Еврейские глаза

«Еврейские глаза, еврейские глаза,

Они порой бездонные, как море,

В них грусть осенних дней и слёзы матерей,

Печаль непроходящая и горе…»

Немецкие войска так стремительно захватили пригороды Ленинграда, что дети военных моряков, находившиеся здесь на отдыхе, не смогли вернуться к своим родителям.

Весной 1943 немцы из оставшихся детей стали формировать группу для отправки в Германию. Отбор был тщательным. Еврейских детей и детей крупных военачальников собрали в одну группу и отправили в неизвестном направлении. Очень красивую еврейскую девочку Тамару воспитательница решила пощадить, не понимая тогда грозившей ей смертельной опасности. Когда немецкий врач назвал фамилию Народецкая, она послала русскую девочку, уже давно прошедшую осмотр, которую тоже звали Тамарой, а свою симпатию отправила под русской фамилией. Отобранных 200 детей на станции Усть-Нарва должны были разместить в двух с половиной вагонах, так как полвагона занимал доктор Ганс. Высокий, узкоплечий, кривоногий, с тщательно выбритым лицом с усиками, оберлейтенант был прислан из Берлина. Он руководил всей операцией по отбору детей и их транспортировке, подобрал себе из бывших работников детских учреждений двух поваров, четырёх воспитателей, уборщиц. Всем им были вручены повестки для отправки на работу в Германию, а дородную медсестру Ольгу назначил старшей, разместив её в своей половине вагона… Под её руководством сотрудники собрали всё, что осталось из продуктов и постельных принадлежностей, на складах пионерских лагерей, детских садов, не забыв, что Ганс любит шнапс, и погрузили в вагоны.

Плачущих детей привезли к вечеру на грузовых машинах. Их никто не провожал, никто не утешал. Распределив по вагонам, выдали кое-что из постельного белья. Шестилетняя Тамара к этому времени хорошо усвоила, что ей нельзя показаться на глаза медсестре Ольге и Гансу. Этому Тамару научила её спасительница, тётя Лёля, так называли дети Елену Владимировну Кирж, обрусевшую эстонку. Она не только поработала с девочкой, но и с остальными работниками, которые согласились с тем, что шестилетняя Тамара — русская, а Ольгу, которая засомневалась, предупредили: «Если доложишь Гансу, можешь не доехать до места назначения!».

Ночью поезд двинулся на запад через Ригу и Вильнюс. В пути доктор Детям постоянно измеряли температуру перед его посещением, в вагонах открывали все окна (Ганс боялся заразиться). Детей с повышенной температурой просто оставляли на железнодорожных станциях. Томочку во время таких посещений отправляли в туалет. На третьи сутки в Вильнюсе вагоны с детьми прицепили к составу на город Лиду.

В Лиде доктор Ганс и медсестра Ольга покинули детей, и их повезли не на запад, а на восток. На станции Ново-Ельня вагоны с детьми отцепили, целые сутки они ещё пробыли в вагонах, утром их выгрузили рядом с вокзалом. Управа города Новогрудка напечатала и расклеила в ближайших деревнях объявление: «Дети 6 — 11 лет на станции Ново-Ельня нуждаются в помощи, кто может, помогите чем-нибудь, желающие могут взять детей на воспитание. Повариха пыталась на костре приготовить хоть что-нибудь из того, что не забрали Ганс и его подруга, но этого хватило только на день. Так около 180 маленьких детей оставались без пищи и без крыши над головой ещё двое суток. На призыв управы откликнулись далеко не многие: приносили молоко, творог. Трёх старших мальчиков взяли в семьи пасти скот. К Томочке долго присматривалась семья, нежно разговаривала с ней, угостили пряником, а тёте Лёле сказали: «Пригожая, разумная, але ж, напэуна, жидовачка».

Только утром на четвёртые сутки прибыло 15 подвод. Сопровождающие сообщили: «Вас повезут в приют Адамполь, вы там будете жить». Целый день голодных и измученных детей везли по разбитым весенним дорогам. Деревенские женщины выходили из хат и плакали.

Приют на хуторе Адамполь был построен польскими властями. До Первой мировой войны этот хутор и земля вокруг принадлежали графу Бетенёву-Хребтовичу. На вершине высокого холма была сторожевая башня. На её фундаменте граф построил спиртозавод, мельницу и сараи для откорма волов. В Первую мировую войну хутор был разорен. Польские власти кое-как восстановили несколько зданий для приюта беспризорных детей, в 1939 году его преобразовали в детский дом. Советская власть убежала от немцев, оставив детей на произвол судьбы. Кто-то из детей убежал. 30 воспитанников и 10 работников жили за счёт натурального хозяйства: сеяли рожь, овёс, пшеницу, сажали картофель, овощи, имели лошадей, коров, свиней. Теперь их количество увеличилось до 200 человек. В тяжелейших испытаниях на выживание дети прожили полтора военных года, и среди них Тома Народецкая. После освобождения местности Советской армией здесь были обнаружены здесь около 200 голодных, оборванных, грязных детей. Ещё долго воспитанники жили в тяжелейших условиях. Чтобы выжить, мальчики работали у местных крестьян пастушками, а девочки — няньками, многие попрошайничали, беспризорничали.

Здесь я и встретил Тому Народецкую в 1950 году. После увольнения из армии меня назначили директором специального детского дома Адамполь. Знакомясь с отрядом старших девочек, я сразу обратил на Тому внимание. Выше среднего роста, стройная, аккуратно одетая (даже в очень скромной детдомовской одежде), красиво сложена. Тонкая талия и исключительное сочетание тёмно-каштановых волнистых волос, ниспадающих на плечи, и аристократическая белизна лица. Её глаза завораживали: при повороте головы они казались зеленоватые, длинные густые ресницы.

Знакомство с отрядом старших девочек (13 — 16 лет) было недолгим. Я рассказал о себе и о том, что твёрдо решил вместе с ними сделать нашу жизнь лучше, интересней. В начале нашего знакомства я чувствовал недоверие и отчуждённость и понимал почему: мой предшественник тоже был офицер и «улучшал жизнь» с помощью ремня и карцера. К концу нашей откровенной беседы отчуждённости стало меньше, дети стали доверчивей (окружили меня плотным кольцом) в надежде на лучшую жизнь. Тамара старалась по привычке держаться подальше от нового директора, не задавала мне вопросов, когда все смеялись, она лишь улыбалась, на лице появлялись ямочки, а в глазах была еврейская грусть.

К 12 часам ночи я возвратился к себе в комнатку, где мы спали с женой и нашим первенцем. Я рассказал жене о Тамаре Народецкой, и мы решили, что она еврейка. Мне очень хотелось убедиться в этом, хотелось узнать о судьбе этой еврейской девочки. Многолетний страх девочки быть «разоблаченной» вызвал постоянную настороженность, замкнутость, её никак нельзя было разговорить; на мои вопросы она отвечала односложно — да или нет. «Тамара Народецкая, 1935 года рождения, русская, отец — Николай Михайлович, военнослужащий, мать — Раиса Владимировна, служащая», — так было записано в её восстановленной метрике.

Лёд отчужденности и недоверия помог растопить, как ни странно, мой годовалый сынок Жорик. У 15-16-летних детдомовских девочек никогда не было возможности проявить свою любовь и заботу о младших сестричках и братиках. Многие, в том числе и Тома, заботились о моем сыночке. Он был с ними целый день, кроме их занятий в школе и перерывов на питание и сон. Тома часто бывала у нас. «Директор и его жена — евреи, ты их не бойся», — эти слова тёти Лёли были, наверное, решающими в наших отношениях. «Ещё в пятом классе кухонная работница посмотрела на мои руки, когда я чистила картошку, долго смотрела мне в лицо и спросила, не еврейка ли я. Я побежала к тёте Лёле, которая сказала мне, что мои папа и мама были евреями, и я никогда никому не должна в этом признаваться, так как евреев не любят. После этого разговора я осознала себя еврейкой, хотя мне никто больше ничего не говорил. Я вспомнила, как меня прятали в поезде, и чувствовала на себе пристальные взгляды».

Время и усилия всего педколлектива изменили нашу дальнейшую жизнь: нам удалось привлечь к шефству моряков группы военно-морского флота, которая базировалась в ГДР. Они оказали нам значительную помощь. Все воспитанники стали лучше питаться, одеваться, их жизнь стала веселее. Наиболее успешно окончившие нашу семилетку поступили в медицинские и педагогические училища, техникумы, обучались в средней школе местечка Негневичи, что в пяти километрах от детского дома. «Негневичи было еврейским местечком. Когда к нему, бывало, подъезжали, пахло булками, — рассказывали местные жители. — В первые дни войны всех евреев расстреляли, а теперь амбулатория, магазин, пекарня, сельский совет располагаются в еврейских домах, клуб — в бывшей синагоге, а в память о расстрелянных только доска, где нет слова «еврей».

Тамара стала завсегдатаем нашего дома, рассказывала о прошлом, рассуждала о будущем, еврейская тема у нас постоянно присутствовала. О своём детстве Тамара помнила мало, но рассказывала о нём с каким-то трепетом. «Помню у папы на кителе много золотых пуговиц, на отдых меня отвозили на легковой машине, и я сама «пипикала». Мама, когда мы прощались, долго меня целовала и купила мне куклу, которая открывала и закрывала глаза. Бабушка называла меня «тейбеле» (голубка), принесла к отъезду вкусные печёности».

С окончанием седьмого класса Томочка «превращается» в очаровательную девушку. Она много читает, рассуждает о своём будущем. Многие наши воспитанники-студенты во время летних каникул стараются добиться её расположения. После сдачи экзаменов за курс семилетки я предложил, как лучшей ученице, остаться в детском доме и продолжить обучение в средней школе, а потом поступить в институт.

«Я никогда не имела семьи, была сиротой, — со слезами на глазах говорила Тамара.- Если вы хотите мне помочь — отправьте меня в учиться в Ленинград, я буду искать своих родственников». Мы нашли в Ленинграде полиграфическое училище. Прощание было трогательным: сначала на официальной линейке, потом с друзьями и подругами. Были слёзы, поцелуи, обещания никогда не забывать друг друга. «Я вас благодарю за всё — за помощь, за заботу и за то, что я почувствовала себя еврейкой. Я никогда вас не забуду», — сказала мне на прощание Тома.

Первые письма были радостными: «Устроилась хорошо, 4 человека в комнате, кормят, одевают в форму, мы, детдомовские, в одной группе, учимся специальности и в 8 классе. Мне рассказали, как и где искать родных. Я очень надеюсь их найти». Каждый свободный от учёбы час она использовала на поиск своих родных. Когда находила фамилию Народецких, радовалась, надеялась, строила предположения, однако каждый раз наступало разочарование, когда сообщали, что умер в блокадном Ленинграде или пропал без вести.

После окончания училища и средней школы Тамара Народецкая была распределена в Москву на работу в полиграфический комбинат и поступила на заочное отделение в Институт народного хозяйства имени Плеханова. Об этом она с подробностями написала в детский дом. Нам долго не было никаких сообщений. Через полтора месяца в своём письме она писала: «Извините за молчание, была очень занята устройством на работу, в институт, бытом, теперь всё позади. Мне очень помог в этих и других делах мой знакомый зовут Арнольд Голдин. Он аспирант, живёт в Москве со своими родителями-врачами. Они мне очень понравились. Я им, кажется, тоже. Часто бываю в этой семье, меня тепло принимают, с интересом слушаю о еврейской истории и традициях, рассказываю им о себе». Подруги Тамары, приезжавшие в отпуск в детский дом из Москвы, рассказывали мне, что видели Тому с серьёзным молодым человеком, который с нее не сводит глаз, а Тома светится счастьем.

Через месяц после этого письма телефонистка из местечка Негневичи мне сообщила: «В 6 часов вечера у вас разговор с Москвой». Разговор из далёкого, затерявшегося в лесах и полях хутора с Москвой в то время было явлением исключительным. Я немного волновался. «Это я, Тома, — услышал я и успокоился. — Мне не у кого спрашивать, мы с Арнольдом решили пожениться, и я хочу, чтобы вы сказали «да!». Я попросил передать трубку Арнольду. После знакомства и взаимных приветствий я сказал: «Согласен. Будьте счастливы». «Я уже счастлив и, надеюсь, что будем счастливы всегда», — ответил Арнольд. На свадьбу из детского дома приглашали только нашу семью и тётю Лёлю — Тамарину спасительницу. Поехала Елена Владимировна, у меня была сессия заочников. «Я впервые была на настоящей еврейской свадьбе, — рассказывала Елена Владимировна. — Какие были красивые невеста и жених, какая была весёлая свадьба!».

Шли годы… Детский дом Адамполь был преобразован в школу-интернат, я перешёл работать в среднюю школу, но связь со своими воспитанниками не прекращалась, письма приходили со всех концов той огромной страны. Тамара сообщала в письмах с радостью об успехах своего сына. С любовью и восхищением писала о своём муже и его родителях: «Арнольд ввёл меня в круг интересных людей, мы регулярно посещаем еврейский центр, который спонсирует израильская молодёжная организация «Эзра». Здесь мы изучаем иврит, соблюдаем кашрут, вместе празднуем шаббат и еврейские праздники, здесь сыну и папе сделали обрезание в один день. Арнольд успешно защитился и работает в институте, я заканчиваю институт только благодаря помощи родителей Арнольда. Они взяли заботу о сыне на себя». Я постоянно просил их приехать к нам повидаться. К тому времени мои бывшие воспитанники через каждые два года организовывали традиционную сбор-встречу.

Они приехали из Москвы на «Волге», и Тамара попала в объятия своих подружек и друзей.

У Тамары со мной был долгий и откровенный разговор: «Арнольд приходил к нам на лекции, садился напротив и смотрел». «Я думал, что эта девочка немая, она долго не отвечала на мои вопросы и не показывала своих глаз», — говорил Арнольд. Оба наперебой рассказывали об успехах сына Сёмочки, на кого и чем похож. Они сообщили, что это наша последняя встреча, так как они уже подали документы на ПМЖ в Израиль и ждут вызова.

А за это время был подготовлен торжественный ужин. Среди вековых лип на огромном столе яства со всех концов Советского Союза, откуда приехали бывшие воспитанники. Тамара сердечно благодарила тётю Лёлю за спасение, детский дом — за то, что вывел на дорогу жизни, и судьбу — за встречу с мужем.

Еврейская девочка Тамара Народецкая, чтобы вернуться на родную землю, прошла через голод, холод, унижения, оскорбления, как и весь наш еврейский народ.