Чего только стоили перины и подушки — неизменные составляющие любого приданого! Всё это время будущая тёща раз за разом терпеливо выщипывала пух-перо изо всех зарезанных шойхетом пернатых, которых съедала еврейская семья за долгие годы.
Вот так, пушинка к пушинке, собирались пышные подушки и мягкие матрацы, на которых позже зачинались потомки достойных людей. Потому и разводы в еврейских семьях были большой редкостью, ибо где было взять деньги для приданого в случае повторного брака?
Однако всё течёт, всё изменяется. Советская власть плюс электрификация всей страны резко изменили систему ценностей и приоритетов. Сказалось это и на патриархальном укладе еврейской семьи. Теперь сбор каких-то предметов быта в качестве приданого показался бы смешным анахронизмом. Цивилизация ушла вперёд, и дети тех самых шапошников и балагул, сами ставшие родителями и дедами, семенящими шажками следовали ей вослед, стараясь ни в коем разе не попасть в ряды отстающих.
Теперь завидной могла казаться невеста, в приданое которой была приготовлена квартира, машина (или хотя бы деньги на таковую) и уж обязательно — как математическая аксиома — диплом о высшем образовании. Все три фактора были по советским меркам очень затратными, поэтому обладательниц всех трёх степеней защищенности желанной невесты случалось не так уж много даже в еврейской среде. Впрочем, не так уж и мало, если учесть, что а идишер тоте готов разбиться в лепёшку и сделать всё для своего чада так, чтобы «не хуже, чем у людей».
Именно к этому числу родителей и дедов относился хромой Берчик. Он был скромным тружеником на ниве извлечения кусочка масла на свой кусочек хлеба: собственноручно построенная и налаженная маслобойня приносила людям чудесно пахнувший золотистый боймале, а Берчику парнусу — деньги, которые, как это давно известно, совсем не пахнут…
Так, в мире и согласии с потребителями, обожавшими вкуснейшую «олiю» старого Берла; с начальством, которое в равной степени любило нежно благоухающее масло и тихо шуршащие купюры; в окружении детей, внуков и родственников, которые уважали и любили отца и деда и так же искренне — результаты его усилий, жил-поживал мой герой многие годы в небольшом украинском городке.
А гройсер махер —
большой деляга
…Высшеобразовательный марафон Берчика начался в 1965 году, когда школу закончила старшая дочь. Тогда «научный» ценз будущих невест был не столь высок, и Берл за умеренную плату пристроил её в Одесский пищевой техникум — продолжать фамильный бизнес. Тогда-то у него и возникло историческое знакомство с маклером-универсалом Леонидом Дреером.
О Дреере надо сказать особо. Лёня (а правильнее, Лёйма — так звали его земляки) был родом из соседнего местечка. Он рано вылетел из родительского гнезда, покуролесил по городам и весям родного отечества, невзначай отсидел пару лет в тюрьме и, наконец, обосновался в южном городе Одессе, где всё сопутствовало развитию его энергичной натуры.
Числился он снабженцем на каком-то заводе, но основным его занятием было посредничество (понятное дело, тайное) по всем отраслям человеческих нужд и чаяний.
Лёйма имел фантастические связи во властных структурах города, в республиканских министерствах и даже в самой Москве! По проблемам прописки в городе, устройства на блатную работу, поступления в институт, «отмазывания» от ОБХСС или прокурора, влияния на судебные инстанции и даже защиты ученой степени все, кого он знал (и другие по рекомендациям верных людей), обращались к Лёйме, и не было задачи, которую тот не смог бы решить. Просителю же он давал лишь один блок информации: «Это будет стоить столько-то». После этого Лёйма произносил всегда одну и ту же фразу: «Если что-то делать, то только с гарантией сто процентов!»
После достижения согласия в цене Лёня доставал из кармана записную книжку с телефонами, которую владелец то ли шутя, то ли всерьёз оценивал в миллион рублей, набирал первый из нужных номеров, и процесс трогался к своему благополучному завершению.
Так, через Лёймин «Сезам, откройся», кроме уже упомянутой старшей дочери, монолитный гранит науки бросились штурмовать сын и младшая дочь Берчика, еще чуть позже-старший внук… По желанию «заказчика», Лёйма сопровождал учебный процесс в вузе, обеспечивая сдачу экзаменов по существующему там «тарифу». Если младшая дочь и внук сами управлялись с учёбой, то любивший кутнуть и поволынить сынишка влетел Берчику в приличную копейку, пока отмучил несчастный гидромет…
До поры до времени машина Дреера работала без сбоев. В середине 80-х очередь дошла до самой любимой внучки Анжелки. Поднакопивший за шестилетний перерыв после устройства в институт последнего абитуриента деньжат, Берчик самоуверенно решил посягнуть на святую святых в иерархии советских учебных заведений — медицинский институт. Задача оказалась несравненно более сложной, чем предыдущие. Первой неприятной неожиданностью был отказ всемогущего Лёймы от этого дела: для последнего наступили не лучшие времена — сняли друга-зампредисполкома, ушел на пенсию знакомый министр, посадили за взятки проректора вуза… Сам Дреер еле открутился по делу посаженного проректора и спрятал своё сокровище, телефонный блокнотик, в укромное место до лучших времен. Эра Лёймы Дреера завершилась…
Отец и дед
Прежде, чем продолжить сказ об устройстве любимой внучки в мединститут, нужно рассказать о Борисе Евсеевиче Мучнике (так называли в миру хромого Берчика — вариант ойф идыш — Берл дер кример) — ветерана войны, сына известного в своё время в еврейском местечке балагулы Хаима — шлейгера (драчуна).
Конечно, Мучник имел хорошую работу, приносившую ему приличную парнусу (об этом уже было упомянуто). Не был он лишен и человеческих слабостей: мог хорошо выпить на работе или в гостях, увлекался азартными играми, особенно домино. Но главное, кем был Берл дер кример, — это исключительным отцом и дедом.
И дело даже не в том, что он обеспечил трёх своих отпрысков всеми материальными благами по стандартам солидной еврейской семьи. Старшей дочери подарком к свадьбе был приличный домик в том же городишке, средняя дочь получила к свадебному столу ключи от кооперативной квартиры и твёрдое обещание «жигулёнка» через год тихой и мирной жизни молодоженов.
Учёба и сопутствующие ей приключения младшего сына обходились отцу не дешевле, чем выдача замуж дочерей. И всё же, повторимся, не это делало его выдающимся отцом. Поражала его сиюминутная готовность ринуться хоть на край света, если у любимых чад возникали какие-либо проблемы или им, не дай Б-г, что-то угрожало, или просто из прихоти кого-нибудь из близких. При этом он готов был применить для защиты от врага (подчас мнимого) любые средства — от подкупа до кулачного боя. В его голове, как в кассе государственного банка, хранились все нужды и запросы детишек: забросить старшей банку масла, средней — досок для ремонта дачи, внуку — гоночный велосипед, внучке — путевку в пионерлагерь…
Предметом особых забот Берчика был младший сын, тогда студент Одесского гидрометеорологического института. Рома учился на метеоролога, то есть на предсказателя погоды. Но предсказать, какой номер может выкинуть сам Рома, не мог никто, даже Союзное метеобюро. Ромчик перепробовал весь спектр нарушений дисциплины, включая приводы в милицию и фантастическую неуспеваемость практически по всем предметам, за которую любой субъект подлежал исключению из института.
И его исключали. Множество раз. И каждый раз бедный самоотверженный Берчик запрягал своего «боевого коня» — Москвич-412 — и в проливной дождь или в снежную пургу; темной ночью или в дни революционных праздников мчался в Одессу-маму к своему отцу-благодетелю безотказному Лёйме. Технология аварийно-спасательных работ за эти годы была отлажена до автоматизма: Лёйма доставал свой знаменитый блокнотик, Берчик — пухлый бумажник; Лёйма звонил нужному человеку, Берчик отсчитывал нужную сумму; Лёйма успокоительно кивал головой и бережно прятал в карман своё рукописное сокровище. Берчик тоже убирал с глаз изрядно похудевший кошелёк… В душе Берчика наступал покой. До следующего раза.
При всём при этом сам Берл был человеком непритязательным, делал что делал, не ожидая ничьей благодарности и зачастую так и не получая её. По этому поводу сосед по подворью Фроим Теслер, лет на десять старше Берчика, человек ироничный и даже язвительный, выговаривал соседу:
— Берале, вус раст ди фын зех штык (чего ты разрываешься на куски)? Ты что, рассчитываешь на благодарность детей? Такого ещё никто не дождался. Зай колт ын ангыолтн (будь прохладен и сдержан), и ты сохранишь свою печенку.
— Фройця, ты-таки умный человек, нор сы фейлт дир… (но тебе немного не хватает…). Для чего же тогда жить, если не для счастья детей и внуков?
— Во-первых, кто тебе сказал, что оттого, что ты мечешься, как угорелый, они станут счастливыми? Во-вторых, слушай сюда:
«Один уже не очень молодой еврей не хотел жениться. Не хотел — и всё. Его друг, а вейдл (хвостик), вроде тебя, уговаривает его:
— Женись, заведи детей — будет в старости кому тебе хотя бы стакан воды подать, когда умирать будешь.
И он послушался своего друга и женился, и родились дети, и пришла ему пора умирать. Здесь бывший холостяк просит позвать к нему своего друга-советчика и говорит:
— Ну вот, хавер мой, я и умираю… Но что самое обидное — пить-то не хочется».
Послушайся старого Фроима — об а колты лейбер (имей холодную печенку), если хочешь потянуть подольше на этом свете!
Сам Фройця был когда-то давно женат, затем то ли овдовел, то ли развёлся. В дальних сторонках жили два его сына, которые рано покинувшего их папашу не признавали. Да и сам Фройм не испытывал острой необходимости разыскать свои корешки, довольствуясь жизнью бобыля в нашем захолустье.
Нет, нельзя сказать, что он не пытался связать свою судьбу с какой-нибудь молодичкой или вдовой, но они все почему-то сбегали от сурового и колючего упыря. Так тянулись годы. Сосед старел, но это было бы не страшно для привыкшего к одиночеству Фройце, если бы не одно, но трагическое обстоятельство: он начал слепнуть и болезнь стремительно прогрессировала.
В 1984 году к 72-летнему Теслеру приехал одетый по-столичному респектабельный мужчина лет под 50. Сын (а читатель уже догадался, что это был старший сын Фроима) оставил доверенность на продажу частной собственности отца (захудалого домишки с небольшим садом за ним) ближайшему соседу Берчику Мучнику и увёз папу к себе в Ленинград.
От Фройци пришло одно письмо, которое он как-то сам накарябал, где была понятная одному только Берчику фраза: «Скоро, мой хавер, мне принесут стакан воды…».
Ну а тогда, во время «разборок» двух пожилых евреев за партией в домино, Берчик снисходительно поглядывал на брюзжащего соседа, который и не понимал того, что лишен самого радостного чувства — ощущения своей полезности и необходимости всем родным и окружающим.
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
