Еврейский Мир

Мне лет восемь, я младше остальных, но никому не уступаю в росте и быстро бегаю. К тому же я левша, и меня ставят на левый фланг. Играем до вечера, до самой темноты, до тех пор, пока на стремительно чернеющем небе мерцают ещё розовые следы пылающего за горизонтом солнца. Их косые лучи бросают уже прощальный свет на наше поле. Этот последний миг уходящего дня придаёт нам только новые силы, и пока сквозь наступающие сумерки ещё виден мяч и различимы очертания самодельных футбольных ворот, мы, не зная усталости, продолжаем наши баталии.

Но сначала перед игрой мы сговариваемся. Отношение к слову «сговор» не слишком почтительное, если не сказать негативное или сдержанное. Для меня же оно звучит как не всеми узнаваемая перекличка, своего рода волшебный пароль, от которого до сих пор исходит свет.

Тот свет, который вставал и весь день плыл над Ананьевом и которого я ждал уже с вечера. И утром, через нескончаемый абрикосовый сад, ещё только освещённый первыми лучами раннего солнца или в туманной пелене мелкого дождя, я, в окружении всегда доверчивых стрекоз мчался вниз к невидимому с улиц огромному пустырю, который нечаянно расположился в самом центре бывшего уездного городка южнорусской степи. Начинался он сразу за самыми крайними и самыми большими деревьями дедушкиного сада. Может быть, из-за своего пограничного положения они, словно беря на себя защитные функции, и отличались от своих остальных собратьев. Стволы их были толще и листва гуще, да и сами растущие на них абрикосы никогда не спутаешь с другими.

За неровным зелёным забором и открывалось огромное, окружённое со всех сторон фруктовыми садами необозримое раздольное пространство. Оно влекло, манило и каким-то таинственным образом притягивало к себе ребят. Там, среди невысокой, но густой травы с раннего утра местные мальчишки встречались с такими же, как я, школьниками, приехавшими с родителями на лето к своим дедушкам и бабушкам. Мы проводили время, наверное, так же, как и многие наши сверстники: мерились силами, рассказывали друг другу какие-то страшные истории или играли в нами же придуманные игры, типа «казаков-разбойников». Но главным делом, самым важным событием дня, да и всего лета, был, конечно, футбол. Перед игрой и происходил сговор.

На самом деле мы просто разбиваемся на команды, как говорили тогда, делимся по справедливости. Можно было, конечно, бросить жребий любой монетой, но монеты у нас не водились, их надо было ещё поискать. Ананьев вообще был городом безденежным, где процветал почти забытый ныне товарный обмен. Цены на всё там были низкие, продукты действительно продавалось за копейки, но и они были не в ходу. Для нас же это был тот редкий случай, когда без денег бывает даже лучше.

Одиннадцать мальчишеских пар, обняв друг друга за плечи, отходили в сторону и, как водится у заговорщиков, шёпотом, чтобы никто не слышал, начинали сговариваться. Договорившись, мы подходили к выбранному судье и спрашивали: «Орёл или коршун?». И после его выбора каждый шёл в свою команду. На пары разбивались произвольно, и только два мальчика — Валерик Везне и Серёжа Москаленко — выделялись своим умением обращаться с мячом и, чтобы играть друг против друга, всегда сговаривались между собой. Первый был наделён таким даром обводки, что с помощью непостижимых для соперников финтов он легко проходил с мячом сквозь любой строй защитников. Могло показаться, что чем больше защитников, тем легче преодолевает он сплошной редут мальчишеских ног. Серёжа нередко с подкруткой поднимал мяч высоко вверх, и пока упругий волшебный шар чертил в воздухе свои пируэты, только он знал место его падения. Ему всегда удавалось поймать тот миг, ту единственно верную секунду, когда мяч, ещё не коснувшись земли, неожиданно для всех встречал на своём пути вездесущий носок его правой ноги, чтобы через мгновение забиться в сетке ворот ошеломлённого противника. Этот коронный приём виртуозно выполнялся им при любой погоде и в любое время суток, будь то летний зной или прохладные вечерние сумерки.

Он всегда занимал место центрального нападающего, и никто не оспаривал у него эту самую заветную позицию на футбольном поле.

Команду, в которой они играли вдвоём, победить было не под силу. Ещё через несколько лет, когда уже на городском стадионе сборные улиц соревновались между собой, в финале встретилась наша сборная улицы Карла Либкнехта и ребята с улицы Аносова. Тогда эти два мальчика стали героями того давнего победного сражения.

Мяч то и дело взлетал высоко в небо. Мы задирали головы и смотрели на то, как далеко-далеко, будто не на секунды, а на долгие минуты зависает неестественно крошечный мяч в воздухе. Небо над нами в тот день, как по заказу, было пронзительно чистым. Настолько чистым, что делалось не по себе. Без единого облачка оно смотрело на нас в упор, как исполинский судья, с живым интересом наблюдавший за нашим поединком. После очередного забитого гола Серёжа неторопливо шел к центральному кругу, и к нему посреди игры выбежала на футбольное поле девочка с сорванными цветами и, вся покраснев, на глазах сотен болельщиков, протянула смущённому худощавому мальчишке красные маки, которые он не знал, куда положить.

Всё это было потом… А пока мы играли за дедушкиным садом, ещё не было зрителей. Если, конечно, не считать тех, чьи сады очертили границы нигде не обозначенного футбольного поля, благоухающего в конце лета ни с чем не сравненным ароматом спелых абрикосов. Даже после частых проливных дождей, когда по улицам ещё долго нельзя было пройти, земля здесь высыхала на редкость быстро и никогда не заболачивалась. Обитатели соседних домов, делившие с нами свой досуг, устраивались прямо на траве, а некоторые выносили из дома табуретки, чтобы удобнее было наблюдать за тем, как мы гоняем мяч, спокойно коротая на свежем воздухе свои свободные часы. Один из них, выходя на публику, брал с собой проигрыватель и, к удовольствию соседей, заводил пластинки. Точнее, он ставил одну пластинку, или мне запомнилась только одна мелодия, которая, сопровождая наши поединки, чаще всего звучала в то время. Иногда она сливалась со звуком странного ветра, который вдруг пробегал по траве. Он появлялся всегда неожиданно и так же внезапно исчезал. В нём таилось что-то необъяснимое. Откуда он появлялся, и какая сила вызывала его, никто не знал. Ананьев укрылся в глубокой низине, на самом дне древнего моря, надёжно защищённый от ветров высокими утёсами, которые когда-то были его берегами. Пробегавший по траве ветер, когда не колышется ни одна даже самая тонкая веточка и ни одна ягода растущих рядом кустов чёрной смородины, действительно, не мог не вызывать вопросов и до сих пор остаётся для меня некой загадкой. Она сродни видению несущегося поезда, не раз замеченного очевидцами, на месте давно разобранного железнодорожного полотна, соединявшего Балаклаву и Севастополь, построенного ещё англичанами во времена Крымской войны. О нём я впервые услышал от одного из наших первых болельщиков, отставного офицера, служившего прежде в тех краях. Его доходившие до нас рассказы о каких-то невероятных и малоизвестных вещах подтверждали давно высказанную мысль о том, что в относительно замкнутых пространствах всегда находятся немало любознательных и неординарно мыслящих людей. Говорили ли взрослые о феномене того места, куда они сами выходили каждый день, сказать трудно.

Ребята же, расходясь по домам и не спеша провожая друг друга в сонной тишине почти неосвещённых улиц, не умолкая говорили совсем не об этом — о приключениях, таинственных островах и дальних странах. И ещё о том, что лето почему-то быстро проходит…

И когда наступало время отъезда, они приходили провожать всю нашу семью, по-взрослому обменивались рукопожатиями и забрасывали узлы и чемоданы в кузов грузовика, увозившего нас к железнодорожной станции в сорока километрах от Ананьева. После деревянного моста через Тилигул, невдалеке от дома, где, как рассказывали, родился Корней Иванович Чуковский, тогда ещё Корней Эммануилович, жили после своей свадьбы Айзик и Шейдля, мои будущие дедушка и бабушка. Как и другим рабочим семьям, им выделили свободный участок земли в центре города. Вчерашние молодожёны построили здесь дом и посадили абрикосовый сад, выходящий к самой крупной ананьевской синагоге.

Когда в город вошли немцы и румыны, все оставшиеся там евреи, за исключением только одного человека, были расстреляны, а синагога — разрушена, от неё не осталось ни единого камешка. Возникший на её месте пустырь не застраивался десятилетиями. Обо всём этом я узнаю ещё не скоро, а тогда, когда грузовик только трогался с места и, пробираясь по дорожной хляби, медленно набирал скорость, я размахиваю руками провожающим нас ребятам, которые какое-то время бегут за машиной, крича на ходу что есть мочи: «До следующего лета». И каждый следующий год мы вновь и вновь собирались на нашем заветном месте.

Но однажды я не приехал…
Из включённого в машине радио, которое я почти не слушал, до меня неожиданно донеслась мелодия, которую нельзя было спутать ни с какой другой — я узнал её сразу. По NPR она звучала точно так же, как и много лет назад под звуковой фон нескончаемых ударов по мячу, возбуждённые детские голоса, громкие реплики болельщиков, заглушаемые яростным свистом запасных игроков и пением парящих над нами перелётных птиц. С тех пор я её не слышал. По национальному радио исполнялся, как оказалось, знаменитый блюз Роберта Джонсона «Перекрёсток» («Crossroad»). Он, словно звуковой тоннель, почти мгновенно перенёс меня туда, где существует ещё вчерашний день, и продолжает жить давно ушедшее время. Оно присутствует в каком-то параллельном нам мире и, подобно крымскому поезду, иногда врывается в наши будни. Сказал же большой писатель, что прошлое никуда не уходит — оно даже не прошлое.

Проезжая по Бостону или его окрестностям, я всякий раз невольно притормаживаю при виде играющих в футбол подростков. На этот же раз музыкальные ритмы американского Юга, в которых тоска, горечь и кипящие страсти его обитателей неразлучно живут вместе, оттеснили мои планы. Отложив дела, я оставил машину около одного из школьных стадионов. Своими размерами и идеальным травяным покрытием он мог потягаться с иными мировыми аренами. Устроившись на мягкой траве, я с былым волнением наблюдал за футбольным поединком местных старшеклассников. Как легко и просто обращались они с мячом! Перебрасывая его с ноги на ногу и не снижая скорости, будущие чемпионы играли в одно касание, делали точные длинные передачи и хлёстким ударом поражали ворота противника. Удавалась им и продуманная оборона, и остроумные контрудары, привитые, очевидно, их опытным тренером. Несмотря на усталость к концу второго тайма, игроки, не жалея себя, боролись изо всех сил, стараясь показать всё, на что они способны.

Когда их матч закончился, молодые спортсмены, не снимая элегантную форму и даже бутсы, похоже, самого последнего образца, начали расходиться. Кто-то заметно спешил и быстро засеменил по аккуратно выложенным дорожкам к своим или родительским машинам. Другие, явно никуда не торопясь, спокойно шли, не отрываясь от незаменимых теперь смартфонов. Расходились поодиночке. Удаляясь от быстро опустевшего стадиона, идущие порознь и уже не замечающие друг друга спортивные фигуры своими одинокими контурами напоминали ожившую гравюру из галереи парадоксальных реальностей Мориса Эшера.

Я провожаю их долгим взглядом и думаю о том, насколько они играли лучше и сильнее, чем мы. Но куда им всем до нашей команды!

Прохладный ветер, перебиравший ветки дикой вишни, напоминал о том, что лета осталось немного. Низкий туман повисел в воздухе и бесследно исчез. Где-то далеко надо мной кричала ночная птица, очень странно кричала. И я сразу не пойму, откуда донёсся этот звук: из-за открытого окна моей машины или с того пустыря на месте забытой городской площади, где в летних предвечерних сумерках неправдоподобно далеко вытягивались наши исчезнувшие тени.

Борис ЛИПЕЦКЕР

Оцените пост

(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться