Неожиданный отказ надёжного, «как весь гражданский флот» Лёймы оказался в равной степени большой неожиданностью и обескураживающим разочарованием. Привыкший за много лет к безотказной реакции и всемогуществу Дреера, Берчик впервые остался один на один с, может быть, самой большой из решаемых доселе проблем. Всё же медицинский институт – это вам не пищевой техникум или даже педагогический институт, который закончила младшая дочь.
Отказаться от этой идеи? Но старый Берл всегда клялся, что его фаворитка, самая любимая из всех детей и внуков, Анжела, будет врачом. И хоть сама Анжелка особенно не рвалась в больничные палаты, на ночные дежурства и, разумеется, в анатомический театр, Борис Евсеевич остался твёрдым в своём намерении довести дело до конца.
«Не бывает неразрешимых задач, а бывает недостаточно денег», – в справедливости этого афоризма хромой Берчик убеждался бесчисленное количество раз…
Надо было испытывать варианты, ибо ничего гарантированного и надёжного на месте не было. Помощником себе в этом деле Берчик выбрал младшего зятя Митю. Здесь просто необходимо, хоть мимоходом, вспомнить двух зятьев Берла. Муж старшей дочери Аркадий, отец Анжелки, был человеком неплохим, но тем, что по-еврейски называется «а пыстер халоймес». Он работал ревизором в каком-то овощеводческом объединении, и основной его заботой было ездить в командировки, пить водку и привозить акты ревизий, которые устраивали бы начальство. С этой задачей он успешно справлялся вот уже полтора десятка лет. Всё остальное ему было то ли «до лампочки», то ли «до фени», то ли ещё до какого-нибудь зашифрованного места.
Муж младшей дочери Митрофан (в просторечьи Митя) тоже звёзд с неба не снимал: работал ведущим конструктором в каком-то КБ; не пил, исправно приносил домой зарплату. Читатель удивится такому достаточно редкому имени вообще, тем более у чистокровного еврея. Придётся и об этом рассказать.
Всему виной еврейский «ихэс». Ихэс, если попытаться перевести на русский язык, – это что-то сродни гордыне. В год, когда родился младший зять, в семьях его отца и матери случились беды: умерла любимая тётя отца Фаня и не менее обожаемый мамой её дядя Мотл (Митя). Так уж заведено у евреев – называть новорожденных именами усопших, чтобы запечатлеть их след на земле.
Поскольку новорожденный был первенцем в молодой семье, желания родных назвать его в честь того или иного усопшего столкнулись в непримиримом противоречии. У каждого претендента был свой довод: родители жены говорили, что мальчика нужно назвать в честь мужчины; их сваты резонно отвечали, что Фаня умерла на полгода раньше и, следовательно, заслужила приоритетное право на сохранение своего имени в потомке…
Уставший от дрязг «старших товарищей» отец ребёнка Ицык Шварц принял соломоново решение. Помог ему в этом сосед через дорогу, напарник ещё в детских шалостях, а нынче закадычный дружок на рыбалке, которую оба обожали. Вернее, помог не сам сосед, а его имя. Звали православного друга Митрoфан Зозуля. Ицык прикинул, что имя Митрофан как раз и удовлетворяет претензиям обеих семей: Митя – Фаня! Как главнокомандующий в генеральной битве, он принял единолично решение и нарёк сына этим мужественным именем. В сочетании с отчеством это выглядело достаточно живописно – Митрофан Ицкович. Но дело было сделано, и «именной мутант» начал свою сначала бессознательную, а потом и сознательную жизнь в обществе, где Лейбы числились Львами, Пини – Петрами, Сюни – Савелиями, а Хуны – и вовсе Александрами…
Впрочем, вернёмся к главной теме повествования. Выбор на Митрофана (Митю) пал, главным образом, потому, что по счастливой случайности многие из его школьных и институтских друзей выбились в начальство. Это было хоть какой ни есть, но зацепкой в деле поиска «а шлысл» («ключ» – по советско-еврейской терминологии – тайный ход для достижения цели).
Был выработан генеральный план кампании, предусматривающий последовательное исследование громадного региона великого Советского Союза с пунктами остановок там, где жили и трудились на номенклатурной почве друзья-товарищи Мити-Митрофана.
Поездка чем-то напоминала вояж гоголевского Чичикова по городам и весям забулдыжной матушки-Руси. Разница, конечно, была – во времени (лет эдак на полтораста), и, кроме того, предметом торга были не мёртвые души, а, наоборот, одухотворённые социалистической действительностью проходные баллы на вступительных экзаменах.
Начало, как и у Николая Васильевича, было сделано в Киеве, у Митиного институтского дружка доктора технических наук, заведующего лабораторией какого-то НИИ Олега Божко.
Не обладавший деловой хваткой ни в юношестве, ни до, ни после защиты докторской, тем более опытом устройства в вузы советских митрофанушек (это по Фонвизину, а не укол в сторону Мити), Олег Петрович, подобно Манилову, начал строить воздушные замки, игнорируя действительность.
Обрадованный приездом однокурсника и желая сделать доброе дело, он тут же устроил трезвон всем своим высоколобым коллегам, которые в процессе продолжительных бесед остудили энтузиазм кабинетного учёного, направив его в конструктивное русло. Глядя на неумелую суету товарища, Митя вовремя скумекал, что «гений и злодейство (в данном случае блатное устройство в вуз) – вещи несовместные». Руководствуясь этой мыслью, концессионеры свернули свою акцию в антисемитском Киеве ввиду её полной бесперспективности.
Распив со смущенным собственной несостоятельностью Олегом бутылку коньяку и поблагодарив его за душевное участие, они отбыли вечерним экспрессом в Москву.
В Москве проживал, причём совсем неплохо, неся свою суровую службу в аппарате Министерства обороны Союза, Митин однокашник и задушевный друг, полковник – без пяти минут генерал – Венька Кузнецов. Боевой офицер, прошедший трудную школу жизни от комвзвода после военного училища до начальника отдела советского Пентагона, карабкаясь по служебной лестнице, плечам и головам сослуживцев, Венька был полной противоположностью аморфному доктору наук из Киева.
Четко уяснив боевую задачу, он собрал экстренное совещание в своем секретном отделе Минобороны. В процессе рекогносцировки на местности выяснилось, что сестра одного из подчиненных замужем за заместителем ректора Таджикского мединститута в Душанбе, а брательник другого был сам деканом такого же вуза в Куйбышеве.
Интересы обороноспособности страны потребовали срочной командировки майора Синькова в Таджикистан для инспекции прочности наших восточных границ. Вместе с ним на Восток отправились «искатели философского камня». Пробыв в общей сложности сутки в пути и выпив при этом три бутылки коньяку, тройка благополучно прибыла в столицу басмаческого края.
Гостей встречали два кортежа: высокого начальника (майора!) из Москвы – черная «Волга», в экипаже которой, кроме водителя, были моложавый генерал и грузный полковник. Они торжественно приветствовали Синькова и тут же стремительно, по-военному отбыли с ним в заданном направлении.
Второй кортеж состоял из такой же не менее черной «Волги», но в его экипаже была лишь одна встречающая – сестра майора. Торопливо обняв делового и ценящего каждую минуту братца, милая круглолицая и полноватая (вылитая Коробочка!) женщина радушно пригласила в машину слегка смущенных столь пышными встречами Берчика и Митю. Через полчаса езды по проспектам и улочкам древнего города машина подъехала к шикарному в азиатском стиле особняку, сплошь увитому виноградными лозами. Во внутреннем дворе был сад, напомнивший двум провинциалам седьмое чудо света – сады Семирамиды: диковинные деревья, пальмы, фантастической расцветки цветник-палисадник с беседкой-шатром посредине; уложенными рядышком наборами приспособлений и утвари для полного отдохновения.
Гостей пригласили в дом, в гостиную с небольшим фонтанчиком в центре зала, мерно гудящими под потолком пропеллерообразными вентиляторами, стильной мебелью и персидскими коврами. Митя слегка оробел от этой роскоши, но Берчик на эти штучки не клевал: он ждал деловой части визита.
Путь до этой самой деловой части оказался долгим и по–своему тернистым. Часа через два приехал с трудом оторвавшийся от академической деятельности научный муж хозяйки (Коробочки), немолодой, но очень энергичный, типичный представитель коренной национальности товарищ Назар Рахматов.
Как позже выяснилось, учёным мужа Нины Петровны можно было назвать с большой натяжкой. Должность заместителя ректора мединститута не требовала больших учёных степеней, ибо сфера его деятельности в вузе ограничивалась хозяйственными вопросами и строительством.
Это не должно никого вводить в заблуждение, ибо Назар Рахматов был важней для науки, а особенно для её ревностных служителей – докторов наук, профессоров, всяких там СНСов и МНСов больше, чем самый крутолобый академик. От Назара зависела закупка научного оборудования, конторской мебели, содержание помещений кафедр и лабораторий и, чего греха таить, дешёвый домашний ремонтик, установка новой ванны, электроплиты и (мелочь, но приятно!) даже финского унитаза в квартире самого яйцеголового медицинского светилы.
… С приездом хозяина колесо истории завертелось гораздо быстрее; запылал мангал, появилась тушка молодого барашка, стол в беседке украсился дарами природы вечнозелёной Средней Азии: традиционные красавцы – огурцы, помидоры, редис (дело было в марте), экзотические перцы, репы, разноцветная капуста, пучки гигантского зелёного лука и чеснока и ещё Б-г весть что, о чём ошарашенные гости с Украины понятия не имели.
Начало дружеской трапезы состоялось, когда первый десяток шампуров с румяной бараниной и благоухающими овощами были поданы к столу. Брата Синькова, занятого высокими государственными делами, по прошлому опыту его визитов, ждать не стали. Гостеприимный хозяин провозглашал тост за тостом, армянский коньяк лился рекой, и восточная сказка Шехерезады продолжалась весь вечер.
Митя с наслаждением поглощал всё, что ему накладывала гостеприимная хозяйка, а старый Берл, сам не дурак выпить, тем не менее, не частил, экономя силы и соображение для делового разговора.
Часов в девять вечера черная «Волга» с армейскими номерами доставила героического майора, которого хоть и шатало из стороны в сторону, но, который, надо признать, сохранил относительную ясность мышления. Догадливому читателю не стоит объяснять, что все эти часы инспектор из Москвы знакомился с условиями жизни и отдыха местного генералитета. Он-то и сформулировал своему азиатскому родственнику по-военному открыто, коротко и точно стоящую боевую задачу:
– Наза, это друзья моего командира, а значит, мои братья. У дяди Бори есть любимая внучка, очень умная девочка. Она мечтает быть врачом, а мечты ребёнка – это закон для родителей. Прошу тебя по-родственному, поговори с дядей Борей и сделай так, чтобы мечты ветерана сбылись…
Назар Рахматов отвёл Берчика Мучника к стоящей в глубине двора «переговорной скамейке», и между ними состоялся разговор, содержание которого тесть поведал Мите.
– Послушай, дорогой аксакал, желание брата моей жены для меня свято, и я всё сделаю, чтобы твоё дитя поступило учиться на доктора. В мае станет известно, кто попадёт в приёмную комиссию, тогда окончательно решим, что, как и сколько…
– Спасибо, Назар. Я не спрашиваю сколько – здесь мы поймём друг друга. У меня один вопрос: какая гарантия?
– Понимаешь, батоно Боря, пока не буду знать всех обстоятельств, связанных с приёмом в этом году, говорить о гарантиях я не могу…
– Я понимаю, ты должен всё узнать и подготовить… Но у меня только один маленький вопрос – какая здесь гарантия?..
– Эй, старик, какой же ты упрямый человек! Я берусь за это дело, дал обещание брату жены. Таджикский закон такой: дал слово – обязательно выполни! Какие разговоры – гарантия, гарантия…
Старый Берчик как-то проигнорировал лёгкое раздражение, прозвучавшее в последних словах Назара, и с настойчивостью, достойной лучшего применения, продолжал гнуть своё.
– Дорогой Назар, я уважаю твоё слово, я верю твоему шуряку, я готов заплатить дороже… Скажи мне только – какая гарантия, сколько процентов?
– О, Аллах всемогущий!! Ананге саген (плохое слово – прим. автора)! Что я тебе, нехороший ты человек, калькулятор, ЭвееМ или бухгалтерские счёты? Какие – такие проценты: может, семьдесят, может, восемьдесят, может, девяносто девять, а может, я завтра умру, и ты будешь иметь фигу – процент… Так сколько же тебе надо процентов, главный бухгалтер?!
И здесь задурманенный Лёймой Дреером Берчик совершил последнюю и роковую ошибку – он механически повторил риторическую фразу одесского жулика:
– Если что-то делать, то только с гарантией на сто процентов!
Большой человек, медицинский начальник товарищ Рахматов, как подстреленный, взвился с «договорной скамейки» и рысью помчался в сторону дома, отчаянно жестикулируя, вскрикивая и бормоча вперемешку ругань и проклятия:
– Старый шайтан! Уберите этого ишака подальше, а то я его зарежу – это я гарантирую на все сто процентов! Кунем ворот (очень плохое слово – прим. автора).
Разумеется, никаких переговоров в тот вечер уже быть не могло. А утром уже Митя (старого Берчика Рахматов видеть не мог) с протрезвевшим Синьковым и немного успокоившимся Назаром решили, что вернутся к этому разговору в мае. На том и порешили, хотя каждый в глубине души понимал, что «из этого роя уже не выйдет…» ничего.
… Обратный путь в Москву троица совершила на трезвую голову, а следовательно, без всякого воодушевления. Результаты поездки Синьков и Митя докладывали Вениамину Ивановичу порознь. Смущенный Митя признался другу, что слишком пунктуальный тесть подпортил течение переговоров, тем не менее, блатной источник представляется весьма перспективным и надёжным. Митя не знал, о чём докладывал шефу майор, но по хмурому Венькиному лицу смог предположить, что со среднеазиатским вариантом придется распрощаться.
Сам же Кузнецов, человек долга, решил довести начатое дело до конца – выписал командировку другому майору – Строгову – в город на Волге, где следовало проверить ракетное подразделение, стоящее на страже мирного неба.
Единственным условием этой поездки Веня поставил то, что Митя отправится со Строговым один, без ветерана Отечественной дяди Бори…
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
