В семидесятых годах прошлого столетия эмигранты из Советского Союза были еще в диковинку, на нас ходили смотреть, с нами искали встреч, нас расспрашивали, правда ли что в той стране все принадлежит государству, даже парикмахерские…
Принимали нас еврейские общественные организации, обеспечивали наше существование, пока мы не устраивались на работу. Но, помимо того, над каждой эмигрантской семьей брала шефство какая-нибудь американская семья. На ней, американской семье, лежала обязанность, так сказать, «окормлять» нас духовно и помогать бытовыми советами. Духовная опека в основном сводилась к тому, что у эмигрантов деликатным образом выявляли степень их приобщенности к религии, чтобы, соответственно, подыскать синагогу. Надо сказать, что большинство эмигрантов в ответ на это презрительно фыркали, поскольку считали себя людьми образованными и передовыми, а религия, как известно, есть «опиум для народа» в лице отсталых элементов. Что же касается бытовых советов, то есть где можно купить подешевле, то они с благодарностью принимались. Особенно если шефы отвозили в нужный магазин и показывали нужный товар.
У нас тоже появилась такая шефская американская семья — Айра и Барбара Фишман, интеллигентные люди примерно нашего возраста, то есть за тридцать. Айра профессорствовал в местном штатном университете, его специальностью была биология. Барбара тоже занималась раньше наукой, но после рождения третьей дочери была вынуждена уйти с работы. Сейчас она занималась детьми и домашним хозяйством и ждала рождения четвертого ребенка, надеясь, что это будет мальчик.
Так вот, что касается их шефства над нами, то вопрос нашей конфессиональной принадлежности был решен без их участия: мы познакомились с хасидами и стали ходить в их синагогу. Фишманы были шокированы таким выбором: «Что у вас общего с этими доисторическими существами в лапсердаках?» А у нас был огромный интерес к этим людям, словно сошедшим со страниц Шолом-Алейхема; это ведь как перенестись на сто лет назад на машине времени и увидеть своих предков: вот, оказывается, какими они были… Разве не интересно? Что же касается бытовых советов, то Барбара, честно говоря, сама-то была не очень практичным человеком, и через месяц-другой мы с женой консультировали ее, где дешевле покупать фрукты и откуда лучше вызывать водопроводчика, если прорвало трубу. Это я к тому, что наши отношения с ними все больше принимали характер не опеки, а просто нормальной, равноправной дружбы.
Мы встречались за обедом то у них, то у нас, ходили с детьми в парк, ездили на пляж — в общем, проводили вместе досуг. Наша Катя была ровесницей их средней дочери, притом отлично ладила и с двумя другими. В общем, самые лучшие отношения. И каждый раз, когда мы встречались, Барбара сокрушалась: вот как жаль, ее отец опять сегодня не смог к нам присоединиться…
Про ее отца (иногда его называли «дедушка Зубов») мы знали, что он родился и провел молодость в Польше, во время войны оказался в Советском Союзе, затем вступил в польскую армию, воевал, потом переселился в Америку. Он хорошо владеет русским языком и, по словам Барбары, очень хочет познакомиться с нами, но все никак не получается, такая досада. И вот однажды…
День благодарения — любимый праздник американцев, сравнимый по своей популярности разве что с Рождеством. А для евреев так еще и более удобный, поскольку в Рождество евреи всегда испытывают некоторую неловкость: вроде бы праздник, но мы-то здесь при чем? Так вот, в первый же День благодарения семья Фишман пригласила нас на традиционный обед с индейкой. (Некоторые пуристы, знатоки традиций, настаивают, что это должен быть ланч, а не обед, но тогда, в первый год нашей жизни в Америке, мы об этом крупном идеологическом расхождении еще не знали.)
И вот в назначенный час мы в полном составе, втроем с дочкой, приходим в дом Фишманов. Приветствия, объятия, непременные взаимные комплименты. В столовой Барбара подводит нас к коренастому седому человеку с усами, пожилому, но не старому, и знакомит:
– Это, папа, наши друзья из России. А папа говорит по-русски.
Я замечаю, что при этом Барбара и Айра обмениваются скептическими взглядами.
– Очень приятно познакомиться, — отвечаем мы по-русски.
– Здравствуйте, — сдержанно произносит дедушка тоже по-русски. Вся семья с интересом прислушивается.
Затем идем к столу, и тут я замечаю, что дедушка заметно хромает. Барбара подает индейку, все говорят «ах, как вкусно!» и вспоминают, что было в прошлый День благодарения. Только мы помалкиваем, поскольку год назад сидели в отказе в Ленинграде и слыхом не слыхивали о таком празднике. За десертом Барбара говорит:
– Папа пишет книгу. По-русски.
Опять переглядывания с мужем.
– Что вы говорите! Ой как интересно! — восклицаем мы. — О чем вы пишете?
– Да, папа, о чем? Не хочешь нам рассказывать — скажи им по-русски.
– Да, да! По-русски! — загалдели дружно все три внучки.
Дедушка откашлялся, подтянулся. Все затихли, готовясь услышать наконец, как дедушка говорит по-русски. А он, глядя пристально мне в глаза, сказал… Нет-нет, точно воспроизвести то, что он сказал, я отказываюсь. Мы с женой испуганно посмотрели на дочку, но она, кажется, не поняла ни слова, хотя произнесенные слова были русскими, могу вас заверить. Еще какие русские… Если вычеркнуть из тирады Зубова все обороты со словом «мать», то остается примерно следующее:
– На выход с вещами… опер, гад, закрыл каптерку… в проходной шмонают… пила не разведена… я тебе не фраер, в натуре… не трожь мою пайку… сукой мне быть, не брал….
– Ну, что он сказал? — поинтересовался Айра. В нем заговорил ученый-исследователь.
Я перевел дух и ответил:
– Он сказал, что пишет книгу воспоминаний о нападении Германии на Польшу, о развале фронта, об отступлении в Советский Союз, о формировании Польской освободительной армии… ну и о последующих событиях.
И к дедушке:
– Я правильно вас понял?
Дед кивнул седой головой и солидно молвил:
– Свободы век мне не видать, в натуре.
По его взгляду я понял, что на всю жизнь приобрел благодарного друга.
Мы в самом деле подружились. Он не возражал, когда я называл его «дедушка Зубов», хотя позже рассказал, что его настоящее имя Лейб Кислик, родители звали его Лейба, но в лагере к нему пристала кликуха Зубов и вот при каких обстоятельствах.
Когда в сентябре 1939 года Гитлер напал на Польшу, двадцатилетний студент Лейба жил со своими родителями в Лодзи. Сразу же после начала войны его мобилизовали, дали унтер-офицерский чин и направили в пехотный полк. В первом же бою полк потерял половину своего состава, когда его бросили против немецких танков, а в октябре Лейб Кислик уже сидел в фильтрационном лагере на советской территории. НКВД проявил гибкий подход в отношении поляков: 26 тысяч офицеров были расстреляны под Катынью и в других местах, около 50 тысяч офицеров и унтер-офицеров заключены в лагеря и еще 320 тысяч военных и гражданских лиц сосланы в Среднюю Азию и Казахстан. Все цифры Зубов знал на память, он явно интересовался этим вопросом, и, возможно, Фишманы были правы, когда говорили, что он пишет книгу. Только, конечно, не по-русски…
Несмотря на книгу (если действительно такая мысль существовала), дедушка Зубов из нас был самым свободным человеком. Он нигде не работал, жил на пенсию, вернее, на две пенсии — одну от американского собеса, другую — от правительства Великобритании. Я как-то сразу постеснялся спросить, при чем тут Великобритания, а когда познакомились ближе, он мне рассказал свою историю.
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
