Россия отметила 4 ноября новый праздник – победу над поляками в годы «великой смуты». В то время как Польша с конца ХХ века вдыхает свежий воздух свободы после столетий порабощения Россией, кремлевские политики не нашли ничего лучшего, как выдумать праздник, заквашенный на ксенофобских чувствах к Польше.
Но сначала я хотел бы обратить внимание на статью «Новый расизм в России» доктора исторических наук, главного научного сотрудника Института этнологии и антропологии РАН Виктора Шнирельмана в «Ежедневном журнале» за 12 октября 2005 г. В. Шнирельман – известный за пределами России ученый, читавший лекции в лучших университетах мира. Я с ним познакомился в Гарварде. Вот некоторые фрагменты его рассуждений:
«… Как это ни печально, сегодня надо признать, что расизм уже пришел в Россию. Он с устрашающей скоростью завоевывает медийное пространство, соблазняет некоторых ученых, входит в бытовой язык, руководит действиями скинхедов и влияет на общественные настроения. Расизм появился не вдруг. Корни расовых установок уходят, как это ни странно, в советскую эпоху, но благоприятный климат для роста их популярности возник именно в последние десять-пятнадцать лет. Советский марксизм имел свою специфику. Сохраняя на словах преданность классовому подходу, на деле в течение последних советских десятилетий он все больше внимания уделял не столько классовому, сколько этническому делению общества. Речь шла не только об идентичности. Этносы воспринимались как обособленные целостности со своими самобытными культурами и языками, а также (внимание!) со своими «национальными характерами». Они могли быть добрыми или злыми, проявлять благородство и доброжелательность или, напротив, отличаться мстительностью или коварством. Этносам приписывались строго определенные стереотипы поведения, с железной последовательностью воспринимавшиеся как свойства, имманентно присущие любому члену этнической группы.
Такие представления не просто широко бытовали у народов СССР, но вызывали симпатии и искусственно культивировались местными интеллектуалами как мощное средство защиты от всеобщей русификации. В своих целях их использовала и власть, которой ничего не стоило обвинить целые народы в измене и депортировать их, несмотря на то, что немало представителей этих народов честно защищали Родину на фронтах самой кровопролитной войны XX века. Дело доходило до того, что героев войны снимали с фронта и отправляли в ссылку вслед за своими наказанными сородичами. Так выковывался комплекс коллективной вины, преследовавший людей даже после их возвращения домой. За всем этим стояла вера в «национальный характер» с его устойчивым набором черт. Такое стало возможным в результате восприятия этноса как некого закрытого организма. Действительно, рожденная в XIX веке в недрах германского национализма «органическая теория» получила в последние советские десятилетия необычайную популярность в науке. Она вошла в советскую теорию этноса в виде «этносоциального организма». Последний шаг по реабилитации расового подхода сделал историк Лев Гумилев, наделивший этнос биологическим началом.
Напомню, что в своей классической форме расовая теория утверждала, во-первых, дискретность человечества, состоящего из четко отграниченных друг от друга расовых категорий, а во-вторых, неразрывную связь физического облика с духовным миром – расисты любили говорить о «расовой душе». И если «научный расизм» потерпел на Западе сокрушительное поражение, то в СССР он фактически возродился в теории этногенеза Гумилева, апеллирующей к якобы неизменным «этническим стереотипам поведения», которые возвращают нас все к той же концепции «национального характера», справедливо отвергнутой западной наукой к началу 1960-х годов. Сегодня, когда многие интеллектуалы с жаром цитируют труды Гумилева, а некоторые даже рвутся ставить ему памятники, невредно напомнить, что его теория, содержащая положения о «плохих народах» («химерах») и «некомплиментарных» межэтнических отношениях, фактически оправдывает как сталинские депортации, так и современные этнические конфликты.
В конце 1980-х из маргинала Гумилев превратился во «властителя дум». Его книги стали выпускаться огромными тиражами, его идеи были подхвачены деятелями системы образования и начали входить в школьные учебники, а его «теория этногенеза» постоянно цитируется как политиками, так и лидерами этнонациональных движений. Объясняется это просто: ведь объявляя этносы биологическими целостностями, она идеально вписывается в парадигму этнического национализма, не только легитимизируя его, но и снабжая паранаучной аргументацией. Поэтому «этническое возрождение» рубежа 1980-1990-х гг. с энтузиазмом восприняло многие идеи Гумилева, благо крайняя противоречивость и непоследовательность его построений позволяла любому национализму интерпретировать их в свою пользу. Российская популярная, общеобразовательная и даже научная литература заполнились столь же малосодержательными, сколь и привлекательными терминами «суперэтнос», «цивилизация», «пассионарность», «фазы этногенеза», позволявшими любому автору трактовать их вкривь и вкось, заполняя информационное пространство все новыми псевдонаучными аргументами.
Между тем, прорвавшиеся в масс-медиа и даже в школьные учебники такие концепции далеко не безобидны. Ведь они учат тому, что есть не только «пассионарии», но и «субпассионарии», что этносы не только расцветают, но и приходят в упадок, что, кроме «цивилизаций непрерывного развития», есть и «цивилизации непрогрессивной формы существования». Пуще того, из представления об этносах как закрытых целостностях с особым мировоззрением и стереотипами поведения вытекает идея об их культурной несовместимости, а учение о разных «фазах этногенеза» неизбежно приводит к мысли о реальном неравенстве и даже «конфликте» цивилизаций.
Все такие представления свойственны сегодня «новому расизму», который одни ученые называют «культурным», другие – «дифференциальным». В отличие от старого расизма, он делает акцент не столько на принципе крови, сколько на культуре, рассматривая человека не как индивида, способного творчески, активно адаптироваться к быстро меняющейся окружающей среде, а как члена этнической группы (или даже цивилизации!), пассивно усваивающего ее нетленные ценности и механически воспроизводящего свойственные ей стереотипы поведения. С этой точки зрения, индивид не представляет большого интереса; достаточно знать его этническую (или «цивилизационную») принадлежность, чтобы проникнуть в его мысли и предсказать его поведение. Так и появляются термины-монстры типа «лицо кавказской национальности».
Именно этот упрощенный подход к окружающей действительности заложен в теории Гумилева, который, называя себя «отцом этнологии», никогда не проводил этнографических исследований, и чей опыт тесного общения с людьми других национальностей ограничивался пребыванием в ГУЛАГе».
Праздник «Народного единства» задуман якобы для того, чтобы объединить народ вокруг даты, которая ни у кого не вызывает неприятия или оторопи, на самом деле уже разделил россиян. Он оказался вызовом и западным соседям, и представителям неправославных конфессий. Сразу три радикальных движения провели 4 ноября санкционированные властями мероприятия:
– На Пушкинской площади состоялся митинг ЛДПР (примерно 2000 человек), а затем либерал-демократы Жириновского устроили массовый праздник в парке «Сокольники». Празднующие лицезрели лидера партии, исполняли патриотические песни. Лозунгом в этот день было: «ЛДПР – против всех революций».
– На Славянской площади собрались активисты союза «Христианское возрождение», которые затем прошли маршем до Васильевского спуска под лозунгом: «383-летие освобождения Москвы от польско-литовских интервентов – праздник иконы Казанской Божьей Матери» (порядка 1000 человек). Участники марша прошли под барабанный бой, скандируя: «Слава империи!» и «Русский, вставай!». В руках у них флаги и плакаты с надписями: «Русские идут» и «Русские, вперед!». Казалось, что вернулось время нацистских маршей в гитлеровской Германии.
По сути, состоялся фашистский шабаш, который старательно взращивает в России Путинская команда. Шабаш, который не мог состояться без одобрения Кремля. На всех митингах звучала зоологическая ненависть к Западу и квасная любовь к «сермяжной» матушке-России.
Услужливый кремлевским властям директор Института русской истории РАН А. Н.Сахаров, член-корреспондент РАН (он же автор шовинистического учебника истории России для средних школ) уверил россиян в том, что: «… это был первый порыв гражданского общества в России, когда сами патриотически настроенные люди – посадское население, дворянство, крестьянство, православная церковь, представители других конфессий – взяли в свои руки дело спасения страны».
Куда ближе к правде Владимир Кузнецов, доцент исторического факультета МГУ, который полагает, что «… когда 50-тысячная русская армия была разнесена в пух и прах под Клушино, ее остатки отступили к Москве. Так была подведена черта под правлением Василия Шуйского. До выборов нового монарха было избрано Временное правительство (Семибоярщина). После этого Тушинский вор (Лжедмитрий II – В. С.) подошел к Москве и встал у Коломенского; туда подошел и литовский гетман Жолтевский. Начались переговоры, в результате которых московский трон должен был занять королевич Владислав. Но Сигизмунд не отпустил своего сына на московский трон (из-за сильного противодействия православных иерархов и монастырского руководства – В. С.). В Москве не хватало продовольствия, начиналась смута, и у Временного правительства возникли опасения, что москвичи откроют ворота Тушинскому вору. В результате было решено впустить поляков в Москву (1610 г. – В. С.), чтобы они оказали военную помощь в борьбе с Тушинским вором. После этого Россия фактически потеряла свою политическую и государственную самостоятельность. Было провозглашено новое русское правительство. Освобождение Москвы от польского отряда (позднее – В.С.) было сделано благодаря воеводе Михаилу Шеину, а не Пожарскому. Ему-то памятник и нужно ставить.
Не было никакого единения. Даже после того как был возведен на трон Михаил, борьба продолжалась. Разброд продолжался до середины 30-х годов».
Насчет отсутствия единения Кузнецов абсолютно прав – восстание 1606-1607 гг. под руководством воеводы князя Григория Шаховского – Ивана Болотникова (а не «крестьянского вождя» за свободу крестьян, как учили в советской школе), к которому примкнули казаки, посадские люди, стрельцы и многие военные отряды дворян – лучшее доказательство отсутствия единения. Именно Шаховский – ярый враг боярина, а затем царя Василия Шуйского – организовал и натравил орды Болотникова на Шуйского. Одновременно пошли гулять по стране разбойничьи казачьи ватаги Хлопка, Илейки Муромца, Ивана Заруцкого – и Русь утонула в крови и разрухе еще на четверть века, включая царствование Михаила Романова.
Крупнейший специалист по истории русской культуры Джеймс Х. Биллингтон (ныне директор библиотеки конгресса США) в монографии «Икона и Топор» написал:
«Шведы и в самом деле стали непризнанными (в России – В. С.) героями освобождения Москвы от польской оккупации. Вслед за вторжением в Польшу в 1609 г. (для помощи России – В. С.) они снабдили Московское государство деньгами (для оплаты наемных солдат и офицеров – В.С.) и направили русским Кристернуса Сома, голландского генерала, состоявшего на шведской службе, который помог подготовить армию Скопина-Шуйского к решающим баталиям 1609-1610 гг.». Поляки захватывали Москву в 1605 и 1610 гг., а в 1618 осадили Москву со всех сторон и продвинулись далеко на восток.
Да и освобождало Россию от поляков, по сути, русско-шведское войско.
Расплатой России за дорогостоящую помощь Швеции против польских войск стал т. н. «Столбовский договор» 1617 г., согласно которому Москва отдала Швеции за полученную помощь свои прибалтийские земли. Позднее, в нарушение этого договора, Петр I затеял войну со шведами, чтобы снова присоединить эту территорию к России.
По мнению Д. Биллингтона, «Московское государство после смут начала XVII века достигло единства, прежде всего, благодаря ксенофобии, особенно в отношении Польши. Важной особенностью того времени была ориентация России на северо-европейские протестантские государства в военном и управленческом направлении, но московское государство не переняло у этих наций ни религиозных, ни культурных, ни образовательных идей». В то же время, по мнению Д. Биллингтона, основанному на множестве примеров, «Москва впитала многое из польской литературы и поэзии… Конфронтация с Польшей представляла собой первое лобовое столкновение с западной идеологией. Этот могущественный западный сосед являлся почти полным культурным антиподом Московии. Польско-Литовская Уния была скорее свободным образованием, нежели монолитной автократией».
В свое время Россия как менее культурная нация заимствовала у находящихся на более высокой ступени культуры татаро-монголов много слов, скопировала систему государственного управления, организацию сбора налогов, переписи населения, почтовой связи и т. д. и осталась с этим багажом, увы, до сих пор.
Главная политическая и военная поддержка нынешней России направлена в первую очередь Сирии, Ирану, Палестинской автономии, Северной Корее и коммунистическому Китаю, напоминая по духу общность фашистских стран «оси» конца 1930-х годов. В то же время Россия корчится от ненависти ко всем «нерусским», но сильнее всего к Западу. Именно этим и объясняется возникновение ксенофобского антипольского, лживого по существу праздника «Народного единства» для холопствующих чиновников и русских нацистов. Именно эти мерзавцы устроили 4 ноября 2005 г. свой шабаш. Большинству русских, а тем более нерусским народам России, новый «праздник» совершенно чужд.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
