На фоне безумия мира депеша, казалось, не имела значения. То, что — как сообщало агентство — Евгений Евтушенко читал в иерусалимском «Яд Вашем» свое стихотворение «Бабий Яр», явно мало кого интересовало. Другое дело — мой личный счетчик Гейгера. Он сразу дрогнул. Для меня это было событие.
Прежде всего — кто есть кто. Молодые поляки, а таких большинство, Евтушенко, скорее всего, не знают, «Бабьего Яра» наверняка не читали. Да и где они могли бы его прочитать? Евтушенко, бывшему enfant terrible советской поэзии, 74 года, он доступен на 74 языках, но все это дела давно минувших дней.
«Бабий Яр», самое известное его стихотворение, — это потрясающий реквием, посвященный кровавой бойне в балке под Киевом, где гитлеровцы и местные наемники в сентябре 1941 года, в праздник Йом Кипур, убили 35 тысяч украинских евреев (потом — гораздо больше). А «Яд Вашем», как известно, — институт в Иерусалиме, хранитель памяти о Катастрофе.
Так случилось, что «Бабий Яр» сразу, с момента первой публикации, вошел в мою биографию — и остался в ней. Эпизоды, как в кинофильме, логически дополняют друг друга, у каждого свое место на фоне «Яра».
Когда в 1961 году московская «Литературная газета» опубликовала стихи, в Варшаве это вызвало шок. Мы, специалисты по дешифровке советского языка, сразу поняли сигнал: это не только стихи, но и признак оттепели: впервые в Москве кто-то с такой силой напомнил о евреях, гибель которых прежде скромно камуфлировалась словосочетанием «граждане СССР».
Так началась моя жизнь с «Яром». Годом позже Евтушенко и его стихотворение — у меня в Гаване. Сюрреалистическая сцена: советский поэт за бутылкой польской водки в кубинских тропиках читает стихи о судьбе евреев из-под Киева и о русской памяти. Возвращение с Кубы в Варшаву, постепенно сжимаемую в смрадных объятиях Мочара (министр внутренних дел; в результате развернутой им кампании десятки тысяч польских евреев были вынуждены покинуть Польшу): всякий, даже легкий публичный намек на «Яр» уже был актом сопротивления гнилой диктатуре.
Потом приземление в Брюсселе, в разгар кампании «Let my people go» — за свободу эмиграции для советских евреев. В газете «Суар», где никто не знал этих стихов, я говорю о «Бабьем Яре» как об одной из отправных точек этой кампании.
Ну и год назад на меня обрушилась поразительная девятисотстраничная книга Джонатана Литтела «Les Bienveillantes». «Бабьему Яру» там отведено несколько страшных, феноменально написанных, редких в литературе, густых страниц. Повествователь, оберштурмфюрер, доктор Ауэ рассказывает, как, «не ведая, что творит», смотрел, а потом и сам участвовал в резне, стрелял и убивал.
Жалею, что я не слышал, как Евтушенко читает в Иерусалиме:
«Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу».
Леопольд Унгер,
«Новая Польша»
«Новости недели»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
