Леонид Сорока — прекрасный детский поэт. Не знаю, от работы ли в республиканской детской газете, или просто от характера это, но ощущения и образы ребёнка для него — буквально-пребуквально свои. Они не просто добрые — без этого говорить с ребёнком нельзя, тут не надуешь, — но естественные, своим голосом. И с незаёмным юмором — нашим, национальным, с добродушной подсмешечкой над собственным стилем и сюжетом.
Некогда киевлянин, ныне житель израильского Кармиэля, рифмовать начал давным-давно. Издал за десяток книг, причём направлений всяческих — но почему-то именно как поэта для детей воспринимает его публика. Уж больно хорошо.
А может быть, в том дело, что «взрослые» его стихи историчны и часто трагичны? Но трагизма у нас, у взрослых, в этот сумасшедший век избыток. И хочется людям чего-то лёгкого, милого, шуточного, с добродушным подтруниванием. Может быть, Леонид пишет так много для детей по этой же самой причине — всем нам хочется весёлого и прозрачного добра. Особенно сегодня, перед раскрытием Машиаха, на этой струне играть приятней.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Леонид Сорока
ЖУК-ЗАБЫВАКА
То ли в роще, то ли в чаще
Жук ползёт, глаза тараща.
Бедный жук забыл о том,
Где себе построил дом.
КУЗЯ
Жил сверчок по кличке Кузя
Неженатый, холостой.
Ползать он умел на пузе
Под диваном и плитой.
Приходил без спросу в гости,
Путал пол и потолок.
Забивался, будто гвоздик,
В самый дальний уголок.
Был такая крохотулька —
Проходил он, где хотел,
И на маленькой свистульке
Замечательно свистел.
Но однажды утром рано
Я проснулся — дом пустой.
Нету Кузи под диваном,
Нету Кузи под плитой.
Не с кем выпить чашку чаю,
Не с кем в прятки поиграть.
Где ты, Кузя? Я скучаю.
Приходи ко мне опять!
КУЗНЕЧИКИ
Без устали кузнечики
стрекочут на поляне
и душным летним вечером
и утром ранним-ранним.
Взвалив себе на плечики
стальные молотки,
работают кузнечики,
прыгучи и легки.
Они с утра до вечера
стоят у наковален.
Кузнечный цех кузнечиков
заказами завален.
Броня жуку откована,
а рядышком — взгляни:
стоят уже готовые
две новые клешни.
Блестящими монетками
ночной усеян пруд.
Кузнечики их меткими
ударами куют.
И отковали воздух:
звенит — лишь прикоснись.
И выковали звёзды,
и запустили ввысь.
И чтоб шагалось весело,
легко тебе и мне,
куёт кузнечик песенку
на солнечном огне.
ПРЕСТУПНИК
Внимание!
Ищет полиция Льва.
Приметы преступника —
Хвост, голова,
Четыре ноги и огромная пасть.
Он дом проглотил и рыбацкую снасть,
Паром, вертолет, грузовик и вагон.
Преступник опасен и вооружен.
А кто наведет полицейских на след,
Получит в награду коробку конфет.
ОБЕЩАНИЕ
Я буду кушать суп с лапшой,
И кашу, и котлеты.
И стану я как дом большой —
Так вырасту за лето.
Смогу я младшую сестру,
Как папа, брать на шею.
И в порошок того сотру,
Кто драться станет с нею.
***
Ну что грустишь ты, ёлы-палы,
Волос остатки теребя.
Скажи спасибо за опалу,
За неприятие тебя.
Пускай не будешь сыт от пуза,
Повременишь слетать в Париж.
Зато к тебе явилась муза,
Ты с нею рядышком сидишь.
Ты с ней в разлуке был годами,
Уже и адрес в книжке стер.
За благосклонность этой дамы
Идут на плаху и костер.
МОЙ ДЕД — ПЕЧНИК
Мой дед, с которым не был я знаком,
Не сиживал с ним рядом на крылечке,
Как и отец его, был печником.
Он жил в полесском маленьком местечке.
И искорка, поднявшись по трубе
Из той печи, что дед сложил когда-то,
Звездою стала. И сейчас тебе
И мне, мигая, светит виновато.
ОТЕЦ
Ушел отец.
А вдруг и впрямь ушел —
Не умер, просто вышел,
Хлопнув дверью.
А в комнате продутой и теперь я
Порою слышу — всхлипывает пол.
Слышны шаги тяжелые отца,
Впитали стены бас его громовый
И переливы украинской мовы
С перчинкою еврейского словца.
Как он сидел на облучках саней!
Как ел и как работал — с аппетитом!
Мы, дети, знали, если что — влетит нам.
На ласку скуп, но тем она ценней.
И чувствуя горчайший свой удел,
Он дрался сам и жить учил не ноя.
И никого обременять собою
Он, даже умирая, не хотел.
Из жизни он ушел. Ну как же так?!
Я в комнату вхожу пустую с дрожью.
Вдруг не ушел, вдруг где-то здесь он все же.
Подай, отец, мне хоть какой-то знак.
ГОРОД
Изумрудное чудо Растрелли
на ладони держал над Днепром
этот город. А мы в нем сгорели,
только пепел остался да гром.
Было весело в нём, было грустно,
встречи — в шутку, разлуки — всерьёз.
Он спускал нас Андреевским спуском,
как взрывник — поезда под откос.
За спиною не висла поклажа —
ни богатства, ни бед, ни вины.
На просторах Центрального пляжа
были все перед небом равны.
С пляжа двигались юною стаей
порыжевших на воле волчат
и за медную двушку взлетали
на Крещатик с Подола назад.
В забегаловке «Крымские вина»,
в ароматах «Абрау-Дюрсо»
нашей юности половина
раскрутила свое колесо.
И сходились мы в круг, малолетки,
и дышали друг другу в плечо.
У обманщицы этой рулетки
постоять бы немного еще.
Но уже в поднебесные сферы
улетел он, взмахнув рукавом —
город тот дочернобыльской эры,
где родился я в сороковом.
МУЗЫКА
Когда на двух евреев из Ирана
Я спину гнул с рассвета дотемна,
За стенкой не звучало фортепьяно,
А грохотали прессы у окна.
В две пары глаз хозяева следили,
Я был, как мышь, у них под колпаком.
И никаких иллюзий и идиллий,
Которыми когда-то был влеком.
Но в этом шуме, грохоте и гвалте
Особенная музыка была,
Был Моцарт свой, свой Бах и свой Вивальди,
Играющий на скрипочке сверла.
Когда земля под прессами дрожала
И пыль вставала пламенным столбом,
Меня лишь эта музыка держала
И не давала тронуться умом.
***
Ривки, Сары и Шмули…
Вся еврейская рать!
Вы навеки уснули,
вас уже не поднять.
И могильные камни
мох столетья покрыл.
А добраться туда мне —
ни резона, ни сил.
С фотокарточек старых
может выглянуть вдруг
юный дедушка Барух —
шляпа, трость и сюртук.
Он, согласно моменту,
строг и даже сердит,
рядом бабушка Ента
в кресле венском сидит.
И не слышен им скрежет
надвигавшихся лет.
Их обоих зарежет
озверевший сосед.
И мгновение длится
много дней и ночей.
Но успеет родиться
мой отец Моисей.
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 3,67 из 5)
Загрузка...
