– Ложись сынок, спать пора.
– Нет, сначала сказку.
– Поздно уже…
– Ну, пожа-алуйста…
– Ладно, укладывайся… вот так. Слушай. В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…
– Нет, нет, не эту.
– Какую же?
– Про Иону.
– Но ты слышал её уже и вчера, и позавчера…
– А я ещё хочу.
– Договорились. Когда-то очень давно, жил в Стране Израиля человек по имени Иона. И вот однажды отдал ему Б-г один приказ. А Иона побоялся его выполнить и решил убежать от Б-га. Он сел на корабль и поплыл по большому–большому морю. Но ты же знаешь, что от Б-га убежать нельзя. Б-г рассердился на Иону и послал на море шторм…
… Много лет назад я впервые услышал эту историю от своего отца. Больше всего меня тогда занимал вопрос: было в животе у рыбы светло или Иона сидел в темноте?
Детские воспоминания – вообще интересная вещь. Они, словно включаемый невидимой рукой фонарик, выхватывающий в темноте подсознания то какую-нибудь вещь, то фразу, то чьё-то лицо…
– И тогда взмолился Иона: Г-споди, освободи меня из чрева этой ужасной рыбы – я выполню всё, что Ты пожелаешь…
… В этот вечер я стоял у дверей синагоги в некотором недоумении. Она была очень похожа на ту синагогу, в которую я всегда хожу, но это была не она. Поцеловав мезузу, вхожу. Внутри синагога производит более сильное впечатление. Она раза в полтора больше нашей, выполнена в том же старинном стиле: тёмного дерева, отполированные до блеска скамьи, высоко расположенные, расширяющиеся, как и положено, внутрь окна, роскошный, расшитый золотом занавес, закрывающий арон а-кодеш. Медленно перевожу взгляд на молящихся. Сегодня пятница – Каббалат Шаббат – и в зале примерно 40-45 мужчин. Совсем неплохо для синагоги в Германии, где некоторым общинам едва удаётся собрать миньян. Замечаю нескольких израильтян и узнаю, к своему удивлению, троих «русских». Прямо передо мной тоже сидят «наши» и, как становится через пару минут понятно из непрекращающегося разговора, один – из Днепропетровска, другой – из Одессы. Однако я отстал – община уже молится «Амиду». Торопливо перелистываю Сидур. Три шага назад, три шага вперёд. Тишина в зале, шелест страниц. Так было и сто, и тысячу лет назад. В конце «Амиды» добавляю просьбы о здоровье и благополучии для себя и своих родных.
– Помоги нам, Г-сподь, пожалуйста, помоги.
Удивительно, что я не ощущаю времени. Кантор уже закончил «Кадиш Шалем». Очень приятный баритон у этого кантора. Он поворачивается к залу:
– Сегодня у нас в гостях раввин… – не слышно имени, – … прокомментирует главу «Итро», которую мы будем читать завтра.
Со своего места быстро поднимается молодой человек, становится рядом с кантором. Строгий тёмный костюм, традиционная шляпа, чёрная курчавая борода.
Что–то в его облике кажется мне знакомым, но что именно, я уловить не могу. Говорит он достаточно громко, так, чтобы было слышно в последних рядах. В конце главы «Итро» речь идёт о 10 важнейших заповедях, данных евреям, в том числе – заповедь почитания родителей, и комментарий молодого рава безукоризнен. Закончив говорить по-немецки, он переходит на иврит – для израильтян.
Затем из первого ряда поднимается пожилой мужчина и что-то тихо говорит раву на ухо. Тот объясняет, что в синагоге присутствуют гости из Америки и просят английский перевод. Свободно, без видимого напряжения, он пересказывает комментарий – на сей раз по-английски.
– Ну, конечно, так оно всегда, – раздражённо шепчет днепропетровец одесситу. – Для двоих американцев и троих израильтян он будет стараться. А тридцать человек русских и без перевода перебьются.
Одессит не успевает ответить, как раввин, закончив английскую версию комментария, обращается к присутствующим:
– А сейчас, для тех русскоязычных членов общины, которые, возможно, не всё поняли, я прочту комментарий на русском языке.
Мне приходилось слышать раввинов, говорящих по-русски. В основном это были молодые ребята из «ХаБаД Любавич», немного подучившие язык во время работы в России и в Украине. Однако это не шло ни в какое сравнение с тем, что продемонстрировал этот молодой рав. Он говорил на живом, прекрасном русском языке, полном метафор и аллегорий. Он говорил на родном языке! Лица сидевших впереди меня мужчин просветлели.
– Чти отца своего и мать свою, дабы продлились дни твои на земле.
В глазах наших стариков стояли слёзы.
– От это да! От это я понимаю! – уже в пятый раз повторял одессит, хлопая по плечу днепропетровца.
После окончания службы раввина окружила толпа. Он пожимал руки, отвечал на вопросы, оживлённо жестикулируя. Я стоял поодаль, ожидая, когда он освободится. Наконец рав вырвался из плотного кольца и двинулся в мою сторону. Когда между нами оставалось не больше двух метров, у меня промелькнула смутная догадка. Где же я видел эту родинку над левой бровью, эти искорки в темно-карих, почти чёрных глазах?
– Шаббат шалом, а-рав.
– Шаббат шалoм, отец, – он порывисто обнял меня. – Я рад, что ты слышал именно этот комментарий.
– Но этого не может бы…
… Моя рука, на которую я склонил голову, соскользнула со спинки детской кроватки, и… я проснулся. Маленький «рав» сладко посапывал, прижимая к себе плюшевого медвежонка. Несколько секунд я недоумённо смотрел на него, приходя в себя. Так это был только сон?
Я поднялся, накрыл малыша одеялом, поцеловал в макушку, выключил свет.
Спокойной ночи, сынок, пусть тебе снятся хорошие сны.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
