Окончание. Начало в № 879
— Ваши, Михаил, работы выставлены практически во всех главных галереях мира — в Манеже, в Эрмитаже, в Русском музее… Ваши выставки проходили в Бразилии, Японии, Гонконге… — можно очень долго перечислять. Мне кажется, что особняком еще стоят «Сфинксы». Расскажите немножко об этой работе.
— «Сфинксы» установлены напротив всем печально известного комплекса зданий под названием «Кресты» и посвящены жертвам политических репрессий. К сожалению, было совершено нападение на эту скульптуру, и гранитный крест, на котором была надпись: «Жертвам политических репрессий», был разбит кувалдами и сброшен. Место это довольно страшное…
— Жуткое место.
— Ежегодно общество «Мемориал» в определенный день приходит с венками, и венки пускают по Неве, потому что в этом месте как раз находились трубы, куда был отвод крови людей, которых казнили в подвалах НКВД. Поэтому это место очень страшное.
— Мистическое в каком-то плане.
— Мистическое совершенно. И Анатолий Собчак просил меня выполнить эту скульптуру именно для этого места.
— Потрясающая работа! На мой взгляд, такие работы, да еще и установленные в таких местах, не укладываются в обсуждение художественного творчества, это несколько иная ипостась.
— Совершенно верно. Как ни странно, когда мы беседовали с бывшим кагэбэшником Путиным, ну заговорили о моем творчестве, это была наша первая встреча, и он сказал: «Знаете, какой мне больше всего нравится ваш памятник? Сфинксы». Мне это было странно слышать.
— Миша, а как вам кажется, чего в этом больше — трансформации бывшего кагэбэшника или типичного гэбэшного иезуитства?
— Не знаю… Первый свой подарок я сделал Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Еще был Советский Союз, я занимался тогда спасением советских военнопленных, и мне было нужно встретиться с главой советского государства, поскольку были определенные вопросы у моджахедов именно к правительству. И я решил подарить Горбачеву свой альбом Высоцкого (в то время еще были виниловые диски). А на обложке, если вы видели мой альбом…
— Конечно.
— … Там как раз вертухай, который охраняет тюрьму. И мне все сказали, когда я шел в Кремль: «Вы с ума сошли, Михаил Михайлович! Ну нельзя дарить такую пластинку с такой начинкой и с такой обложкой». Но я решил подарить. Есть фотография — я действительно стою и вручаю ему этот диск. Он очень сухо меня поблагодарил. Но зато когда я Путину принес семь этих дисков, потому что шесть лет мы работали с Володей Высоцким…
— Вы даже уже студию специально оборудовали в Париже для этого.
— Я месяц провел на курсах звукорежиссеров для того, чтобы профессионально записывать Володю. Это наша была серьезная работа с ним. И я принес Путину вот эти CD с той же обложкой и сказал: «Не знаю, любите вы Высоцкого, но я решил просто подарить вот эти диски». Раздался вопль: «Как?! Я не люблю Высоцкого?! Я на нем воспитывался! Это мой любимый!». И он буквально выхватил у меня вот эти диски.
— Столько лет прошло, а легенда становится все больше и масштабнее. Причем не только в России. Я имею в виду Владимира Высоцкого.
— Да.
— Он был похож на вас по характеру, по восприятию жизни, по отношению к тому, что происходит? Ваша дружба обусловлена была тем, что вы были очень близки, или, наоборот, были очень разными людьми и поэтому каким-то образом притянулись друг к другу?
— В своей книжке, которая не очень всем нравится, а дети Высоцкого даже подавали в суд на Марину Влади…
— Ну, дети Высоцкого подают в суд, по-моему, на всех. Так что вы в неплохой компании.
— И вот, Марина как раз в этой книжке, из-за которой они подавали в суд, пишет о нашей дружбе с Володей Высоцким, и там есть такие слова: «Я не понимаю, что их связывало, кроме таланта и любви к пьянкам».
— И еще к женщинам, наверное?
— Нет, вот женщин она как бы, так сказать, не… (смеется). Конечно, мы с Володей были очень дружны. И прежде всего, что нас связывало — это творческая дружба, безусловно. Потому что Володя, если вы знаете, написал очень интересную поэму по моим работам — это «Чрево Парижа». Я ее в свою очередь посвятил Эмилю Золя. Володя очень много находился у меня…
— Сколько он вам прекрасных песен посвятил! Наверное, больше чем кому бы то ни было.
— Больше чем кому-либо. Но это даже не посвящения. Посвящение — это когда вы что-то пишете, а потом кому-то это посвящаете. А есть песни, которые могу расшифровать только я. Допустим, «Осторожно, гризли». Меня часто спрашивают, почему гризли, при чем здесь гризли, почему человек перелетел через Peugeot и приобрел повторное звучание?». Когда-то я думал, что умею летать, перелетел через машину действительно, врезался ухом в фонарный столб, повредил себе ухо, и у меня долгие годы было двойное звучание. Это могу расшифровать только я. Володе я это все рассказывал, и он писал эти песни. Конечно, очень много чего посвятил мне.
— У меня такое впечатление, что Шемякин в последние годы решил заниматься вообще всем, что имеет то или иное отношение к искусству. Для меня еще одно большое откровение — это мультипликация. Шемякин и мультипликация — это какая-то очередная новая и, честно говоря, не очень понятная ипостась. Миша, зачем вам это нужно? Хочется попробовать чего-то совсем необычного?
— На одном из вернисажей я познакомился с замечательным человеком, директором студии мультипликации. И он мне предложил работу, предложил поэкспериментировать, сказал, что всю жизнь он интересовался, и творчество Шемякина для него в его жизни является чем-то очень большим и серьезным. И он предложил мне поработать, сделать просто маленький экспериментальный фильм, который разросся уже до 19 минут, это много для мультфильма.
— Большой мультфильм… Говорят, что вы трудоголик, что если бы не надо было иногда прерываться все-таки на сон, вы готовы были бы работать по 24 часа в сутки. Тем не менее, за последнее время ваше такое серьезное увлечение балетом, кинематографом, мультфильмом, все это не может не идти в ущерб творчеству. Вам не жалко, что вы, занимаясь всем этим, в определенной степени обделяете себя как художника и нас, любителей Шемякина, в этом смысле?
— Нет, я занимаюсь скульптурой, выкраиваю…
— «Казанова в Венеции» — тоже не просто ваша работа, но еще и проект со Славой Полуниным, да?
— Ну, со Славой Полуниным часто работаем, в том числе и над «Казановой».
— Сначала появился «Казанова», потом пришел Полунин с проектом вокруг «Казановы»? Как это вообще происходило?
— Одновременно. Мы постоянно в дружеском и творческом контакте со Славой, с его замечательным семейством, поэтому часто мы что-то вместе придумываем — или поездку в Венецию, где Слава импровизирует, а я создаю костюмы, или, допустим, серьезная работа идет буквально у меня в студии, где мы со Славой уже разрабатываем проблему нового спектакля. Я вообще связан с «Лицедеями».
— Миша, сколько вы спите?
— Раньше спал очень мало. Сейчас сплю больше. Когда-то для меня было абсолютно нормально четверо суток без сна, а на пятые сутки я спал — устройство организма. И сейчас, конечно, по сравнению с нормальными людьми, я сплю немного.
— Войнович написал, что вы заключили контракт с какой-то фирмой, видимо, связанной с обувью, и теперь обязаны всегда появляться в этих сапогах. Это такая удачная шутка, или Войновичу и впрямь пришла в голову идея, что несколько загадочный Шемякин в черном шарфе, в кепке и в сапогах немножко подрабатывает на рекламе?
— Ну, вообще у него, наверное, такие идеи появлялись. Я был так приятно удивлен. О моих сапогах много пишут, конечно. Но я немножко был удивлен Войновичем…
— Миша, нравится вам это или нет, нравится это кому-то или нет — образ черного такого человека Шемякина в кепке, в сапогах, в шарфе — это… вы уже просто не имеете права изменять этому образу и этому, извините за выражение, имиджу, или вам действительно придется брать на вооружение, к примеру, Сальвадора Дали …
— Придумывать.
— Выкинуть что-то такое.
— … Всегда меня воспринимают «черным». Ну иногда я меняю, зеленка у меня бывает, знаете, да, армейская? Почему-то всегда пишут: «Шемякин, как всегда, явился в черном», хотя я был точно весь в этой пятнистой армейской одежде.
— Мне безумно жаль, потому что очень многие ваши работы и те, с кем вы дружили, начиная с Владимира Высоцкого… заслуживают отдельной передачи. Поэтому я хочу, чтобы вы сегодня пообещали, что мы с вами еще обязательно встретимся, и еще сделаем программу, как минимум одну, а лучше — несколько.
— Обещаю.
— Договорились. Мы программу всегда заканчиваем стихами. На ваш выбор — две строчки, четыре, короткое стихотворение…
— Со стихами у меня сложно.
— Ну это говорит человек, которому Высоцкий посвятил двенадцать песен!
— Да, было такое. Один из моих самых любимых поэтов, конечно, Иосиф Бродский. Считаю, это явление номер один в моей жизни и в жизни нашего века. Как говорила Анна Ахматова, «эпоха Бродского». Стихи я не запоминаю вообще. Но вот что-то именно из Бродского, из его «Римских элегий» я вспоминаю сейчас, хотя это наиболее сложные его вещи.
«Пленное красное дерево частной
квартиры в Риме.
Под потолком — пыльный
хрустальный остров.
Жалюзи в час заката подобны рыбе,
Перепутавшей чешую и остов…».
— Я вам очень благодарен за то, что вы выбрали время и пришли. Я вам хочу пожелать радости творчества. И я вам хочу пожелать, чтобы все те жанры, которыми вы сегодня занимаетесь, все, что вы сегодня успеваете, начиная с дружбы с Гергиевым и заканчивая дружбой с Полуниным, имело тот полезный и тот талантливый выход, как то, что имело все, к чему вы прикасались. Чтобы во всех ваших жанрах, во всех ваших взаимоотношениях как можно больше сопутствовала удача, и чтобы как можно чаще, глядя на творения своих рук, вы испытывали удовлетворение, а не ощущение того, что можно было бы еще как-то лучше, хотя без этого тоже, наверное, никуда не деться.
— Спасибо.
Печатается в сокращении
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
