(Продолжение)
РЕБ БЕРЛ ГУРЕВИЧ
Я налил ему стакан молока – нет, он отлил себе полстакана:
– У вас же дети!
Вечером после субботы прощаемся – я хочу дать ему десять рублей.
– Зачем? – говорит. – Кирпич хлеба есть у меня, билет на поезд есть, доеду. Единственное, о чем попрошу, – удалось мне пронести в лагерь тфилин, а ремешок за это время истерся. Если можешь, дай мне ремешок.
Я дал ему ремешок. Проводил на вокзал. В трамвае кто-то хотел уступить ему место – он отказался. Какой-то военный заметил:
– Вот, товарищи, учитесь порядочности у этого человека. Он не спекулирует своей слабостью.
Не знаю, что он имел в виду, но попал в точку. А Гуревич – это ж надо! – прислал мне из Москвы пятнадцать рублей за ремешок.
Мы с реб Берлом переписывались, и теперь я могу рассказать, что было, когда он приехал домой.
Гуревич жил далеко от синагоги, добирался туда автобусом (в субботу, конечно, пешком ходил), возвращался с утренней молитвы уже после двенадцати, а до молитвы, как и полагается, ничего не ел. Он очень ослабел, и врачи запретили ему выходить из дому натощак, велели съедать перед уходом хоть кусок хлеба с маслом. Но он не решался. И тогда ему приснился сон, который приснится не каждому… Во сне к нему явились три больших человека. Одного из них Гуревичу во сне назвали – рав Хаим-Иосеф-Давид Азулай (Хида). Это великий еврейский ученый, мудрец и каббалист, живший в XVIII – начале XIX века. Эти люди сказали ему: «Вы спросили у рава. Он велел есть. А вы не едите. Приказываем вам есть». Тогда он стал есть. Да, скажу я вам, не каждый удостаивается такого сна…
Сыновья выросли, конечно. И, как и опасался отец, кто-то из них попал под влияние окружения. Реб Берл делился со мной своими переживаниями, и я хорошо понимал его.
В конце концов – только его слезами! – все три сына стали крепки в вере. Один из них позднее переехал в Ташкент. Он был учителем моей Хавы – занимался с ней Хумашем.
Вся семья приехала в Израиль. Реб Берл не только дождался этого времени – он прожил в Израиле семнадцать счастливых лет и умер в возрасте за девяносто. А уж с каким уважением относились к нему дети, вы и представить себе не можете!
Последние семнадцать лет у него были – как у праотца Яакова. Ни одной неприятности. Он молился, собирал деньги на благотворительность, учил людей Торе. Помню, он говорил:
– Дети у меня все хорошие, но сноха Бейла – никому с ней не сравниться!
О снохе его я знаю такую историю.
В Союзе она окончила бухгалтерские курсы и сдала почти все выпускные экзамены. Кроме одного, который пришелся на субботу. На этот экзамен она не пошла – предпочла остаться без диплома. На всю жизнь.
Мы с реб Берлом не раз виделись в Кфар-Хабаде, где он жил. Раз как-то я приехал туда на свадьбу, мы встретились, и я сказал ему, что через пару дней приеду снова. Он пришел. Это была наша последняя встреча. Через два дня реб Берл умер.
Благословенна его память…
РАВ НАТАНЭЛЬ ШМУКЛЕР ИЗ ВИЛЬНО
В лагере под Казанью отсидел десять лет польский еврей Натанэль Шмуклер. За что? Он учился в иешиве в Польше, и когда пришла советская власть, сказал какое-то «не то» слово.
Жительница Казани, носившая в лагерь передачи зятю, как-то принесла мне записку от незнакомца. Это был рав Шмуклер. Я стал посылать ему через нее передачи. Выйдя из лагеря, рав Шмуклер остановился у нас. Ему нужна была срочная операция, и мы нашли врача.
Меня не было в городе, когда, выйдя из больницы, рав уезжал в Вильнюс. Провожать его пошла Гита: она несла чемодан – раву нельзя было поднимать тяжести. Бушевал ураган. Возвращаясь из Москвы, куда я ездил по делам, я видел его последствия: опрокинутые телеграфные столбы, перевернутые лодки, поваленный лес. Дети остались дома и очень боялись за маму. Но все обошлось.
Из Вильнюса рав Шмуклер сообщал, что появилась возможность ехать на родину, в Польшу (с дальним прицелом, имеется в виду), но жена не хочет: у нее все родственники в России. Я прочел письмо в трамвае, тут же сошел и вернулся домой, чтобы немедленно написать раву ответ. Я писал в расчете, что письмо прочтет и его жена. «Не понимаю, – писал я, обращаясь якобы к раву, – почему вы мешаете нашему другу Натанэлю уехать домой. Вы ждете, чтобы его забрали?» (Было очевидно, что его опять могут арестовать.)
Письмо подействовало. Вскоре рав Натанэль подал документы на выезд. Он действительно чуть с этим не опоздал: к счастью, разрешение на выезд было уже получено, когда его вызвали в КГБ. Он едва успел уехать. Этот знающий человек одно время был раввином в Тель-Авиве.
Рав Шмуклер хотел взять с собой Бенциона – сыну тогда было семь лет. Он считал, что за границей Бенцион получит полноценное воспитание и образование, а в России это невозможно или, во всяком случае, очень трудно. Я колебался, но не послал сына с ним. И не жалею.
Прошло время, мы приехали в Израиль. И как-то рав Натанэль рассказал мне с некоторой обидой, что он зашел к Бенциону в иешиву «Слободка», где тот учился, и разговор у них начался так:
– Здравствуй, Бенцион! Ты меня узнаешь?
– Да-да, здравствуйте, я рад, что вы пришли, но, вы меня извините, давайте выйдем из иешивы и поговорим на улице. У нас закон: иешива свята, она только для изучения Торы. Делать расчеты или разговаривать – нельзя. — Ух, какой он у тебя «канай» («ревнитель»)! – говорил мне рав Шмуклер. – Какой он строгий!
РЕБ ЯНКЛ ЖУРАВИЦЕР И ЕГО СЫН МЕНДЛ
Реб Янкл Маскалик (Журавицер), выдающийся хасид ХАБАДа, был человек–легенда.
Когда власти начали закрывать синагоги, реб Янкл по всей стране организовал тайное обучение еврейских детей. Хабадники были в этом деле великие мастера.
Реб Янкл был одним из организаторов группы «Ахим» («Братья»). Их было одиннадцать человек, они и, правда, были друг другу как братья. Они поддерживали семьи заключенных, просто евреев, собирали цдаку (пожертвования) для тайной иешивы в Марьиной Роще, действовавшей в трудные 30-е годы. В иешиве было всего несколько учеников, и они жили там, практически не выходя. Один из этих учеников сегодня живет в Бней-Браке.
Реб Янкл ездил по городам, организовывал учебу, помогал устраивать и ремонтировать миквэ, находил для людей работу надомниками, чтобы они могли не работать в субботу. Эти три вещи были его постоянной заботой: учеба, миквэ, работа на дому. Он был очень беден, но на это всегда ухитрялся раздобыть деньги.
Реб Янкла арестовали, и с тех пор никто не знает, где его кости.
(Так я написал было, но на днях внук реб Янкла, Реувен Альперин, сказал, что семья недавно узнала: реб Янкл был расстрелян в декабре тридцать восьмого года).
Мендлу, сыну реб Янкла, после ареста отца приходилось скрываться от властей. В пятьдесят четвертом году он прятался у меня.
Бенциону в то время было лет пять, он уже учил Тору. Как-то смотрит Мендл с Венчиком Хумаш и показывает ему слово «Лот» – имя племянника Авраама. Бенчик читает: вот «Лот», вот еще «Лот». Тот захотел подшутить над мальчиком и говорит:
– Знаешь что? Если найдешь слово «Лот» где-нибудь дальше (после главы «Ваера» книги «Брешит» Лот нигде больше не упоминается. – И.З.), получишь рубль. Венчик тут же открывает ему Хумаш далеко после «Ваера» и показывает ему «лот» (в иврите нет строчных и прописных букв). Правда, без «вав», не имя «Лот», а растение «лот» (книга «Брешит», глава «Ваешев», 37:25) – но нашел моментально! И ничего тому не оставалось, как отдать Венчику рубль.
Мендл Маскалик прятался у нас больше месяца, потом вернулся в Москву.
В начале 70-х, когда евреи стали выезжать из СССР, он помогал им материально. Не собирал или добывал для отъезжающих деньги – только свои давал – те, что зарабатывал. Б-г ему помог, ему хватало не только на себя, но и на помощь другим.
Он был найден убитым на улице в Подмосковье.
Так же «случайно» погиб сын костромского шохета (у которого, выйдя из тюрьмы, жил Любавичский Ребе). Ребе уехал в Америку, шохет умер, а сын, который был, кажется, юристом, стал очень толковым ходатаем по всяким религиозным делам.
Я не помню ни его имени, ни фамилии. Помню только, что по поручению нашей общины он поехал в Москву, ходатайствовать за Казанскую синагогу. В вагон вошли двое, вывели его в тамбур и выкинули из поезда.
Из книги «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
