Солнечным июньским утром новоиспечённые лейтенанты танковых войск Сергей Митрохин и Леонид Гельман в последний раз вышли за КПП родного училища. На них была новая с иголочки форма, приятно пахнущая кожей, поскрипывающая портупея, начищенные до немыслимого блеска хромовые сапоги. Вчера отгуляли они свой выпускной вечер и, согласно традиции, осушили по фужеру водки, на дне которого тускло поблёскивали две маленькие лейтенантские звёздочки. Сегодня ребята вступали в новую офицерскую жизнь, и жизнь эта обещала быть безоблачной и прекрасной, как начинавшийся летний день.
Кому не знакомо это чувство, когда тебе двадцать с небольшим, ты здоров, полон сил; от радости тебе хочется петь, ты готов обнять целый мир и закричать во всё горло: «Люди! Я люблю вас!»?
В то время была в разгаре хрущёвская «оттепель», недавно прошёл XXII съезд партии, на котором окончательно был развенчан культ личности Сталина. Стали появляться невероятно смелые по тем временам книги, статьи, спектакли; люди вздохнули свободнее. Началась эра космонавтики – первый спутник, Гагарин, Титов. Молодёжь испытывала прилив гордости за свою страну, её великие достижения.
Не были исключением и лейтенанты Митрохин и Гельман. Хотя и не стали они лётчиками, откуда, как считалось тогда, прямая дорога в отряд космонавтов, тем не менее, очень гордились приобретённой специальностью танкиста и распределением на самый край света – в Дальневосточный военный округ. Подружились они ещё на первых сборах, когда их койки оказались одна над другой. Все четыре года учёбы ребята были неразлучны: сидели за одной партой на теории, вместе заступали в наряд, ходили в увольнение. Расставались они только во время каникул, разъезжаясь по домам. Поэтому известие о распределении в одну часть друзья восприняли с восторгом.
Впоследствии судьба всё же развела их по разным гарнизонам, однако они регулярно переписывались, и каждый отпуск, если позволяла служба, проводили вместе – то на родине Лёни – в Одессе, то у Серёжиной матери – в деревне под Воронежем.
За время их дружбы они обсудили, кажется, все темы, какие только есть на свете. Оба много читали, активно занимались спортом, увлекались коллекционированием. Не интересовал их, пожалуй, только национальный вопрос. Ну какая, в самом деле, разница – русский, еврей, татарин? Разве определяют качества человека цвет глаз, волос, запись в паспорте или в военном билете? Был бы человек хороший.
Лёня Гельман никогда не задумывался о своём происхождении и не испытывал на себе особых проявлений антисемитизма. Если в офицерской компании кто-то подвыпив начинал рассказывать анекдот про «Абрама и Сарру», физически крепкому Лёне обычно достаточно было выразительно посмотреть на рассказчика, чтобы тот спохватился и торопливо перевёл разговор на другую тему. Конечно, Лёня был в курсе, что дослужиться, скажем, до генерала, еврею в советской армии практически невозможно. Но кто, кроме отъявленных карьеристов, забивает себе этим голову, будучи молодым лейтенантом или капитаном?
Ситуация изменилась летом 1967 года, после Шестидневной войны в Израиле. Победа в этой войне пробудила национальное самосознание и гордость за свой народ во многих евреях по всей планете. Не обошло это стороной и Гельмана. Как профессиональный военный он мог оценить блестяще проведённые израильтянами молниеносные операции по разгрому противника, как еврей не мог остаться равнодушным к еврейскому государству, борющемуся за своё существование, находясь в кольце смертельных врагов. С этих пор Лёня начал размышлять о судьбе своего народа, положении евреев в СССР и слушать «западные голоса». По времени эти события совпали с окончанием короткой «оттепели», когда буквально на глазах стали выкорчёвываться те молодые побеги свободомыслия, на которые возлагалось так много надежд.
Изменения, происходившие с Лёней, конечно, не могли остаться незамеченными Сергеем. Однако тот ни о чём не расспрашивал, ожидая пока друг заговорит сам. Лёня рассказал ему о своих планах, уже всё для себя решив. Сергей слушал не перебивая, отвернулся к окну:
– Знай, Лёнька, – тихо сказал он, – что бы ни случилось, я всегда остаюсь твоим другом.
– Да знаю я, Серёга, знаю! – хлопнул его по плечу Леонид.
Ему повезло – в отказ он не попал. Через какие-то десять месяцев после увольнения из армии и подачи заявления в ОВИР он получил разрешение на выезд в Израиль. Улетал бывший майор Гельман с женой, ребёнком и двумя чемоданами. В Шереметьевском аэропорту, кроме родителей, его провожал только майор Митрохин, надевший по этому случаю парадную форму, несмотря на обилие гэбистских стукачей в зале.
Друзья не проронили ни слова – всё и так уже было сказано. Прощаясь, Сергей протянул Лёне маленькую пластмассовую коробочку.
– Что это?
– Открой, узнаешь.
В коробочке лежали две лейтенантские звёздочки.
– Те самые, из фужера?
– Ага.
– Гляди, ещё не пропустят.
– Не пропустят – выбросишь.
Лёня махнул рукой, посадил на плечи дочку, подхватил чемоданы и двинулся к окошку паспортного контроля. По дороге он обернулся – майор Митрохин отдавал ему честь.
Вопрос, чем заниматься в Израиле, перед Гельманом не стоял. Опытный офицер-танкист сразу оказался востребованным. Три месяца переподготовки, учения на Синае – принципиальной разницы между Т-55 и «Шерманами» с «Центурионами» Лёня не заметил. Несколько труднее было привыкать к своеобразной воинской дисциплине, когда подчинённые солдаты-мальчишки говорят тебе «ты», уходят на выходные с автоматом подмышкой домой и, вообще, порой ведут себя так, словно находятся не в армии, а на дискотеке. Зато в том, что касается боевой подготовки, израильская молодёжь вызывала у Лёни неизменное восхищение. За 15 лет воинской службы он не сталкивался с таким серьёзным отношением солдат к технике и её возможностям. О дедовщине в ЦаХаЛе не имели даже представления, и «отмазаться» от армии никто не стремился. Напротив, наиболее опасные, в случае возникновения боевых действий, рода войск считались самыми престижными. Лёня мог поклясться, что такого уровня патриотизма, такой готовности защищать свою страну и при необходимости отдать за неё жизнь, нет ни в одной армии мира. Теперь для него стала очевидной причина невероятных израильских побед во всех войнах.
Увы, очередная война не заставила себя долго ждать. Перед Высокими Праздниками 1973 года майор Гельман (звание ему подтвердили) получил двухнедельный отпуск. В Йом Кипур его, как и многих его товарищей, вырвал из синагоги сигнал тревоги. Сколько раз потом спрашивал он себя: «Почему?» Почему оказались не готовы к войне? Почему слишком многие находились в отпусках? Почему были столь самонадеянны после 1967 года? Разве враг давал повод усомниться в своём стремлении взять реванш или в своей подлости, ударив в самый священный день в году?
Ответов на эти вопросы у него не было, как не было их и у руководства страны. Лёнино подразделение сражалось на южном фронте и потеряло в ожесточённых боях на Синае почти половину машин. Танк майора Гельмана тоже был подбит, стрелок смертельно ранен, остальные члены экипажа получили ранения различной тяжести, сам Лёня отделался контузией и ожогами. А сколько ребят сгорело в машинах заживо! С этой войны Лёня, не имевший до того времени ни одного седого волоска, вернулся с полностью белыми висками.
… Уже в скором времени у Гельмана, отличавшегося открытостью и широтой натуры, появилось много друзей и хороших знакомых, как среди «наших», так и среди коренных израильтян. Но всё же первая настоящая мужская дружба, как и первая любовь, не исчезает из памяти под влиянием таких неумолимых обстоятельств, как пространство и время.
Не забыл Лёня Серёгу Митрохина и, доставая иногда из внутреннего кармана крохотную коробочку с двумя лейтенантскими звёздочками, был убеждён, что и старый друг помнит о нём. Времена тогда были такие, что о контакте не могло быть и речи – серьёзных проблем по службе Лёня Митрохину не желал. И всё-таки в глубине души он был уверен, что пути их ещё пересекутся.
… Шли годы. Гельманы полностью адаптировались в стране и всей душой полюбили Израиль. Конечно, быстрому привыканию к новым условиям способствовало то, что Лёне не пришлось, подобно многим другим репатриантам, переучиваться, искать работу, трудиться не по своей специальности. Однако завидовать воинской профессии могут лишь те, кто сам не был в армии, не потел на учениях, не терял друзей в бою. А уж быть военным в Израиле – это вам, извините, не в Швеции. Впрочем, в Израиле, если вдруг очередная война, солдатом становится каждый.
… Эта военная кампания отличалась от предыдущих тем, что на карте не стояло существование государства. После сокрушительных поражений враг, кажется, уяснил, что в открытом бою Израиль не одолеть. Поэтому, окопавшаяся в южном Ливане палестинская «Хизбалла» предпочла тактику артиллерийских обстрелов севера Израиля. В какой-то момент терпение у израильского правительства лопнуло, и было принято решение о начале операции под кодовым названием «Мир Галилее», заключавшейся в очистке юга Ливана от палестинских бандитов.
… Находясь на марше в южной части долины Бекаа, танковая колонна под командованием подполковника Гельмана была атакована сирийскими танками и вынуждена была принять бой. Израильтяне оказались в невыигрышном положении – фактор внезапности сыграл свою роль. Надо сказать, что вся «Хизбалла» держалась на военной помощи Сирии и денежных вливаниях из Тегерана. Сирийская армия, фактически оккупировавшая Ливан, в свою очередь оснащалась советским оружием и инструктировалась советскими военными специалистами. Всё это было, разумеется, известно израильтянам. Но сейчас даже Гельман, знакомый с танками Т-55 и Т-62 не понаслышке и прошедший советскую школу тактики ведения боя, был неприятно удивлён грамотными действиями противника. Как правило, именно обученности, грамотного командования в сочетании с упорством и волей сражаться до конца, не хватало арабам для победы, несмотря на постоянный перевес их армий в живой силе и технике.
В этот раз всё было иначе, и сомнения, сразу возникшие у Гельмана, впоследствии нашли своё подтверждение. Но сначала предстояло перегруппироваться, выдержать натиск противника, сманеврировать на левом фланге и, наконец, контратаковать справа, вынуждая сирийцев отходить. В какой-то момент, головной, предположительно командирский танк противника, который Лёня намётанным взглядом выделил ещё в начале боя, оказался на три-четыре десятка метров впереди остальных, медленно отползающих назад машин. Лёня отдал команду: «Полный вперёд!», и когда головной танк оказался на расстоянии выстрела, последовала команда: «Огонь!» Снаряд точно лёг под правую гусеницу, от чего та слетела, и танк беспомощно завертелся вокруг своей оси, словно упавший на спину в воду огромный жук. У Лёниного экипажа вырвался победный крик, потому что противник, оставшийся без командира, как известно, уже наполовину побеждён. Теперь оставалось развить успех и отрезать экипаж подбитой машины от своих, что и было сделано без труда.
И тут произошло то, что представить себе было просто невозможно. Ещё во время так называемой «войны на истощение» 1968 – 70 гг. израильтяне научились перехватывать незакодированные радиопереговоры советских лётчиков, неофициально воевавших на стороне Египта. Это сослужило хорошую службу Израилю, в ВВС которого служило немало репатриантов из СССР. Радиопереговоры русских являлись также и постоянным предметом для шуток, поскольку матерных анекдотов в эфире было не меньше, чем полезной информации. До сих пор Гельману не приходилось сталкиваться с радиоперехватом в танковых войсках, однако принцип был тот же, и такая возможность не исключалась.
… Убедившись в том, что противник, потеряв с десяток машин, отброшен, и командирский танк полностью отрезан от своих, Гельман приостановил наступление и отдал по рации приказ сержанту Давиду Ицхаки, выходцу из Ирака, свободно владевшему арабским, передать экипажу подбитой машины через громкоговоритель ультиматум – немедленно сдаться. Обычно в таких ситуациях арабы покидали машины с белой тряпкой над головой, не дожидаясь приглашения. Прошло пять минут после объявления ультиматума – люки танка не открывались. Стрелок Рони Вайншток вопросительно посмотрел на Гельмана.
– Подожди, – остановил его Лёня, что-то предчувствуя, и приказал отвечающему за связь Йоэлю Голану порыться в эфире.
Минуты бежали одна за другой, в эфире были только свои, и безгусеничный, но всё ещё небезопасный танк одиноко стоял, ощерившись в их сторону пушкой и пулемётом, явно не желая сдаваться. Внезапно через треск помех Гельман уловил знакомые интонации и попросил радиста очень медленно вернуться в этот диапазон. Наконец он услышал:
– Фролов, ты должен разгруппировать машины и обойти бархан слева… делай, как я говорю! Почему ещё не вызвал авиацию?!
Этот голос Гельман узнал бы из тысячи других. Он мечтал услышать его столько лет и сейчас не мог поверить своим ушам.
– Товарищ подполковник, с дивизией нет связи. Пробуем обойти бархан… трудно, очень сыпучий песок… держитесь…
– Сыпучий песок, вашу мать… я вам насыплю в казарме..!
Сомнений быть не могло. Этот голос не мог принадлежать кому-то другому. Гельман сорвал наушники с недоумевающего Йоэля, переключил тумблер и, проглотив внезапно подступивший к горлу ком, чётко произнёс:
– Подполковник Митрохин, ты слышишь меня?
Десять, пятнадцать, двадцать секунд молчания.
– Лёня, неужели ты? – совсем тихо произнес Митрохин.
– Я, Серёжа, я, чёрт подери, – заорал Гельман, рванув ворот так, что отлетела пуговица.
– Ты в каком звании, если не секрет, конечно? – совладав с собой, спросил Митрохин.
– В таком же, как и ты. – Не мог же я в Израиле лицом в грязь ударить. Опять же – честь родного училища.
Так они разговаривали минут десять, а может, и все двадцать, рассказывая о своём житье–бытье, вспоминая друзей, сослуживцев. И как будто не было десяти лет разлуки, жизни в государствах, отдалённых дальше, чем разные планеты; словно не находились они на выжженном, провонявшем гарью и соляркой, усеянном подбитыми танками и трупами поле; словно не были жерла их орудий сейчас направлены друг на друга…
– Командир, командир, – вернул Гельмана к действительности голос Йоэля Голана, – из штаба армии спрашивают, почему приостановили наступление.
– Сергей, – вздохнул Гельман, – давай переходить к делу.
– Давай, Лёня.
– Тебе не надо объяснять сложившуюся ситуацию. Шансов у вас никаких. Вы должны сдаться.
– Это невозможно.
– Почему?
– Ты знаешь, официально советские военнослужащие не участвуют в боевых действиях. Я подведу наше руководство.
– Сергей, мы никогда не разговаривали с тобой о политике. Но ведь ты образованный, мыслящий человек. Чью репутацию ты защищаешь, рискуя своей головой?
– Я солдат, Лёня. Я давал присягу и выполняю приказ, так же как и ты.
– А ты не подумал, что выполняешь преступный приказ? – закричал Гельман. – Я защищаю свою страну, свой дом, свою семью. За что воюешь здесь ты? За агрессивных маразматиков из политбюро?
– Всё это так, Лёня. Только вот если я сдамся сейчас, мой Женька всю жизнь будет носить клеймо «сына предателя». Этого я не могу допустить.
– Командир, – настойчиво обратился Йоэль, – на связи генерал Эйтан.
– Скажи, я веду переговоры, – рявкнул Гельман, – через десять минут продолжаем движение. Экипажам приготовиться.
– Сергей, я не могу больше задерживать наступление.
– Я понимаю.
– На карте жизнь твоих людей, – использовал последний аргумент Гельман.
Пауза длилась минуту.
– Хорошо, Лёня, – наконец раздался голос в наушниках, – ты прав. Мы сдаёмся.
Гельман облегчённо вздохнул.
– Экипажу покинуть машину! – послышалась команда, продублированная арабским переводчиком.
С танковой брони поспешно спрыгивали люди с поднятыми руками и, пригибаясь, бежали в сторону израильских позиций.
– Одного не хватает, командир, – озабоченно сообщил Рони, не отрываясь от окуляра оптического прицела.
– Как не хватает? – Гельман схватил бинокль.
– Серёжа, – закричал он через пару секунд в микрофон, – почему ты ещё в танке?
– Если у тебя когда-нибудь будет возможность, Лёня, передай моей семье, что я их всех очень люблю. И ещё… я счастлив, что у меня есть такой друг, как ты…
Сухой щелчок «макарова», и оглушающая, звенящая тишина. Широко раскрытыми глазами смотрел подполковник Гельман на застывший неподвижно Т-62, не слыша рапортов о готовности своих экипажей: «Первый-алеф – готов! Второй-бэт – готов! Вэт, гимэл, далет – готовы!» Словно чужими, одеревеневшими губами повторял он прозвучавшую в наушниках боевую молитву «Шма Исраэль»: «Слушай Израиль, сегодня ты выходишь на бой с врагами…»
… Вскоре всё завершилось. Противник, собственно, уже и не сопротивлялся. Подполковник Гельман спрыгнул на землю, стянул с головы шлемофон и по перепаханной гусеничными траками земле, не разбирая дороги, побрёл туда, где в раскалённом от полуденного зноя танке остался лежать его первый настоящий друг. Возле машины он остановился, достал из кармана пластмассовую коробочку и аккуратно положил на броню две маленькие лейтенантские звёздочки.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
