— Михаил Михайлович, мы искренне вам завидуем, потому что вы стали секс-символом поколения шестидесятников, когда ценились интеллект, образованность человека…
— Прошу заметить, я не мачо! Один из свободных критиков, ныне уже покойный, дал мне лучшее определение. Он назвал меня характерным героем.
— Неужели за это вам дали Государственную премию в 1980 году? А кроме того, чего многие зрители наверняка не знают, вы являетесь дважды лауреатом премии Комитета государственной безопасности СССР. Мы это сейчас говорим не для того, чтобы укусить вас…
— А я и не обижаюсь. Я вообще был завербован… (Улыбается.)
— Хотим лишь подчеркнуть, что жизнь Михаила Козакова включила в себя несколько эпох. Правда, что накануне вашего предыдущего юбилея — 70-летия — вы письма писали театральному начальству, чтобы вам не давали никаких наград?
— Правда. Я служил тогда в театре имени Моссовета. Так и написал — не надо никаких наград, а если мне их все-таки дадут, я откажусь. Они вняли моей просьбе и не стали обращаться к правительству за наградами для меня.
— Но это же нонсенс!
— Почему?
— Куда менее известные люди получают награды от государства, а вы, создавший шедевры, два киношлягера «Покровские ворота» и «Безымянная звезда», ничего не имеете! У вас дача есть? Машина есть? Сколько комнат в вашей квартире?
— Одна.
— У вас однокомнатная квартира?
— Да.
— Сколько метров?
— 39. С санузлом.
— И вас это не задевает? Некая справедливость все же должна существовать в материальном плане.
— Я привык. Обеспечил жизнь старших детей. Сейчас делаю то же самое в отношении младших. У меня их много. Пятеро детей, пятеро внуков. Маловато, конечно. Это я уже о квартире. Мы с моей молодой женой каждый день выясняем, кто из нас первый пойдет в сортир.
— Ваша жена на сколько вас младше?
— Ей 28, кажется.
— Вам легко с ней?
— В чем-то очень легко, потому что она образованный человек — историк. Просвещает меня в этом плане, за что я ее очень уважаю. И благодарю. В чем-то трудно, потому что она не жила при Сталине.
— Михаил Михайлович, скажите, а когда вы впервые почувствовали себя популярным?
— После выхода на экран «Человека-амфибии».
— Конечно, этот фильм дал советским людям то, чего у них прежде не было, — чувство стиля. Халат, в котором щеголял ваш персонаж, белые холщовые брюки главного героя…
— Если уж говорить о стиле, то прежде всего в этом фильме поражает музыка. Там работал композитор Андрей Петров, который впервые показал, что такое рок-н-ролл, твист! Помните: «Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы пить вино!» Ну и так далее…
— Михал Михалыч, многих людей слава сражает, как пуля…
— Лев Толстой говорил: «Что такое слава? Это, когда тебя все любят». Даже Толстого не все любили. А кто мы по сравнению с ним? Муравьи. Поэтому ни о какой славе речь идти не может. Мы вправе говорить только о популярности. Да, я рад, если какой-то из моих фильмов понравился.
— Ваши «Покровские ворота» все любили! Что, были противники этого фильма?
— Конечно! Очень много.
— И кто?
— Никита Михалков. Я его звал на роль. Предлагал играть Савву. Сначала я ведь планировал звездный состав снимать. Михалков прочитал сценарий и сказал: «Ну, это говно!» И отказался. А потом состоялась премьера в Доме кино. Успех был приличный. Я выхожу после показа и вижу Никиту. Он говорит: «Миша, как был сценарий говно, такой и фильм ты снял».
Я с радостью вспоминаю историю, как один таксист, который меня вез, сказал: «Знаете, что я люблю в вас больше всего? То, как вы читаете стихи Пушкина». Это был один из лучших комплиментов, которые я получал в жизни.
— А в вашей жизни что больше вас терзало — душа или тело?
— И то, и другое.
— Тело, это в чем? Пять жен?
— Лысина.
— Да, ладно!
— Нет, правда. Начав лысеть в 25 лет, я очень переживал. Потому так быстро и женился. Пока товарный вид оставался. А душа. Да, дико мучилась. И мучается. Иногда приходится быть прагматиком.
— В чем это выражается? В том, что вы, чья бабушка и мама попали в тюрьму по ложному и совершенно идиотскому обвинению в шпионаже, после этого дважды или трижды играли Дзержинского?
— Да. Играл.
— Объясните это.
— Мою бабушку и маму объявили английскими шпионками и посадили. Это было. А мне, спустя, конечно, много лет, сказали: сыграй Дзержинского, и мы запустим «Покровские ворота». Я согласился, но предупредил: буду играть его жестко. Да как хотите, отвечают. Были пробы, и Юрий Андропов утвердил меня. Я сыграл. И тем самым защитился. Понимаете? Хрен они меня теперь посадят! Роль Дзержинского позволяла мне хулиганить по полной. Я читал со сцены стихи запрещенные: Бродского, «Реквием» Ахматовой. Но я сыграл раз, а они говорят: а теперь еще раз. Я сыграл Дзержинского трижды. Надо сказать, я очень серьезно занимался его биографией…
— Вам спектакли запрещают?
— Да, мне закрыли новый проект «Убийство Михоэлса» за 20 дней до запуска.
— Вы не чувствуете себя размазанным после этого?
— Нет, что вы! Это же не единственный мой проект. Закрыли «Убийство Михоэлса», но я продолжаю читать Бродского на сцене, рассказываю о нем. И мне этого достаточно. Я из тех, о ком говорят: его выкидывают в дверь, а он в окно! И не потому, что я против! Я никогда не был диссидентом. Либеральным интеллигентом, вот кем я был. В какой-то степени обывателем. В конце концов, просто человеком, у которого есть некие принципы, идейные, художественные, эстетические.
И мне смешны потуги коллег моего возраста, которые стремятся к деньгам, к власти. Жаждут их. Деньги и власть, это все неплохо, но какой ценой? Ценой самоуничтожения творческого.
— Михал Михалыч, вы несколько лет прожили в Израиле. Потом вернулись. Вам там что-то не понравилось?
— Я очень люблю Израиль. Он меня спас. Я уезжал из Советского Союза уже при Горбачеве. У меня появилось ощущение, что мое время ушло. А вторая причина была материальной. У меня была большая семья на плечах. Я понимал, что мне будет очень трудно их всех прокормить, если останусь. Приходилось зарабатывать на всю семью. Жена тогда не работала.
— Простите, какая из жен?
— Аня. Она уже родила Мишку, который теперь в израильской армии служит. Ему два года осталось. Он компьютерщик. Я его в шутку называю израильским агрессором. А там уже родилась Зойка. Она сейчас учится в американской школе. Мишка ее закончил. Первый язык у них поэтому английский, второй — иврит. В Израиле есть нечто не только для еврея, но и для любого человека.
— А в чем Израиль проигрывает России?
— Что значит проигрывает? — удивился Михаил Козаков.
— Но вы же вернулись.
— Это другой вопрос. Причин много. Скажем, иврит — не мой родной язык. Я играл на нем, но это было не то. Мне не хватало там возможности эксперимента. Здесь, в России, для этого гораздо больше вариантов. Во всяком случае, лично для меня.
— Михал Михалыч, позвольте очень личный вопрос. Если он вам не понравится, говорите сразу.
— Ради Б-га, пожалуйста.
— Я никогда не мог понять умных, талантливых, интересных, ответственных мужчин, которые были женаты пять раз. Я могу понять второй брак, даже третий, но никак не пятый.
— Объясню. Я не могу оставаться один. Все мои жены были замечательные. Каждая по-своему. Первая жена (Грета Таар, эстонка. — Ред.), с которой я прожил десять лет. У нас прекрасные дети Катя и Кирилл. И мы с ней дружим по сей день. Звоню ей часто, волнуюсь…
— Зато вторую вы, как говорят, ночью вышвырнули на улицу и вслед ей шубу бросили…
— Да, это вторая жена (Медея Берелашвили, грузинка. — Ред.). Но она повела себя очень нехорошо, когда умер Павел Луспекаев, мой друг. И поэтому я сделал то, о чем вы сейчас вспомнили. Я не прощаю предательство по отношению к моим друзьям. А она, пусть по-мелкому, но предала. Павел умер, я устраивал у нас дома поминки, а она в тот день пошла на день рождения к подруге. При этом она очень достойная женщина. Родила изумительную дочь мне — Манану. Я недавно был у них в гостях. Ставил в Тбилиси спектакль. Обожаю Манану и ее дочку, мою внучку Тинатин. Третья жена Регина — весьма достойный человек. Переводчица. Мы с ней прожили 17 лет. Она осталась в Америке. В том, что мы расстались, отчасти не снимаю с себя вины, потому что я однажды ее предал. А Регина не могла этого забыть.
— Простите, а в чем заключалось ваше предательство?
— Я просто с ней развелся, влюбившись в другую. Не умею в этом смысле раздваиваться. А потом быстро понял, что ошибся. Никакой любви не было, но разводом скоропалительным оскорбил Регину. Я вернулся, на коленях к ней приполз. Мы прожили после этого еще семь лет. Но у нее осталась обида. А второе, я пил. Я и сейчас пью. Да, очень серьезно пью. На работе — никогда!
— Вас это тяготит? Вы чувствуете, что это мешает вам, вашему здоровью?
— Я плевал на это дело. Я люблю пить. Беда, расейская беда. Но я не запиваю, как говорят, мертвую. Как правило, не похмеляюсь. Но не выпить не могу. Я в больнице даже пью. В туалете где-нибудь. А иногда и не в туалете. Курю. Хотя все это мне нельзя. Но я так жил и теперь не могу избавиться от этих дурных привычек. А может, хороших. Так вот, Регина осталась в Америке. Вернее, она сначала туда поехала. Роберт де Ниро, с которым мы дружим, сделал ей приглашение. Нет, он мог и нас двоих позвать. Дело не в деньгах, вы понимаете. Это же был еще СССР! Вдвоем нас бы никто не выпустил. И де Ниро сказал: выбирайте, кто из вас поедет. Я подумал и предложил жене. Говорю: Регина, поезжай ты. Ты знаешь язык. Я как-нибудь потом попаду в Америку. Она уехала и осталась там. А я же говорю вам, не могу жить один. И тогда возникла Аня. О ней я уже говорил, мама Мишки и Зойки. Но потом мы и с ней расстались. Я вернулся в Россию, она решила жить в Израиле. И тогда возникла Надя, которая младше меня на страшно сказать сколько лет…
— Вы употребили интересное слово — возникла. По каким это законам физики в вашей жизни возникают молодые женщины?
— Очень просто. Чистый случай. Аня возникла в ресторане. Просто поехали выпить с друзьями кофе. И с Надей так же.
— А как же вы их очаровываете? Пушкина читаете?
— Обязательно. А она в ответ прочла Бродского. И это меня доконало. Я подумал: девчонка, и знает Бродского. Ей тогда было 19.
— И все же у вас наверняка разные интересы. Вам бы на диване полежать, а ей на дискотеку хочется.
— На дискотеку она не ходит.
— Для нас вы относитесь к фантастическому созвездию талантов, которое появляется раз в кои-то веки. Мы же сейчас пересказываем друг другу легенды про Гердта и Козакова, про Окуджаву и Табакова. Скажите, кто кому в свое время мешал: вы Табакову или Табаков вам?
— Табаков мне, конечно. Был такой спектакль «Баллада о невеселом кабачке». Я играл рассказчика. Стоял на сцене и от автора произносил реплики. У меня были монологи, сложные для восприятия. А Табаков играл карлика. У меня была очень невыгодная позиция. Все играют, а я рассказываю. И был там момент один, когда я стою лицом к залу, а Табаков проходит по краю сцены между мной и зрителями. Они видят мое лицо, а его — нет. И вот я произношу очередной сложный текст, а он прохрамывает мимо меня и со своей ухмылкой тихо говорит: «Такому рассказчику… за щеку!» Я прыснул от смеха. А публика же не слышит его. Вбегаю потом за кулисы и говорю ему: «Лелик, умоляю тебя!» Все наши хохочут, а я продолжаю: «Лелик, я тебя прошу, больше так не говори! Мне и так трудно». Он отвечает: «Клянусь, больше не буду!» Снова играем этот спектакль. И снова этот момент. Табаков хромает мимо меня, улыбается, а потом молча языком показывает то, что нужно сделать с таким рассказчиком! Это правда было очень смешно. У нас было принято подшучивать друг над другом. И мы умели это делать.
— Давайте перейдем к вашему юбилею.
— Нет, это такая скучная тема.
— Неужели вам не хочется лишний раз вспомнить свои заслуги, успехи?
— Нет. Это мертвый человек, который живет прошлым. Жить нужно настоящим. Нет необходимости инвентаризировать прошлое. Оно есть и никуда, поверьте, не денется. А будущего может и не быть. Это я о возрасте. Поэтому человек должен жить настоящим.
Подготовила
Наталия ТЕРЕХ,
«Комментарии и факты»
Опубликовал:
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
