Окончание. Начало в №1101
После этой первой беседы за рябиновкой последовали другие. Когда Арону вечерами нечего было делать и надоедало смотреть телевизор в одиночестве, он поднимался на двенадцатый этаж и стучался в квартиру номер 1206. Вадим всегда был дома, он либо читал газету на иврите, либо печатал на допотопной машинке с русским шрифтом. Телевидение он не любил, да у него и телевизора не было. Арон ставил на стол покрытый изморозью графин, Вадим доставал из холодильника суровую холостяцкую закуску.
Говорил в основном Арон, Вадим лишь отвечал на редкие его вопросы. Он рассказывал о политических новостях, о бесплатных концертах в вашингтонских музеях, о новых фильмах, о мероприятиях в еврейском общественном центре, где Арон, кстати, вел семинар для эмигрантов по текущей международной политике. Он пытался приобщить к этой деятельности и Вадима, предложив ему прочесть лекцию об Израиле, но тот только махнул рукой:
– Вы хотите, чтобы они послушали меня и стали антисемитами?
К Израилю отношение у него было какое-то истерическое. Собственно говоря, это было единственное, чем он интересовался и о чем мог говорить. Американской жизни он не знал и знать не хотел. Он выписывал две израильские газеты, прочитывал их от начала до конца, следил за всем, что происходит в стране, и ожесточенно ругал все аспекты израильской жизни, а заодно и газетчиков, которые об этом писали. Особенно он ненавидел израильских политиков, всех без исключения — правых и левых, умеренных и радикалов…
– Последний, на кого я надеялся, был Толя. Я ведь его с московских времен знаю. — Вадим сокрушенно качал головой. — Стал таким же, как все они. Имя зачем-то сменил.
Однажды он сказал, что в Израиле осталась его жена, которая категорически не хочет жить в Америке.
Помня о столкновении при первой встрече, они старались не касаться прошлого, хотя оно то и дело вылезало из их разговоров, как шило из мешка. Порой Вадим не мог удержаться от саркастических замечаний. Особенно его раздражало религиозное усердие Арона, когда в субботу или в канун праздника тот отправлялся в синагогу.
– Вместо партсобрания, — замечал он, окинув взглядом невысокую округлую фигуру Арона в тесноватом пиджаке. — Ермолка в качестве партбилета.
Арон в ответ добродушно посмеивался. Но однажды сказал:
– Вы считаете меня приспособленцем. Наверное, так и есть, я не спорю. Но что это значит? Что я не конфликтую с обществом, что я не диссидент, а лояльный гражданин, который не прет против течения. В конце концов, герои-диссиденты — это единицы, они составляют исключение. Лично я не герой, я не могу жить в борьбе, как вы. Общество давит на меня — я подчиняюсь. Но уверены ли вы, что борьба и конфронтация полезней для общества, чем добросовестная лояльность?
Они, как обычно, сидели в квартире Вадима за настойкой с солеными огурцами.
– Но если все поддакивают властям, — запальчиво сказал Вадим, — то государство превращается в тирана. Это хорошо известный факт. Власть нужно постоянно критиковать с позиций нравственности.
– Вы этим и занимаетесь?
Вадиму послышалась ирония в этом вопросе.
– Ну, про себя я так утверждать не смею. Про себя я скажу проще: не могу поддакивать, когда вижу нелепости или заведомый обман. Так вас устраивает?
– Меня-то все устраивает, а вот вас… Смотрите, что получается: в Советском Союзе вы жить не могли, там все было отвратительно. С трудом вырвались в Израиль. Но, оказывается, и там все отвратительно и жить невозможно. Приехали, наконец, в Америку, где вас кормят-поят и квартиру дают. И опять вам все противно… Три такие разные страны — и все плохи. А где тогда хорошо? Так, может быть, это никакая не гражданственность, а просто ложные представления о жизни? Склочный характер, короче говоря.
Эти слова явно задели Вадима. Он хотел возразить, но сдержался. Помолчал, потом встал из-за стола, подошел к окну. Нудный мелкий дождь размачивал пожелтевшую траву и голые деревья, мокрая мгла скрывала противоположную сторону улицы.
– Может быть, вы и правы, — сказал он подавленным голосом, глядя в окно. — Но я это принять не могу. Ведь всю жизнь… ведь я мог бы…
Он так и не закончил фразы. Арон подождал несколько минут. Вадим будто застыл, уставившись невидящим взглядом в окно. Не попрощавшись, Арон вышел.
На следующий день после этого разговора в квартиру к Арону постучался Вадим. Арон одевался перед зеркалом в прихожей.
– Извините, я вас не задержу, я на минутку.
– Ничего, я могу и попозже, это пати.
Арон сразу заметил, как плохо выглядел Вадим. Казалось, он еще больше похудел, лицо пожелтело, глаза ввалились.
– Да что с вами? Вы здоровы?
– Бессонница замучила.
– Знаете что? Надо кончать с этим делом — с рябиновой и всякой другой… И вам ни к чему, и мне с диабетом…
Вадим не отреагировал на его замечание:
– У меня к вам огромная просьба. Мне нужно вот это снотворное, тут написано. — Он протянул бумажку с названием лекарства. — Я бы сам попросил медсестру, но она с уколами пристает, а я их не выношу… Сделайте одолжение, попросите для себя.
Арон растерянно пожал плечами:
– Но это противозаконно… На каждом пузырьке написано, что нельзя передавать другому лицу.
Вадим пренебрежительно махнул рукой:
– Бросьте, в самом деле! Кто узнает? А мне до зарезу… Те, что без рецепта продаются, слабы. Мне нужно посильнее. Пожалуйста. Мисс Гарсия вам не откажет.
И действительно, поначалу она отказывалась, но в конце концов нехотя согласилась и при следующем визите принесла заветный пузырек. Арон в тот же день отдал его Вадиму, соскоблив предварительно наклейку с именем пациента. На всякий случай…
Арон проснулся в девять часов от настойчивого стука в дверь. Накинув халат, он, полусонный, босиком добрел до двери и очень удивился, увидав мисс Гарсию. Разве сегодня вторник?
– У вас мистер Лурие? — сказала она, даже не поздоровавшись.
– Нет. Я еще сплю.
– Извините. Я его третий день не могу найти. Ему врач уколы прописал, это серьезно. Где он может быть, вы не знаете?
Арон окончательно проснулся.
– Да некуда ему ходить, у него здесь никого нет. Я видел его позавчера, он никуда не собирался вроде…
Медсестра посмотрела испуганным взглядом.
– Надо администрации дома сообщить. Пусть дверь вскроют.
Она убежала, но ее тревога передалась Арону. Он поднялся на двенадцатый этаж, долго стучал в дверь, потом окликал Вадима по имени, потом прижимался ухом к замочной скважине, пытаясь уловить какие-нибудь признаки жизни в квартире. Вернулся к себе сильно встревоженный. «Почему нужно думать самое плохое? — успокаивал он себя. — Мало ли куда он мог деваться… Может, улетел в Израиль». Хотя где-то в глубине сознания он понимал, что это нереально. Тут он вспомнил, что на 10.30 назначен семинар с пенсионерами на тему «Моральные ценности иудаизма», и стал поспешно одеваться.
Занятый разговорами и обедая в столовой еврейского общинного центра, он не думал про Вадима, а под вечер, подходя к дому, вспомнил, и тревожные мысли завладели им. Что там, нашелся ли он? Арон решил сразу подняться на двенадцатый этаж. Вот постучит в дверь, а он открывает как ни в чем не бывало…
– Мистер Тишман! — у самого лифта окликнули его. Это была мисс Гарсия. Арон даже не узнал ее — в обычном платье вместо белой формы, а главное — с искаженным лицом, страшно бледным несмотря на смуглую кожу.
– Вы уже знаете? — спросила она шепотом, хотя вокруг никого не было.
– Что с ним?
– Мистер Тишман, он… — голос ее прервался, — …мистер Лурие умер. Вскрыли квартиру, вошли, а он лежит на кровати. Мертвый… — Она затряслась от сдерживаемых рыданий. — Он такой был несчастный… и такой хороший… Жалко невозможно…
– Очень жалко, — Арон покачал головой. — Как неожиданно! Я его видел только позавчера — он был… не скажу в хорошей форме, но и не…
– Мистер Тишман, — она перестала плакать и твердым взглядом посмотрела ему в глаза. — Это не от болезни. Он отравился снотворным. Я принесла ему одну баночку, а он где-то добыл вторую. И съел все сразу. Это смертельная доза, он знал. — Она вплотную приблизила свое лицо к его лицу. — Мистер Тишман, откуда у него взялась вторая баночка?
– Я почем знаю?! — поспешно ответил Арон, чувствуя, как сердце застучало где-то в горле.
– Я вам приносила два дня назад. Вы с ним делились?
– Что вы, мисс Гарсия! Это же противозаконно, — сказал он твердо, глядя ей в глаза. — Я подобных вещей не делаю.
Больше всего на свете он боялся в этот момент, что она попросит предъявить его баночку со снотворным. Но она снова зарыдала и только пробормотала:
– Господи, что теперь будет? Они теперь скажут, что это я виновата. Все на меня свалят. А я ведь правда не знаю, откуда он взял вторую… С работы выгонят — это точно. А то и под суд отдадут…
Поздно вечером Арону не спалось. Чтобы чем-то себя отвлечь, он спустился в вестибюль проверить свой почтовый ящик, о котором сегодня не вспомнил. В ящике он обнаружил объемистый пакет, на котором не было ни адреса, ни имени — вообще ничего. Он сразу догадался, от кого пакет.
Дома он разрезал ножницами оберточную бумагу и извлек желтоватую рукопись страниц на триста. Текст был на русском языке. Шрифт и многочисленные поправки свидетельствовали, что написан он был на обыкновенной машинке, не на компьютере. На первой странице Арон прочел заглавие: «Моральный фактор в государственной политике. Записки диссидента».
К рукописи было приложено письмо от руки. Крупные дерганые буквы сползали со строки: «Мой поступок не означает, что в нашем споре правы вы. Просто у меня нет больше сил, не могу больше. И болезнь доняла. Это не крушение принципов, это мое личное банкротство. Чего уж дальше, если это письмо я пишу Андрею Татьянину — из всех многочисленных друзей и соратников, которые остались где-то там… (Не обижайтесь, на покойников не обижаются.)
Хочу вас просить об одном одолжении. На обратной стороне этого письма вы найдете список имен и адресов в России, Израиле и Америке. Очень прошу отослать всем им копии рукописи для публикации. Эти люди знали меня в лучшие времена, и я уверен, что моя судьба и мое мнение для них что-то значат. Конечно, я сам должен был разослать рукопись, но сил не осталось даже на это… Пожалуйста, сделайте это вы. Ведь при всем при том, вы добрый человек.
Всего вам хорошего. Извините за обиды — намеренные и нечаянные. И спасибо за рябиновку.
Вадим Л.»
Выполняя просьбу Вадима, Арон Тишман аккуратно разослал копии рукописи во все указанные адреса. Но рукопись так и не была опубликована. Ею не заинтересовались нигде — ни в России, ни в Израиле, ни в Соединенных Штатах.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
