ЧИТАЯ ЮРИЯ НОРШТЕЙНА
или СИСТЕМА ТАЛАНТА
Окончание
Большой художник ищет возможности мира и согласия не только между религиями, идеями, народами, но и между «измами» в искусстве. Конечно же, если эти «измы» представлены настоящими мастерами. В книге Норштейна на одном развороте абстракция Пауля Клее и «Вечерний звон» Исаака Левитана. И две эти работы совершенно не мешают друг другу, а помогают открыть секреты мастерства.
Мне же эта особенность «Снега на траве» еще раз напомнила о том, что раздоры, склоки, кровавые конфликты в мире нашем – следствие пошлости, заурядности, бездарности. Людям одаренным нечего делить друг с другом. Сказанное вовсе не отменяет невольную конкуренции, толкотню на Парнасе, зависть, подножки, доносы, удары исподтишка и прочую мерзость, которой отмечен мир искусств. И все же все эти особенности «холодной войны», никогда не перерастают в войну кровавую, «горячую».
Юрий Норштейн – знаменитость мировая, лауреат всех мыслимых и немыслимых премий, но он немолод, а потому книга его пронизана печальным лейтмотивом прощания с тем миром, в котором большому художнику удалось сделать лишь малую толику задуманного, реализовать только часть своего таланта.
«Сегодня мы отчетливо наблюдаем, во что превращается человек,
— пишет Норштейн,
— лишенный воздействия искусства. Ему остается идеология. Не важно — какая. Идеология джипа, бритого затылка для лучшего узнавания собрата по разуму, идеология власти или ксенофобии и т.д. Но чо он способен в них разглядеть? Скорее всего, ничего. Им движет только инстинкт обладания и вкладывания денег. Все. Геббельс собирал живопись, любил и знал романы Достоевского, что не мешало ему отправлять сотни тысяч людей в печь».
В этом печальном аккорде есть ряд нестыковок, понятных для русского таланта еврейского происхождения, пробующего, иной раз, примирить непримиримое. Дело даже не в том, что лично Геббельс только способствовал массовым убийствам, но и в причине его любви к Федору Достоевскому – одному из первых теоретиков юдофобии. Вот об этом Норштейну, художнику мира, совсем не хочется вспоминать. Хотя он и видит перед собой бритые затылки отечественных штурмовиков.
«Я все думаю, что же есть дар?
— пишет в конце первого тома Норштейн.
– Один из ответов – чистота помыслов».
Увы, часто это не так, но в том, что касается самого автора «Снега на траве», дефиниция точная.
В этих заметках я сознательно опускаю замечательный, интереснейший рассказ о каждой из работ мастера. Эта школа мастерства, точнее университет или даже академия – предмет для отдельного разговора. Отмечу только, что Норштейн дает уроки профессии, прекрасно понимаю, что научить таланту невозможно.
Второй том «Снега на траве» Норштейн начинает цитатой из Блеза Паскаля:
«… все тела, взятые вместе, и все умы, взятые вместе, и всё, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия – это явление несравненно более высокого порядка».
Юрий Норштейн – человек глубоко религиозный. Он понимает, что без Бога Библии, Баха и Моцарта, Босха и Рублева, Александра Пушкина, Льва Толстого и того же Блеза Паскаля и современная цивилизация ничего не стоит; и бесполезны те попытки воспитания во имя гуманизма, которыми и были заняты, по преимуществу, гении прошлого. Он знает, что и все им любимое, им сделанное — ничто, если кто-то в результате его усилий не накормит голодного, не подаст руку падающему, не пожертвует собой ради ближнего.
Большой художник работает для всех времен, но он всегда в своем времени, в его бедах и радостях. Норштейн пишет о «Шинели»:
«… с точки зрения человека энергичного, умеющего жить, делать деньги, обкрадывать других, убивать, если они мешают. С его точки зрения любой человек – абсолютное ничтожество, и для него таковым является большинство населения страны».
Да, сказано о несчастном чиновнике Башмачкине, но и о сегодняшней России.
И как изобретателен, мудр талант. Вот прямо-таки гимн смерти, сочиненный Юрием Борисовичем:
«Короны не освобождают от смерти. Смерть демократична, она для всех. Ели бы мерзавцы, жаждущие власти, были бы от нее избавлены, то несчастьям на земле не было бы конца».
Акакий Акакиевич не о какой власти не помышлял, но Юрий Норштейн не безмозглый либерал, он знает и видит, что бед от «униженных и оскорбленных» может быть не меньше, чем от людей власти:
«Но будет ошибкой наделить благородными, гуманными чертами человека только за то, что он мал, унижен, оскорблен и поэтому не способен на подлость и унижение другого, если окажется при власти. Еще как способен».
Норштейн враг всяких общих, навязанных схем, правил и систем. То есть, всего того, что насильно исподволь пытаются внедрить в жизнь и сознание стран и народов нынешние властные социалисты и либералы Запада.
«Меня всегда восхищала история,
— рассказывает Норштейн, — когда во время репетиции Станиславского с Михаилом, от игры которого мэтр просто чесался от удовольствия, кто-то, наклонившись к нему, сказал: «Консантин Сергеевич – не по системе», тот восторженно ответил: «Какая еще система! Мишенька сам система!»»
Позволю себе немного политики: самая большая опасность для Израиля сегодня – это не агрессия арабов, а попытка Запада заставить Еврейское государство «играть по системе», в то время, как Израиль уже сам по себе был «системой» задолго до возникновения Англии, Франции, Германии и прочих учителей жизни. Здесь нет гордыни, а есть защита прав личности и таланта. Уж в чем, в чем, а в таланте потомкам Иакова не отказывали и не отказывают даже юдофобы.
Большой художник живет исторической памятью. Он помнит, чем завершились революции плебса во имя «свободы, равенства и братства».
«Две тысячи лет христианства,
– пишет Норштейн,
– не смогли избавить людское сообщество от жажды мщения… Жажда мщения и жажда власти на одной линии».
Все это, как будто, вновь о «Шинели», о мстительном призраке Башмачкина, но режиссер тут же возвращает нас «на землю»:
«Маленький пример – армейская дедовщина. Она кристалл наших общественных отношений. Каждый униженный, битый знает: придет час и он выместит полученное от «дедов» на «салагах», идущих ему на смену».
Исторический опыт! Как же о важен. И как удивительна и обязательна, необходима способность таланта по совету Декарта подвергать все сомнению. Читаю в «Снеге на траве»:
«Выученные истины твердеют, становятся декламацией, патетикой; они мертвы, как мертвы от механического повтора слова о «слезинке ребенка в основе гармонии», о «твари дрожащей», о том, что «если Бога нет, все разрешено» ( а то будто мы не знает, какие преступления творились Его именем); очень любят повторять кантовское о «моральном законе в себе». Весь этот хрестоматийный «курс молодого бойца» — для удовольствования собой, когда есть правила, пособия, и ты безгрешен».
Не знаю, как насчет Канта, но в Достоевском Норштейн точно нашел главное:
«Когда есть правила, пособия, и ты безгрешен».
Правила Федор Михайлович талантливо придумал сам, а романы сочинил в виде пособия.
Но и сам Норштейн грешен, придумывая свои правила. А куда деваться – на эти поиски обречен каждый большой художник. Слушаем:
«А чего нам сегодня не хватает? Устремленности к идеалу. Ведь мы не можем всерьез воспринимать в этом качестве благополучие экономическое. Оно может быть лишь средством на пути, но никак не целью. Если внутри нас нет этого посыла к идеалу, мы не сможем преодолеть нашу материальную благосостоятельность, чтобы увидеть нечто, что далеко превосходит само понятие «экономика».»
Для кого это написано? Для мира, в котором понятие «идеала» вызывает одну насмешку. Для мира, которому не хватает только денег, секса и власти. Недаром к главе об «идеале» Норштейн приводит слова великого страдальца Варлама Шаламова:
«Растление охватывало души всех и только религиозники держались».
Значит, это режиссер вновь говорит о своем времени и о человечестве 21 века.
Норштейн не декларирует свою религиозность. Он хорошо знает, как сложен, труден, противоречив путь к вере, но знает он и то, что на другом пути нет искусства:
«Казалось бы ясно, что истоки искусства в религиозных откровениях. При этом не важно, верующий ты или нет. Имеют значение сами вопросы веры или безверия. Они, эти вопросы, только толкают художника к проявлениям смыслов жизни. Подлинный художественный результат не зависит от иерархии героев, любая человеческая жизнь от Эйнштейна до последнего бомжа, соединяется в голове и душе художника с его собственными мучительными поисками истины».
Норштейн помещает в своей книге иконы, много говорит о христианстве, но вдруг:
«…мне бы хотелось сделать фильм по Библии – «Книге Иова… Другая моя идея снять фильм по «Песни песней», тоже по Библии».
Норштейн воспитан на русской культуре. Для него Тора, Пятикнижие – это Ветхий Завет, предтеча – Нового – Евангелия, но мечтал он снимать фильм не о «страстях господних», а о том, чем жили его предки на протяжении 40 веков. Повторю, Норштейн, как добрый, талантливый и мудрый человек, ищет возможность мира и здесь – между святыми Книгами, как источниками великого искусства. Но … Он может восторгаться «Возвращением блудного сына», иконами Рублева, различными сюжетами на тему «распятия» — все из Нового Завета, но снимать-то: продолжить своим талантом — он хочет «Книгу Иова» — одну из величайших повестей, созданных еврейским гением.
Непознаваемость, познаваемой бесконечно, Вселенной. В иудаизме и Бог подобен Космосу. Подлинное искусство – тоже тайна и бесконечность, как и современная наука
« У Ландау была замечательная фраза,
— читаю в «Снеге на траве»,
— что наука физика вступила в область таких познаний, когда мы можем понять истину, которую уже невозможно вообразить. А Нильс Бор охарактеризовал качество открытия: идея недостаточно сумасшедшая, чтобы быть верной. В общем, физики вступают в область непознаваемого, но вычисляемого, которое еще находится в пределах вычисления, то есть уже математика приходит к каким-то, по существу, абстрактным понятиям, а логика перестает быть чистой логикой. И все эти вещи сходятся в творческом процессе безусловно».
Завершает свою книгу Юрий Норштейн необходимым повтором: «общество потребления», кумир злата – все это уводит род людской от идеала. Пишет он о нынешней России, о своем времени, но, думаю, не только о ней и о нем:
«… распространение мировоззрения богатых искривляет жизнь людей незрелых, не достигших такого же социального и материального положения, но испытывающих властную нужду его получить. В результате у нас сейчас главенствует философия жизни богатых, неприкасаемых и неприкосновенных, губительно воздействуя на общественную жизнь, на просвещение».
Всегда это было и всегда будет, пока жив род людской. Не было бы вечного конфликта между идеологией корысти и щедростью, между пошлостью и вкусом, между талантом и бездарностью – не было бы и всего того, что нас окружает сегодня; не было бы и самого Юрия Норштейна с его шедеврами: «Сказкой сказок», «Шинелью» и «Ежиком в тумане»…
Автор — АРКАДИЙ КРАСИЛЬЩИКОВ
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 3,67 из 5)
Загрузка...
