Есть города, любовь к которым необъяснима и иррациональна. Это чувство может возникнуть с первого взгляда, поразить тебя, как пресловутый удар молнии, а может расти и крепнуть, пока не захватит целиком и не заставит снова и снова стремиться туда, где живет и дышит этот странный и совершенный организм — возлюбленный твой город. В котором каштаны роняют созревшие плоды в серую гладь реки Шпрее, и звенят, наклоняясь на повороте, разноцветные трамваи.
Может быть, это генетическая память, которая напоминает о предках, покинувших этот город, чтобы переселиться восточнее, на суровые плоские берега Балтийского моря, в когда-то царственный Кенигсберг и очаровательную Ригу, чтобы в конце XIX века оказаться уже в столице Российской империи.
Или это звук немецкой речи, понимаемой с полуслова благодаря слышанному в далеком детстве идиш, такой же близкий и родной, каким почувствовал его поэт:
«Чужая речь мне будет
оболочкой,
И много прежде, чем я смел
родиться,
Я буквой был, был виноградной
строчкой
Я книгой был, которая
вам снится».
Или это жалость, до сих пор охватывающая меня на Потсдамер Плац, там, где уже вырос новый, блестящий и сверкающий Берлин, где под фундаментами небоскребов скрывается рана Берлинской стены, в течение полувека разделявшей город на их и нас — кем бы ни были мы и они.
Моисей Мендельсон
Здесь все свое, родное — облупившаяся краска на изящных домах Пренцлауэрберга, брусчатка на Ораниенбургер-штрассе, маленькая площадь, она же — бывшее еврейское кладбище. Это кладбище, старейшее в городе, было основано в XVI веке и уничтожено гестапо в 1942 году — всё, за исключением одной-единственной могилы — косо наклоненного серого камня, под которым — прах Моисея Мендельсона, отца Гаскалы, истового еврея.
Остров музеев в Берлине,
вид сверху
На Музейном острове царит тишина, нарушаемая лишь осторожным шарканьем подошв туристов. Голубые изразцы ворот Иштар, уходящие вверх, под величественный потолок, напоминают о могучем Вавилоне, на который когда-то был так похож Берлин, первая и самая модная столица новой Европы, Европы XX века.
Сейчас от этого блеска и великолепия довоенного Берлина осталось лишь непреходящее смешение языков и лиц, наполняющих улицы города. Несмотря на свою столичность, Берлин тих и спокоен, в особенности осенью и весной, когда ветер с Балтийского моря приносит сюда легкие ночные дожди и утреннюю прохладу.
Берлин напоминает фокусника, который для каждого зрителя приготовил свой, совсем особенный трюк. К кому-то он поворачивается Фридрихштрассе, главной и самой помпезной улицей Веймарской Германии, с музыкальными театрами и варьете. Кому-то предлагает провести время на Александерплац, в окружении сталинского ампира и бетонных кварталов 70-х годов. Кто-то уезжает в Шарлоттенбург или Тиргартен, чтобы днями валяться там, на безупречно ухоженных газонах. Кто-то проходит из конца в конец прелестную Унтер-ден-Линден, сияющую, ароматную, золотистую, когда-то наполненную людьми, экипажами и автомобилями.
Еврейский музей в Берлине,
вид сверху
Кто-то идет вдоль изломанного, как вся судьба немецкого еврейства, фасада Еврейского музея, холодного и блестящего, пустого и одновременно наполненного всем тем, что так и не успели сказать погибшие в этом городе люди. Архитектор Даниэль Либескинд, проектировавший музей, отметил на карте более не существующего, довоенного города адреса известных берлинцев — поэтов, писателей, актеров, политиков- и соединил эти точки единой линией, «иррациональной, невидимой матрицей». Она и составила основу языка здания, его геометрии и формы.
Для столицы большой страны Берлин удивительно малонаселен, и в этом его главный секрет. Ночью он призрачен и пуст и обнаруживает все новые и новые свои загадки — на Чекпойнт Чарли, где когда-то редкие счастливчики официально переходили границу между двумя мирами, на Принц-Альбрехтштрассе, где все еще стоят незыблемые фасады имперских госучреждений, у золотой крыши и кирпичных башен синагоги, вздымающейся над аккуратными кварталами Митте.
Новая синагога, крупнейшая в Германии, была официально открыта в 1866 году. Ее зал, вмещавший более трех тысяч человек, был спроектирован архитектором Эдуардом Кноблохом в роскошном стиле мавританских дворцов. В Хрустальную ночь, 9 ноября 1938 года, синагога была спасена от разрушения благодаря приказу шефа полиции Митте, выставившего у здания охрану. Но в 1943 году большую часть синагоги разбомбили, а в 1958 году, когда Митте был под юрисдикцией социалистического Восточного Берлина, оставшиеся руины снесли. В 1995 году Новая синагога была полностью восстановлена, и сейчас в ней находится еврейский общинный центр и музей. Ораниенбургер-штрассе бежит в самом центре Митте, когда-то бывшего сердцем еврейского Берлина, до сих пор, как губка, пропитанного воспоминаниями, песнями, языком, именами ушедших.
Здесь оставляешь свое сердце — сразу и навсегда, как в песне Марлен Дитрих о том самом чемодане, который все заставляет и заставляет ее возвращаться сюда: Ich hab’ noch einen Koffer in Berlin.
Именно поэтому Джон Кеннеди и сказал «Ich bin ein Berliner», а миллионы людей каждый год стремятся сюда — к тишине и спокойствию кафе, к размеренности утреннего города, к прямым спинам и тонким талиям местных девушек — истинно столичных жительниц, скромных и величественных одновременно.
Новая синагога в Берлине
Здесь надо взять кружку белого пива, смешанного с малиновым сиропом, — любимый летний напиток берлинцев, сесть на веранде одного из многочисленных ресторанов на реке и смотреть, как текут на север ее воды, видевшие славу, позор, богатство, разорение, войну и мир этого города, великого и трагического, как весь XX век. n
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
