Окончание. Начало в №1092
Около полутора лет Саша Яннай провел в Якутии, куда они с мамой были сосланы после ареста отца — в соответствии с Постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года. Именовались они ЧСИР — члены семьи изменника Родины. Жизнь была полуголодная и холодная. В их поселке оказались еще несколько ссыльных семей, но мама с ними принципиально не общалась: она была уверена, что недоразумение с ее мужем рано или поздно разрешится, его освободят, а она с сыном вернется в Москву, в свою квартиру. А эти ссыльные… что они за люди? Скорей всего, враги народа, ведь у нас зря не наказывают…
Где ей было знать, что к этому времени генерал Яннай был уже осужден военным трибуналом и расстрелян, а в их квартире на Фрунзенской набережной поселилась семья заместителя начальника Главного политического управления Советской армии?
Когда Саше исполнилось восемнадцать, его вновь арестовали, теперь уже не как ЧСИР, а по отдельному, его собственному делу. Он был доставлен в Москву, на Лубянку; ему было предъявлено обвинение в измене Родине и шпионаже в пользу Израиля. Молодой лейтенант, проводивший следствие по делу, сказал, что органам известно, что Саша был завербован в 1949 году израильским агентом Садогурским. Саша сначала не мог вспомнить, кто это такой, но когда ему показали фотографию бородатого старика, вспомнил и рассказал историю их знакомства. Во всех подробностях, включая пятно на Катином пальто.
История эта произвела сильное впечатление на молодого следователя, который как будто растерялся. Он пригласил своего начальника и велел Саше повторить всю историю слово в слово.
Начальник внимательно выслушал Сашу, глядя на него сквозь очки без оправы, потом помолчал и сказал:
– Ты, значит, чудотворец… Да-а, здорово работают. Нашей разведке поучиться. — И следователю: — Ты очную ставку ему проводил с этим… который его завербовал?
– Его уже нет в живых. Старый был, не выдержал…
– Хотелось бы на него взглянуть. — И Саше: — Он тебе примитивный фокус показал с исчезающими чернилами, они за границей в шуточных магазинах продаются, а ты, идиот, клюнул на дешевку. Родину предал…
По гуманным соображениям смертная казнь в Советском Союзе была отменена, но за измену Родине и шпионаж полагался расстрел. Однако поскольку в момент совершения преступления Саша был несовершеннолетний, смертную казнь заменили на двадцать лет заключения в исправительно-трудовые лагеря строгого режима. Так Саша Яннай в 1953 году оказался в ГУЛАГе.
В день прибытия, когда его привели в барак, он хотел было разместиться на первом же свободном местечке на нарах, но огромного роста украинец упер ему в грудь пятерню:
– Не! Провалюй звидси. Ваши там, — он указал в конец барака.
Так Саше преподали первый урок важной науки, которая называется «знай, кто ты есть». Каждый должен держаться себе подобных — таков лагерный закон. Только среди своих ты можешь считаться человеком, только свои признают твое право на существование. Нравится или нет — держись своих.
Евреев в бараке хватало. Почти все они были в недавнем прошлом жителями больших городов, и преобладали среди них люди интеллигентных профессий: ученые, врачи, адвокаты. Довольно широко были представлены литература, кинематограф и театральное искусство. Был один артист цирка — известный фокусник, заслуженный деятель искусств РСФСР Абари Шуламо.
Острословы из еврейской части барака любили подшучивать над ним:
– Абрам Соломонович, вы же все можете, мы же видели вас в цирке. Так что вам стоит превратить этот кирпич в буханку свежего хлеба, а? Мы так вам будем благодарны.
Абари Шуламо, он же Абрам Соломонович Шульман, иронически посмеивался:
– Ну да, камень — в хлеб, воду — в вино… Это не по моей части, это не фокусы, а чудеса. Их не делают, как фокусы, а творят, причем с помощью Б-га. А я, во-первых, в Б-га не верю, а во-вторых, не хочу, чтобы мне еще пришили религиозную пропаганду. Хватит с меня шпионажа в пользу Японии.
Но вообще-то последнее время евреям было не до шуток. По ту сторону колючей проволоки назревали события, которые лагерные знатоки видели в самом мрачном свете. Они предсказывали евреям судьбу крымских татар и чеченцев. Дети и старики погибнут в пути, остальные будут мучиться на болотах и в тайге.
– Не говорите мне, что это временно, что эта кампания скоро закончится и все придет в норму, — горячился Брускин, ленинградский адвокат, хотя никто и не пытался ему возражать. — Одна кампания переходит в другую, за формалистами следуют космополиты, за космополитами — врачи-отравители… Идет целенаправленное нагнетание, которое может кончиться только катастрофой.
– Ой, не смешите меня, — фокусник Шульман махал обеими руками. — Что вы сравниваете евреев и чеченцев! Те живут компактно, все рядом, — окружили их аулы и всех сразу увели. А евреи? Буквально в каждом городе и в России, и на Украине, и в Ташкенте… я знаю где? Везде. И не все рядом, а рассеянно — одна семья здесь, другая там. Как их брать? Никаких сил не хватит…
– Не беспокойтесь, хватит, — мрачно ронял Брускин. — На что другое, а на это хватит.
Саша вскакивает с нар, быстрым шагом ходит по бараку. Из конца в конец, из конца в конец… Ему вспоминаются слова того старика с бородой, на Крымском мосту. Он говорил, что когда евреям грозит смертельная опасность, спасти их может чудо, совершенное праведником. Одним из тридцати шести праведников, живущих в данный момент. И еще он утверждал, что Саша и есть один из тридцати шести, только он этого не знает — до поры до времени. Но время наступает, вот оно! Что же должен он делать?
Молитву он вспомнить не сможет, это безнадежно. Вспомнить хотя бы, как она называется. Может быть, ее знает кто-нибудь из старых людей.
Саша подсаживается к московскому профессору Баскину, он, кажется, самый старый в бараке.
– Зиновий Ефимович, вы, наверное, до революции получили какое-нибудь еврейское образование?
– Зачем это вам, молодой человек? — профессор смотрит на Сашу подозрительно.
– Я хотел спросить, может быть, вы запомнили какие-нибудь молитвы? Вот эту хотя бы, которая начинается словом «Шма», или как-то так.
Взгляд Зиновия Ефимовича теплеет.
– Да-да, была такая молитва, что-то такое: «Шма… Адонай…» Нет, не помню. А вы хотите молиться? — Он вздохнул и покачал головой. — Что ж, наверное, вы правы. Ничего другого не осталось…
Он опустил свою голову, покрытую слипшимися седыми патлами, и долго молчал. Потом посмотрел на Сашу бледно-голубыми слезящимися глазами:
– Профессор философии… А вы знаете, что я преподавал? Философию марксизма-ленинизма. Считалось, что это наука. Может быть, было бы лучше, если бы я выучил «Шма»…
Саша отходит от него и ложится на нары лицом в солому. Его фантазия помимо воли рисует картины расправы над беззащитными людьми. Вот они, женщины, старики и дети, набиты в товарные вагоны так, что могут только стоять. Среди них — больная мама. Поезд медленно тащится куда-то на восток, ночь сменяет день, день сменяет ночь. Ни пищи, ни воды. Иногда стоны и слабый детский плач. Люди умирают стоя, потому что лечь невозможно, места нет ни для мертвого, ни для живого. Изредка поезд останавливается где-нибудь в лесу или в поле, охранники вытаскивают из вагонов трупы. Их тут же наспех закапывают поблизости от дорожной насыпи. Когда это труп ребенка, за ним со страшными воплями пытается выпрыгнуть мать, но ее запихивают обратно в вагон…
На третий день пути у мамы начинается сердечный приступ. Некому подать лекарства, нет даже простой воды. Мама закрывает глаза и тихо стонет. Саше кажется, что она произносит его имя.
Не может быть, думает он, что Тот, Кто сотворил весь мир и все в нем, не понимает мой язык.
– Мама! Мама! — кричит он не своим голосом и вскакивает на ноги. Он весь трясется и выкрикивает бессвязные слова:
– Шма! Адонай! Я не знаю, но ты должен понять!.. Шма, шма, я прошу… Умоляю… Спаси, спаси!
Встревоженные зэки собираются вокруг Саши, а он вдруг замолкает и валится без сознания под нары.
Очнулся Саша в лазарете, попытался вспомнить, как он сюда попал, что произошло. Он приподнялся и увидел Зудяру — лекпома из уголовников.
– Смотри, живой, — удивился Зудяра. — А мы уж думали, не очухаешься. Ты ведь двое суток, как бревно…
– А что со мной было?
– А я почем знаю? — возмутился Зудяра. — Ты вообще-то припадочный? В смысле, раньше у тебя бывало? Нет? Тогда вообще…
– Что мне теперь положено? В барак? На работы?
– Не, работ сегодня нет, все на плацу. Ты все проспал. Тут сообщение пришло: усатый копыта откинул. Чего тебе непонятно? Ну, вождь народов, лучший друг зэков — взял и дал дуба. Подох, отдуплился, перекинулся, сыграл в ящик. Вот зэки и психуют. Одни говорят — теперь всем хана. А другие говорят — всех выпустят, амнистия будет. Вон на плацу разъяснение делают, чтоб успокоить народ.
…В 1955 году Саша Яннай вернулся в Москву. Он был полностью реабилитирован за отсутствием в его действиях состава преступления. Обвинения в измене Родине и в шпионаже в пользу Государства Израиль были сняты. Как реабилитированному в соответствии с законом ему должны были вернуть квартиру, в которой он жил до ареста. Но кто же даст одинокому человеку четырехкомнатную квартиру, да еще в доме Министерства обороны? Фрунзенский райисполком поселил его в десятиметровой комнате в коммунальной квартире в новом доме недалеко от Зубовской площади. И недалеко от школы, где он когда-то учился.
В Президиуме Верховного Совета Саша получил документы о реабилитации родителей. Про папу было сказано, что приговорен военным трибуналом к расстрелу и приговор приведен в исполнение; про маму, что умерла в вагоне при этапировании из одного пересыльного пункта в другой.
Первое, что сделал Саша, обосновавшись на новом месте, — подал заявление в Министерство внутренних дел с просьбой отпустить его на постоянное жительство в Израиль, где он намерен изучать Тору и еврейский язык. Ответа на это первое заявление он не получил. Тогда Саша вторично отправил заявление аналогичного содержания. Ответа не последовало. Тогда он записался на прием к самому министру. Министр принять его не смог из-за занятости, заместители министра тоже были очень заняты, а приняла его какая-то чиновница. Саша начал было объяснять свою просьбу, но чиновница показала Саше оба его заявления, аккуратно подшитые в папку, и сказала, что выезд за границу может иметь место только в строго перечисленных законом случаях, куда изучение Торы не относится. И еще чиновница рекомендовала Саше подумать над вопросом, не проливает ли его настойчивое желание уехать в Израиль новый свет на прежние обвинения в шпионаже в пользу этого самого Израиля? Были ли обвинения так уж безосновательны?
Это была угроза, но Саша от своего не отступил. Он считал, что терять ему нечего, снова в лагерь с тем же обвинением его не отправят, с работы фотолаборанта не выгонят, комнатенку не отнимут. А если и да, то все равно он не остановится.
Борьба Саши с советской властью длилась больше десяти лет. Саша писал во все инстанции, в том числе в ООН, выступал по иностранному радио, выходил на демонстрации с другими отказниками, за что их арестовывали, били, сажали в психбольницу. Со временем в стране появилось еще несколько человек, рвавшихся за границу. Видимо, они здорово досадили властям, и в конце шестидесятых годов их потихоньку отпустили. Но чуть позже, в начале семидесятых, эмиграция неожиданно приобрела массовый характер, и в последующие годы из страны выехали около трех миллионов евреев. Это было так непонятно и удивительно, что за границей заговорили о «чуде нового Исхода».
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
