая публикация была, когда Фругу было двадцать лет. Вскоре последовали публикации в популярных русских журналах. Имя Фруга становится известным в литературных кругах, в среде еврейской интеллигенции, и его приглашают в Петербург.

В Петербурге Фруг много пишет и в 1885г. опубликовал свой первый сборник на русском языке. В стихах доминирует тема душевной боли и страдания еврейского народа. Критики отметили оригинальность таланта молодого поэта и мотивы вечного страдания и человеческих горестей. Как истинный поэт-провидец он ощущал приближающийся Холокост, постоянно обращается к Г-споду с вопросом: «За что?» В стихотворении «Будущее» он предвидит час расплаты и верит, что «Придет время, исчезнет вражда». Поэта воодушевляют сюжеты Библии, в которой он видит бессмертный памятник культуры и источник поэтического вдохновения.

Фруга высоко ценили Ицхак-Лейбуш Перец, Шолом-Алейхем, Менделе Мойхер-Сфорим, с которым он познакомился в 1891 г. в Одессе. Личность Менделе восхищала Фруга, и он посвятил ему стихотворение «Орел». Создателю еврейского литературного языка написал еще один восторженный стих: «Могила учителя нашего Моисея». Мог ли поэт предвидеть, что их могилы окажутся рядом? Никакой мудрец не мог предсказать, что прах двух великих сынов еврейского народа будет перенесен на христианское кладбище.

В 1909 году Фруг переезжает в Одессу, где он становится желанным и активным членом богатой еврейской культурной среды, лидерами которой были Менделе и Бялик. До переезда он издает свой первый сборник на идиш «Стихи и думы». Это было новое слово в еврейской поэзии. Шолом-Алейхем восторгался еврейской поэзией Фруга. Литературные критики утверждали, что вклад Фруга в еврейскую поэзию можно сравнить с ролью Менделе в еврейской литературе.

В последние годы жизни поэта все больше притягивает земля предков, и он обращается к сионистскому движению. В «Песнях печали» Фруг говорит: «Я русский. С первых дней своих я не видел полей других, не слышал я других мелодий», а в стихотворении «Итоги» уточняет: «Россия — родина моя, но мне чужда страна родная, где я живу обузданный запретами». Невольно вспоминается Лермонтов: «Люблю Россию я, но странною любовью».

Последние годы жизни Фруга были безрадостными, он страдал от нужды, одиночества и болезней. Поэт скончался в Одессе 22 сентября 1916 года.

Я изредка приходил на старое еврейское кладбище на Люстдорфской дороге поклониться памяти поэта. Кладбище, которое хранило прах выдающихся представителей национальной и мировой культуры, было закрыто и заброшено, памятники заросли мхом, а могилы — диким кустарником. Пробираться на кладбище приходилось через пролом в тыльной ограде. Этой скорбной тропинкой пользовались многие одесситы, приходившие положить камушек на родные могилы и на мемориал жертвам еврейского погрома. В 1978 г. Одесская власть, с благословения власти высшей, уничтожила старое еврейское кладбище, учинив погром праху мертвых и памяти живых. Вандализм советских властей потряс город. То, чего не посмели сделать немецкие и румынские власти во время оккупации города, сделала власть коммунистическая. Даже мертвецам бесправного народа отказали в вечном покое.

Огромные гранитные блоки мемориала жертвам погрома свезли на третье еврейское кладбище на Слободке, часть захоронений известных литераторов и политических деятелей перенесли на христианское кладбище. Почему не на еврейское? А почему разрушили кладбище? Разве возможно разумное объяснение у бесчеловечной системы.

Вскоре мы решили посетить христианское кладбище. Для этого у меня была еще и личная причина. Моя тетя Клара, которая жила в тe годы в Москве, очень близкий мне человек, в одесском прошлом красивая бундовка, была замужем за видным большевиком Лейфманом. После рокового октября семнадцатого года, когда в одесском порту стояла французская эскадра, в город прибыла известная французская коммунистка Жанна Лябурб, создавшая в Одессе известную «Иностранную коллегию». Конспиративная квартира и постоянное место проживания Жанны была в семье Лейфманов в доме на Пушкинской 24. Когда провокатор выдал «Иностранную коллегию», Жанну вместе со всей семьей Лейфман – старую мать, двух сестер и сына – мужа тети Клары расстреляли на еврейском кладбище. Тетя Клара избежала расстрела потому, что в ночь ареста была на подпольном благотворительном вечере.

На площадке за центральными воротами христианского кладбища мы увидели полированную гранитную стелу с именем Жанны Лябурб. Фамилии ее соратников по борьбе не было. Наследники коммунистов Лейфман не могли себе позволить увековечить столь неудобную фамилию.

В кладбищенской сторожке нам подсказали, где искать могилы еврейских писателей: на правой от церкви центральной аллее. Стоял теплый осенний день накануне Рош Xaшана. Тишину кладбища нарушал только шорох опавших листьев, которые ленивый ветер перегонял с одной могилы на другую. На полированных плитках памятников листья не задерживались, и только на старых неухоженных могилах образовывались цветные холмики. Без труда нашли памятники Менделе Мойхер-Сфорима и Лазаря Кармена. Памятника поэта Фруга не нашли. Я испытывал тревогу и надежду, может прах Фруга перенесли на еврейское кладбище. На обратном пути я обратил внимание на то, что рядом с памятниками Менделе и Кармена незанятый участок с небольшим холмиком из листьев. Недалеко лежала сухая ветка, и я почему-то стал ею разгребать листья. Обнаружился небольшой могильный холмик из комьев слежавшейся бурой глины. Меня охватило безотчетное волнение. Не может быть, чтобы безвестный покойник лежал под ржавым холмиком на центральной аллее христианского кладбища радом с прославленными еврейскими литераторами. Я ускорил расчистку могилы и в торце обнаружил цементную плитку, которую обычно временно вставляли в холмик до установки памятника. На цементной плитке в два ряда были углубления надписи. Большинство букв залеплено землей и глиной. Надпись не прочитывалась. Острием палки вычистили землю из углублений букв и в один голос прочитали: «Поэт Семен Григорьевич Фруг». Мы переглянулись, не промолвив более ни слова. Да и о чем можно было говорить над заброшенной могилой поэта, которого посмертно лишили его народа. В памяти без усилий возник стих Фруга «Моя эпитафия», в котором он просил начертать на его надгробии:

«Здесь человек лежит,

Глупец, свихнувшийся поэт.

Безумно, дико дни свои провел,

Рыдая, плача, жизни путь прошел».

Мог ли поэт думать, что путь его после смерти будет еще горше. Мы уходили с кладбища, словно только что похоронили близкого человека, и, поравнявшись с православной церковью, одновременно произнесли в слух:

«Два достоянья дала мне судьба:

Жажду свободы и долю раба».

Памятника на могиле поэта нет до сих пор.

Оцените пост

(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться