(Продолжение)
Первый успех несколько успокоил Леву и вселил надежду. Рука стала тверже, движения чутких пальцев уверенней. После того как ему удалось отделить три детали, Лева обнаружил взрыватель – главный объект поиска. Каждое прикосновение к мине отзывалось волнением. В какой-то момент волнение, казалось, отступило. Последнюю клемму он отключил с такой осторожностью, словно пытаясь остановить время. Когда все самые опасные манипуляции остались позади, Леву переполнила неописуемая радость. В этот миг раздался взрыв, и смертельная волна унесла его глаза и руки.
Во время мучительных воспоминаний, когда в долгие бессонные ночи он сотни раз в памяти восстанавливал во всех деталях ход обезвреживания мины, пытался понять причину взрыва, он получил письмо от инженера полка. Капитан написал Леве, что тот действовал точно и полностью расшифровал устройство мины, успел закончить операцию, а взрыв произошел из-за случайной детонации. Вскоре Лева узнал, что он награжден орденом Красного Знамени – награда, которая высоко ценилась еще с Гражданской войны. В те времена еврея награждали таким высоким орденом, когда его подвиг котировался гораздо выше. Известие о причине взрыва несколько успокоило терзания, мучившие Леву, а награда не произвела должного впечатления.
Место воспоминаний о причинах взрыва заняли мысли о том, вернется ли зрение. Прогнозы и обещания врачей становились все менее уверенными, но надежда все же не покидала. Ему называли имена глазных светил в тыловых госпиталях, которые творили чудеса. Его случай не такой уж и сложный, убеждали врачи.
В вагоне санитарного поезда, который шел на восток страны, было много тяжелораненых, но персонал вагона, особенно молодые санитарки и медсестры, относились к Леве с особой теплотой. Все понимали, какие страдания его одолевают, но Лева никогда не стонал, не жаловался на боли. Он ничего о себе не рассказывал, но медсестры знали о его подвиге, о прошлой жизни – откуда он родом, о семье и о его фронтовой любви.
В первый вечер к Леве пришли две медицинские сестры, ухаживающие за ранеными, находящимися в его вагоне.
– Лейтенант, наш поезд, возможно, завтра будет в Коростене, и там мы будем несколько часов. Скажите адрес вашей семьи, и мы сообщим им, что вы в санитарном поезде.
Судорога перекосила лицо Левы. Он долго не отвечал.
– Лейтенант, Лева, – так сестры к нему еще не обращались, – почему вы молчите?
Лева не мог собраться с мыслями. Он и раньше смутно представлял себе встречу с родными, понимал, каким будет состояние матери и сестры, когда они увидят, в какого калеку он превратился. Он не мог себе позволить подвергнуть их такому испытанию. В полевом госпитале Лева просил написать домой, что ранен в руку и потому сам не может писать. Медсестры почувствовали его состояние и молча ждали ответа.
– Спасибо вам, но я не буду сообщать домой, не хочу. И после короткой паузы добавил: «Не могу…»
Когда медсестры исчерпали все доводы и примеры из их печального опыта, Лева тихо ответил:
– Еще не время.
Наступившая ночь прошла без сна. Вагон затих, иногда раздавались стоны раненых, кто-то звал сестричку, кто-то просил пить, громче слышался стук вагонных колес на стыках. На остановках слышны были голоса железнодорожников. Лева думал, как он будет жить без рук, но ничего придумать не мог. Он еще не осознавал, что отсутствие рук – не самая большая его беда, потому что не мог поверить, что лишился зрения, что ослеп, что ждет его полная тьма и беспомощность. Оставалась вера в спасение зрения, хотя бы одного глаза, который считался менее поврежденным.
Остановка поезда в Коростене казалась Леве бесконечной. За это время он дважды хотел послать весточку домой. Он мечтал услышать голоса матери и сестры, но когда представлял, каким они его увидят, Леву охватывал безумный страх. В эти минуты глаза болели так, словно в них заколачивали раскаленные гвозди. Не утихала головная боль. Казалось, что по черепу колотили молотком. Облегчение наступило тогда, когда поезд покинул Коростень, и Лева мог вернуться к своим воспоминаниям о Тане.
Таня вошла в его жизнь всего три месяца тому, когда ее прислали вместо раненого фельдшера. Первую встречу с Таней Лева помнит в мельчайших деталях. Она молодцевато, с каким-то армейским лоском, подняла узкую розовую ладонь с плотно сложенными длинными пальцами к виску и тихо представилась:
– Старшина медицинской службы Татьяна Цейтлина прибыла для прохождения службы.
– Здравствуйте, Таня, – ответил Лева.
Впоследствии он не мог себе объяснить, почему уже во время первой встречи обратился к Тане по имени, а не по званию, словно это было не в армии, не на фронте, а в далекой мирной жизни. Лева был почти уверен, что он уже когда-то встречал эту девушку. Даже пытался вспомнить, где это произошло. Таня говорила, что и ей казалось, будто они учились в одной школе.
Странные бывают в жизни совпадения. Таня напоминала Леве сестру, которую он повзрослевшей уже не видел. Сходство было не только внешним.
Во время второй или третьей встречи Таня уже обратилась к Леве по имени. Это произошло незаметно для них. Они испытывали неловкость, когда в присутствии подчиненных Таня обращалась к Леве по званию: она внутренне улыбалась, а в глазах вспыхивали озорные искорки. В эти минуты Таня еще больше хорошела. От наблюдательных глаз подчиненных не могло ускользнуть, как Лева любовался ею. Впрочем, ею любовались все.
Дни и ночи после ранения тянулись бесконечно. В полной темноте однообразного госпитального времени светлым проблеском были воспоминания о встречах с Таней. Лева восстанавливал каждую минуту из прошлого, каждое сказанное ими слово. Лева панически боялся пустых слов о чувствах. Разве слова могут сказать больше, чем глаза, руки, губы? Даже первый поцелуй они боялись опошлить неловким фальшивым словом. Лева считал, что человек еще не придумал слов, равноценных любви. Он был уверен, что Таня так же чувствует и думает. Его радовало совпадение. Они много говорили о жизни после победы. Жизнь после войны была нескончаемой темой. Они даже огорчились, когда сообразили, что не смогут учиться в одном институте. Лева собирался на гуманитарный факультет, а Таня в медицинский.
Шло время, и воспоминания о давних встречах с Таней сменились тревогой, предчувствием постигшей их беды. Лева не мог по-иному объяснить молчание Тани, отсутствие писем. В день, когда он был ранен, Тани не было в расположении части, она отвозила в госпиталь заболевшего минера и должна была вернуться через два дня. Таня не могла знать о тяжелых последствиях ранения. Лева примерно рассчитал время, необходимое для того, чтобы его могло догнать письмо от Тани. Выходило не более месяца. Это время давно прошло… Он начал получать письма от родных, на которые он отвечал не сразу, в надежде, что наступит улучшение зрения. Он все еще надеялся. Затем отчаянье сменилось страхом, что Таня узнает о его состоянии. Он вдруг понял, что общего будущего у него с Таней быть не может. Лева не принял бы никогда такой жертвы и не захотел, чтобы Таню угнетало сознание вины перед ним. Лева помнил, как Таня пристально смотрела ему в глаза. Она как-то сказала, что они у него бездонные. Тогда Лева не понял, что она имела в виду, и в ответ прижался губами к ее глазам. Теперь ничьи глаза он не сможет увидеть. Как избавиться от этих воспоминаний? Хорошо если бы она считала его погибшим…
Двадцать лет спустя сестра Левы разыскала Таню, но ни ей о Леве, ни брату о своей находке не рассказала. Почему она так поступила, для чего предприняла долгий и трудный поиск? Поступки неординарных людей не всегда поддаются объяснению.
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
