Холодная зима 1963 года
Я смотрю на фотографию Зинка и реву, реву. Потом одергиваю себя, словно слышу его издевательски-дружеский голос:
— Стыдно, баба Майя (так он меня называл после моих 25). Женщина пожилая. Мне стыдно за тебя. Нос красный, а глаза! Глаза б мои на тебя не глядели!
Я слушаюсь его, умываюсь холодной водой и обещаю не распускаться.
Но трудно. Трудно, Зиночек, вспомнив тебя, смириться с тем, что тебя нет с нами. Ты был светом и радостью для всех нас, твоих друзей, хотя тебе самому приходилось, бывало, ох как нелегко.
Вспоминаю очень холодную зиму 1963 года. Я живу при 62-й Красногорской онкологической больнице, где лежит мой тридцатилетний муж. От Москвы до больницы ехать часа полтора в насквозь промерзшем автобусе. Поэтому люди едут сюда только при крайней необходимости. Но Зинок приезжает к нам каждую неделю. Сегодня мы его ждем.
Люди от автобуса идут к больнице, стараясь дышать в воротник, чтобы сохранить тепло, приехали всего несколько человек. Среди них Зинок. Я смотрю на его ноги в ботиночках и представляю, как холодно его обмороженным ногам.
Приехавшие входят в теплый вестибюль больницы, начинают ровнее дышать. А вокруг Зинка уже народ — это ходячие больные. Они уже знают Зинка, знают, что этот веселый и добрый человек обязательно скажет им что-то хорошее, подбодрит.
Рук у Зинка уже нет. Я снимаю с обеих его культей авоськи со всякими вкусностями, которые нам прислала Наташа, жена Зинка, моя подруга с детства. И мы идем по коридору больницы веселой гурьбой до палаты мужа.
Зинок заходит, а там уже будет их спор-разговор, обоим интересный. Зинку, перенесшему свою трагедию, было больно видеть, как уходил из жизни его друг. Но разговор их был веселым…
Он сразу покорил нас
Нас было трое подруг: Нелка, Наташка и я. Мы с одного московского двора, из одной школы. Первой замуж вышла Наташа. Она училась в МГУ на геофаке. И вышла за своего сокурсника Зиновия Каневского, которого все всегда называли Зинком.
Зинок был веселый хохмач, прекрасный пианист, сочинял стихи и, казалось, абсолютно всё знал об Арктике. Он покорил нас с Нелкой сразу и навсегда, как покорял всех окружающих.
Я долго помнила его хохмы, и вот одна из них. Торжественно расшаркиваясь, он произносил: «Дорогу женщине!» А потом: «Мужчине — тротуар».
Закончив МГУ, Зинок с Наташей попросили направить их в Арктику, и их послали зимовать на Новую Землю в Русскую гавань. Именно об этой дальней зимовке режиссером Сергеем Герасимовым был снят фильм «Семеро смелых».
Какие мы получали оттуда письма! О северном сиянии, о сверкающих льдах, о белых медведях и о том, как на Зинка вдруг напал разозленный зверь и Зинок его победил.
Это о жизни в Русской гавани, о Севере Зинок написал многие свои стихи.
«Ты бела и черна, ты хитра и изменчива,
Ты сверкаешь луны обручальным кольцом.
О, полярная ночь, ты похожа на женщину
С обжигающе резким холодным лицом».
Но вдруг… Хорошо, когда с этого слова начинается что-то радостное, но это не тот случай. Вдруг мы узнаем, что Зинок попал в пургу, потом его нашли обмороженным, товарищи оттирали его руки и ноги 36 часов. И теперь, возможно, предстоит ампутация пальцев. Господи, а как же фортепиано?
Позже Зинок напишет книгу «Цена прогноза» о том, как важен верный прогноз погоды и в мирные дни, и в дни войны. А в тот ясный полярный день Зинок с товарищем должны были пробежать на лыжах всего 3 километра, чтобы снять научные показания. Обычное дело. Погода по прогнозу — отличная.
Закончив работу, на следующий день ребята должны были возвращаться на свою станцию.
Неожиданно пошел сильный снег, завыл ветер, небо стало быстро чернеть. Начиналась жестокая полярная пурга — бора. Это когда ветер валит с ног, а снег забивает нос, рот, не дает дышать. Полностью исчезает видимость, и человек не в состоянии даже разглядеть пальцы собственной руки. Полностью утрачивается способность ориентироваться. Во время боры ни сигнальные ракеты, ни выстрелы из карабина не в силах пробить могучий заслон пурги, все заглушают свист и вой.
Ребятам вначале удалось поставить свою легкую палатку, разжечь печку, чтобы согреться. Но скоро ветром палатку сорвало, а печку опрокинуло. Зинок кинулся ее поднимать руками в длинных почти до локтя рукавицах (по эти оттаявшие, а потом замерзшие рукавицы, ему и отрезали обе руки). Ребята решили ползти обратно к станции и держаться вместе. Но их скоро разбросало в разные стороны.
Зинка зимовщики нашли только на следующее утро, когда бора успокоилась. Врач в этот момент отсутствовал. За ним тут же отправились на тракторе. А ребята решили растереть Зинку отмороженные руки и ноги спиртом. К сожалению, их добрые намерения нанесли непоправимый вред… Вместе с мертвой сдирали живую кожу.
Приятель же Зинка, Анатолий Афанасьев, погиб, он хотел спастись за скалой, заснул и замерз.
Было решено Зинка с Наташей срочно отправить на Большую Землю в больницу. В Москве врачи сражались за каждый миллиметр рук и за пальцы ног.
И вот я сижу в московской больнице у постели Зинка. Культи отрезанных рук уже заживают. А Зинок, чтобы я не ревела, рассказывает мне анекдоты.
Кончилось время больниц — мы дома у Зинка. После короткого разговора Наташа просит нас: «Ребята, выйдите на минуту из комнаты». Вышли, и вдруг слышим звуки фортепиано. Зинок играет! Ворвались: да, он играл, Наташа прикрутила к культям палочки, и ими он играл.
Надо жить!
Эти первые после несчастья годы были самыми трудными. Всё, к чему готовился, чем интересовался, что было целью в жизни, стало невозможным. Казалось, навсегда. И мы видели другого Зинка, посуровевшего, без его обычной улыбки. Он много читал по-русски и по-английски. Ему сделали косметические протезы, чтобы не ходил с пустыми рукавами.
С помощью специальных приставок Зинок научился печатать на машинке и делал это легко и быстро. Когда мне надо было что-либо перепечатать, я, не задумываясь, обращалась к нему. Впоследствии ему сделали протезы Кобринского, которые улавливали биотоки рук. Этими протезами он мог делать только одно движение — захват. Он мог «захватить» вилку, ложку, ручку, полотенце.
В эти первые годы Зинок решил заняться переводами. Прекрасно перевел несколько английских книг по географии. Время шло. Ему присвоили звание «Почетного полярника». И дальше он уже всю жизнь не расставался с маленьким значком на лацкане пиджака — это была его принадлежность к небольшой, но мужественной семье полярников.
Он получал письма от своих друзей с зимовки. Как-то в одном из писем было такое приглашение: «А приехал бы ты к нам, Зиновий, мы были бы ой как рады».
И он вдруг решился. Еду!
Проявилась его огромная жажда вырваться из этой, как он ее называл, «нежизни», вернуться туда — на Север. Пусть на короткий срок, побывать, обняться с полярниками.
Письмо-приглашение с арктического архипелага Земля Франца-Иосифа он показал своему другу историку Натану Эйдельману. Натана в жизни все звали Тоник. Цитирую Зинка: «Тоник загорелся вмиг, а делал он это виртуозно, шумно, с блеском, цепко… Тут же нарек те острова Землей Франц-Иосиф-Виссарионовича и намертво отмел сомнения — ехать немедленно! Обещал подумать, как это сделать, и, не дожидаясь моего окончательного ответа, добился командировки для корреспондента Зиновия Каневского на остров Хейса Земли Франца-Иосифа у главного редактора журнала «Знание — сила» Нины Сергеевны Филипповой. Низкий поклон ей за это…».
«Всё бы прекрасно, — писал потом Зинок в книге «Жить для возвращения», — да оставался один персонаж, которого терзали самые лютые сомнения и страхи. Это был, конечно, я сам. Как буду одеваться, как буду пользоваться туалетом, выдержат ли мои обмороженные ноги снег и лед, и еще лицо, навсегда оставшееся обмороженным».
Натан Эйдельман оказался замечательным другом. Он не жалел Зинка. Он вдохновлял его, вытаскивал из состояния отчаяния. Зинок поверил в себя.
Остров Хейса, Земля Франца-Иосифа. Как его там встречали! Сколько объятий, улыбок, слез радости было! На имя Наташки и на имя Н. Я. Эйдельмана пришли телеграммы: «Я СЧАСТЛИВ!» И не наше дело спрашивать, как он справлялся там с бытом. У всех было ощущение, что он просто «отодвинул» этот быт, как будто был здоровым, а не инвалидом.
В Москве после возвращения из этой первой полярной командировки его сын, пятилетний Мишка, принес в дом неизбежный, давно ожидаемый вопрос: «Папа, ты еврей?»
И, не дожидаясь ответа, добавил неожиданно: «Когда вырасту, тоже обязательно буду евреем».
На очерк Зинка в журнале «Знание — сила» об острове Хейса пришли восторженные отклики читателей, и Зинок возродился. Он встал в строй; он снова улыбался и хохмил.
Много-много раз он бывал на Севере, принимал участие в ледовых авиаразведках, по 8 — 16 часов каждая, плавал на атомоходе «Арктика». Он стал прекрасным очеркистом. Его очерки постоянно печатались в журналах «Знание — сила», «Природа», «Вокруг света», «Земля и Вселенная».
Да, он знал многое о делах и судьбах полярников, но о некоторых фактах не мог поведать в печати — их запрещали, вычеркивали. Только при Горбачеве, в годы «перестройки», Каневскому позволили написать о том шквале репрессий, который обрушился на полярников в 30 — 40-е годы. Цитирую по книге «Зачем человеку льды», изданной в 1989 году: «Не было на Крайнем Севере ни одной исследовательской или производственной «ячейки», ни единого, самого что ни есть медвежьего угла, куда не дотянулся бы кровавый меч беззакония». Вот так. Список жертв огромен. Перечисляя некоторых, Каневский пишет: «Да что там говорить, если аресту и жестоким пыткам в 1948 году подвергся начальник Главсевморпути и министр морского флота СССР Афанасьев».
Из журнальных очерков Зинка рождались книги, четырнадцать книг — и все они были посвящены Арктике. «Цену прогноза» я уже упоминала, вспомню еще несколько названий:»Загадки и трагедии Арктики», «Разгаданный полюс», «Всем ветрам назло», «Зачем человеку льды?» и другие. Последняя, пятнадцатая, книга воспоминаний и раздумий называется «Жить для возвращения».
Его знания, юмор, жизнелюбие привлекали. Он провел ряд передач на радиостанции «Эхо Москвы». Каневского пригласили читать спецкурс по истории арктических исследований в Гуманитарный университет.
Всей деятельности Зинка как будто не мешали проблемы со здоровьем. А проблемы эти были очень серьезные. Он перенес 15 операций. Многие были последствиями обморожения. Можно было подумать, что его постоянно проверяли на прочность: когда же он сломается? А он не ломался. Даже не прогибался. Накануне операции Зинок обычно отказывался от успокоительных уколов, а садился к окну и сочинял что-нибудь смешное на злобу дня. Когда «погас» один глаз, он мне бодро сказал: «Я и одним вижу не хуже тебя». Ни о какой жалости к нему и речи быть не могло.
Коллеги из журнала «Знание — сила» в годовщину его смерти писали: «Шутки и смех, когда он был здесь, не умолкали. Уже поднимаясь по лестнице, знали — пришел Зиновий. Так было 28 лет подряд. Сейчас, когда его нет, нам кажется, что это — как миг, как вздох».
«Окопавшиеся» евреи
Один из последних очерков Зинка имел эпатирующее название «Жиды и льды». Зинок никогда не подчеркивал национальности своих героев.
«Однажды, — пишет он в этом очерке, — на борту арктического судна молодой штурман, стоявший вахту, между прочим изрек: «Красотища! Знай они, что здесь бывает такой штиль и никаких льдов нет и в помине, — все евреи, как один, пошли бы в полярные моряки. Все бы повылазили из своих жмеринок и оказались бы тут как тут!»
Я впал в ярость. Ну мерзавец, ну скотина, мысленно орал я, словно это была первая в моей жизни антисемитская выходка… Да я могу прямо сейчас, с ходу, назвать сотни имен евреев, с которыми зимовал на Новой Земле, работал в экспедициях на Кольском полуострове, на Таймыре, на Чукотке, летал в ледовую разведку, читал в книгах по истории Арктики. Первым вспомнился герой-подводник Фисанович. Потом летчик Северного флота Бунимович. Затем настала очередь легендарного юного моряка Саши Ковалева (в миру он был Сашей Рабиновичем). Его, сироту, усыновили морской офицер Ковалев и его жена, известная переводчица Рита Райт-Ковалева».
Многочисленные энтузиасты и романтики Севера, среди которых были и евреи, шли в высокие широты исключительно по зову души и разума.
«Их здесь ждали непридуманные опасности и лишения, ничтожная зарплата, скудный паек и… счастливое ощущение важности того дела, которое позвало их сюда». Евреи были в каждой полярной профессии — они были метеорологами, руководителями зимовок, учеными-гляциологами, полярными летчиками и проявляли себя мужественными и решительными людьми.
Рудольф Лазаревич Самойлович — один из главных героев этого очерка. Он был участником и руководителем двадцати одной арктической экспедиции. Впоследствии Самойлович создал Институт по изучению Севера, ныне Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт в Санкт-Петербурге. В августе 1938 года после возвращения из очередной командировки в Центральную Арктику, он поехал в санаторий, где его арестовали и расстреляли. Только в 1957 году последовала стандартная посмертная реабилитация.
Я позволю себе перечислить некоторые еврейские имена, о которых узнала из очерков Каневского.
Заместителем начальника экспедиции О. Ю. Шмидта на знаменитом «Челюскине» был еврей Илья Баевский (расстрелян в кровавые 30-е). В команде также были кинооператор Аркадий Шафран, запечатлевший на пленку всю челюскинскую эпопею, моторист Виктор Гуревич и завхоз Борис Могилевич, — единственный человек, погибший вместе с «Челюскиным».
Евреи «окопались» не только в ледовом лагере Шмидта, — они сумели пробраться и в сплоченную семью крылатых спасателей, ринувшихся на помощь бедствующим. Среди них был сын одесского грузчика лихой смельчак Борис Пивенштейн. Военный летчик, он входил в звено знаменитого Н. П. Каманина… В нашей полярной авиации было немало евреев. Штурман Лев Рубинштейн участвовал в самых крупных воздушных экспедициях. Вспомним и смелого пилота Якова Мошковского… А возглавлял нашу полярную авиацию с самого момента ее организации в 1933 году Марк Иванович Шевелев… В справках о Героях Советского Союза напротив его фамилии стоит краткое слово: «еврей». Во время войны он был генерал-лейтенантом авиации, возглавлял штаб авиации дальнего действия. Марк Иванович оставался верен полярной авиации до конца жизни… Шевелев написал предисловие к одной из книг Каневского.
И еще несколько слов о Михаиле Эммануиловиче Плисецком, герое Гражданской войны. В 1932 году он был начальником горных рудников в советских шахтах на Шпицбергене и одновременно генеральным консулом СССР на архипелаге. Он зимовал там вместе с женой и восьмилетней дочкой. В страшные 30-е годы Плисецкий был репрессирован и расстрелян. А его дочь Майя… знаменитая Майя Плисецкая.
Примеры можно множить и множить. Но мне бы хотелось отослать читателей к книгам самого Зиновия Каневского. Человека, влюбленного в Арктику, посвятившего ей всю свою жизнь, настоящего героя, еврея-полярника.
Вот одно из стихотворений Зинка:
«Приснилось мне, как светлой ночью,
В пургу, в снегу, в аду, в бреду
Я полз бескомпасно, бессрочно
По черному морскому льду.
И вмиг не стало жизни прежней,
Текущей ровно, без затей,
И наступил он, неизбежный
Момент кусания локтей.
Вокруг кипит судеб вращенье,
Судьба-струна, судьбинка-нить…
И надо жить для возвращенья
Ко всем, кто продолжает жить».
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
