Еврейский Мир

 *Пури́м (жребий) — еврейский праздник, установленный, согласно библейской Книге Есфири (Эстер) в память спасения евреев, проживавших на территории Персидской империи от истребления их Аманом-амаликитянином, любимцем персидского царя Артаксеркса (Ахашвероша; возможно Ксеркс I, V в. до н. э.).

         Я знал, что несколько лет назад у дяди был инсульт.  Однажды дядя мне приснился.  Спешил там куда-то, пожал мне руку и быстро ушел.  Я забеспокоился, позвонил тете и узнал, что дядю неделю назад уже похоронили. Через несколько недель я с тетей поехал на кладбище.  Был приятный весенний день.  Мы тихо сидели на лавочке, глядя на дядин портрет.  Странно было видеть изображение этого молодого гордого капитана двадцатидвух лет, с орденами и медалями на гимнастерке.

— Рано он ушел, и до шестидесяти не дотянул, — тихо сказала тетя. — Всю войну от Сталинграда до Берлина прошел без царапины.  На гражданке уже не мог ужиться.  Красную звезду за три танка получил в первом же бою.  А могли и героя дать.  Прямо из Томского училища на сорокопятки поставили — восемнадцилетнего пацана.  Генерал Манштейн наступал., Паулюса хотел вызволить.  До того боя все на батарее потешались, мол, нашли кого на передок ставить — жидка-пацана.  Говорили, что он первый и в штаны наложит.  Вот и не мог он со всеми от танков бежать.  Или голова в кустах, или грудь в крестах…  А вышло, что все в штаны и наложили, а он один с подавальшиком снарядов остался и атаку отбил.  Говорил, что это было чудо кокое-то.  Он стрелял и попадал, и по нему стреляли, но все как-то мимо.  Героя взял комбатареи, хотя со всеми батарейцами спрятался.  Потом написал, что «лейтенант Владимир Матусовский под моим руководством…».  Дали Володе звезду и перевели на гаубицы, подальше от передовой.  Мол, на передке этот еврейчик все танки у фрицев собьет и героя придется давать.  На этих гаубицах он и до Берлина дошел.  Там мы и были одиннадцать лет до демобилизации в пятьдесят шестом. Приехали мы с тремя детьми под Киев, в Боярку.  Я пошла продавщицей, а у Володи — никакой специальности.

Через полчаса к нам подошел опрятный стройный старичок и спросил, хотим ли мы, чтобы он прочитал поминальную молитву у могилы дяди — кадеш. Я с радостью согласился, дал ему рубль, и мы с тетей стали слушать древние звуки восхвалений Богу.  Речитатив растекался медленно и уносил куда-то в иную реальность.  Я тогда не понимал ни одного слова и никогда раньше не слышал кадеш. Вспомнил, что захватил с собой четвертушку и рюмки.  Разлил на троих.  Дедуля крякнул и со смаком выпил рюмочку.  Потом он разговорился:

— А у меня жена и две дочки в Яру где-то остались.  Не захотела она в эвакуацию.  Мне было тогда сорок шесть, но я  пошел добровольцем.  Только семьям военнослужащих разрешали в эвакуацию… Писал, уговаривал. Был всю войну в обслуге самолетов.  Я мастер-краснодеревщик…  А там по дереву много работы было…

Я не дал деду так просто уйти.  Налили еще по рюмочке, выпили за всех ушедших и познакомились. Его звали Гирш Батышев.  Он выгдядел лет на семьдесят, а оказалось 89.

— Я и первую мировую захватил.  Даже солдатским крестом наградили.  Смешно так.  Надо мной там все потешались.  Мол, нашли кого на передок ставить — жидка-пацана.  Да он же первый и в штаны наложит.  Думаю тогда, что страх в карман надо положить и вперед.  Либо голова в кустах, либо грудь в крестах. Первый бой.  Туман.  Хорошо для штыковой атаки.  Я от страха бежал впереди всех и кричал громче всех. Первый в окоп прыгнул.  Из блиндажа десяток австрияк выбежало.  Я ружьем и штыком замахал как сумашедший и кричу на них на еврейском.  Они тоже испугались, все бросили и бежали, а двое споткнулись и легли. Головы руками закрыли, и я над ними стою и кричу, как зверь.  Унтер набежал и орет: «Коли их»!  А как колоть человека?  Мне это было еще страшней, чем если бы меня самого кололи.  Кричу в ответ, что это пленные, а не свиньи, и колоть их никому не дам.  За то, что первый в траншеи добежал, рассеял отделение врага и взял пленных, мне дали солдатский крест.  И с передка забрали.  Мол, этот пацан всех австрияк до Вены прогонит. Возили меня на сбор денег и вещей для фронта, как еврея-орденоносца.  Говорили, что вот еврей, а герой.

Мы с тетей посмеялись. Я удивился, что дедуля зеркально повторил несколько фраз из рассказа тети, хотя его в это время рядом не было, и ничего услышать он не мог.  Гирш мне очень понравился и я стал убеждать тетю, что это для нее самая подходящая пара — старость коротать.  Вскоре они поженились. Мы стояли в очередь в ЗАГС и дедуля шутил.

— Мария, все-таки я на 20 лет тебя старше.  Ты ведь не загуляешь потом?  Сразу не гуляй, вдруг у нас еще будут красивые дети…

Через несколько лет началась горбачевщина и перестройка. Граница снова открылась и мы все смогли уехать в США.  Самое дешевое жилье было в районе Кронхайтс, у любавичесуих хасидов.  Гиршу было уже 94, но в первую же неделю он пошел работать на мебельную фабрику в Бруклине.  Босс за день работы заплатил ему десять долларов.  Больше Гирш решил не работать «на дядю». В квартире он устроил себе мастерскую и что-то все время мастерил.  Мне запомнилась его трещетка на праздник Пурим*. На виселице — кукла Амана и десять «пупсиков», его сыновей вокруг.  На Пурим вся синагога любавичей была в восторге от этой трещетки.  Гирш с гордостью говорил, что первую такую он сделал еще в 1914, перед своей первой мобилизацией.

Через два года Гирш слег в больницу.  Вода в легких.  Еще неделя — и тихо отошел.  Ребе синагоги любавичей** организовал похороны Гирша и направил 10 мальчиков прочитать кадеш над могилой.  Я уже понимал эти слова печальных восхвалений.

           Верхняя половина трещетки, с Аманом и его сыновьями у меня. Единственная вещь и память о Гирше.  Я все не могу сообразить, как была устроена нижняя половина.  Если соображу — хочу отремонтировать и пойти на Пурим.  Прошло 22 года, а я все не могу сообразить.

          Последнее время мне снится, что хожу по еврейским кладбищам и читаю кадеш бывшим воякам.  Они улыбаются, садятся со мной возле своих портретов и мы выпиваем по стопке.  Они рассказывают, как со страху наделали разные подвиги на войне.  Я просыпаюсь, а они растворяются за завесу, в свое никуда.  Мне все больше становится интересно, что там.  Я их прошу взять меня с собой на минутку. Иногда меня туда пускают, но берут слово ничего не рассказывать живым.  Все, молчок.

           Да, кстати недавно прочитал, что наш праотец Яков перед встречей с Эйсавом тоже боялся двумя страхами.  Страх быть убитым — это ясно. И был второй страх — самому убить. Может быть это и есть наши вечные пуримские страхи, которые иногда «оборачиваются» в радость и праздиники? Подобно тому, как и грех иногда «оборачивается» праведностью…  А чудо… Вот иногда говорят: «его пуля не берет».  Звучит, как сказочка?  А недавно по американскому военно-историческому каналу были передачи об этих «чудесах», произшедших во время американских компаний на Тихом океане, в Корее и Вьетнаме.  Да уж, и не без вояк-евреев. Не без…

— — — —

** Рабби Менахем-Мендл Шнеерсон (18 апреля 1902, Николаев — 12 июня 1994, Нью-Йорк), чаще упоминается, как Любавический ребе  — 7-й и последний ребе Хабада. Один из виднейших еврейских деятелей XX века.  В 1994 году награждён посмертно высшей наградой США — Золотой медалью Конгресса.

Оцените пост

(голосовало: 6, средняя оценка: 3,83 из 5)

Загрузка...

Поделиться