В Киеве воробьёв называли «жидиками». Причины никто не знал, кроме одного человека – Дяди Коли. Это был его секрет, и поэтому он относился к воробьям с большим уважением. Каждый день в обеденный перерыв, сидя на деревянной бочке, он крошил в своих больших мозолистых ладонях чёрный ржаной хлеб и разбрасывал его вокруг себя. Стайки сереньких комочков давно привыкли к этому месту и к дяде Коле, и как только он появлялся, с лёту рассаживались вокруг, что вызывало на его рябом, сером лице жалкое подобие улыбки.
Худощавый на вид, с жилистой, крепкой плотницкой рукой, с глубоко посаженными глазами, прячущимися под кустами огромных бровей, быстрый в движениях на своих коротких мускулистых ногах, он был порождением среды, в которой вырос. Совершенно безграмотный, умеющий поставить в зарплатной ведомости только свои инициалы, дядя Коля был хорошим плотником не без смекалки и находчивости. Его нельзя было уличить в безделье, как других, и это его злило. Из-за безграмотности его не продвигали по работе, и его однообразная жизнь породила в нём характер и привычки, резко отличающиеся от нормы. У него никогда не было настоящей семьи, а та, которая могла бы ею называться, отказалась от него из-за невыносимого характера. Вот и сейчас он сцепился с Вовкой из-за того, что тот взял из его ящика для инструментов без разрешения какой-то инструмент.
– Эй, сколько раз тебе говорено без спросу не лазить, может, я там гроши держу! – начал закипать дядя Коля.
– А ты бля… возвращай сразу инструмент, а то больше не дам, – огрызнулся Вовка, поправляя защитные очки на кирпатом носу.
– Я этот коловорот уже час ищу, пока не вспомнил, что ты одолжил. И вообще, чего ты в бутылку лезешь, сам ведь виновен. У меня работа срочная, а делать её нечем.
Лицо дяди Коли перекосилось от злости, и он, выбрасывая на стол из инструментального ящика всё содержимое, орал, стараясь перекричать визжащую в дальнем углу циркулярку.
– Ты мне баки не забивай, историй не придумывай. Я вон в ящике полтинник держал, а теперь найти не могу. Наверно, он к твоему коловороту прилип.
Молодому смышленому Вовке эта словесная перепалка нравилась, и он, увидев ещё одну возможность вывести дядю Колю из себя, продолжал:
– Да ты что, фашист необразованный. Кому твои деньги нужны, да у тебя в жизни таких денег не было, кому ты баки забиваешь, кому лапшу на уши вешаешь. Я всё про тебя знаю.
Вовка ничего конкретного не знал. Так слухи, разговоры всякие. Но этого было достаточно, чтобы одуревший от злости плотник, с острым, как бритва, топориком, бросился на Вовку. Побледневший, как полотно, пацан пулей вылетел из столярки и не возвращался до тех пор, пока сбежавшиеся на шум рабочие не отобрали у дяди Коли топор и не успокоили его.
Нервишки у дяди Коли пошаливали со времён войны, и его предохранители сгорали при первой же перегрузке. Даже без неё он постоянно искал любую причину, чтобы с кем-то сцепиться. Причина не имела значения, и все это знали, стараясь не давать никакого повода для ссоры. Его терпели, не обращали внимания на выходки и даже иногда, когда он появлялся на работе выпивший, прятали, чтобы начальство его не заметило. Проблем вокруг было достаточно, и личность этого человека не вызывала особых тревог, так как он был маленьким и не очень нужным винтиком в большой машине, называемой производством. Столярка находилась на отшибе от основных корпусов, и большое начальство никогда здесь не появлялось – ноги не доходили. Дядю Колю давно все оставили в покое. На собрания и субботники он не ходил, в столовку тоже. Никогда ни с кем не здоровался и не прощался. Приходил на работу раньше всех, а уходил последним. Создавалось впечатление, что он здесь живёт среди столярного оборудования и досок, опилок и тырсовой пыли, накапливающихся в этом помещении в больших количествах в течение всего рабочего дня. Он здесь ел, мылся после работы под струёй огородного шланга и даже брился, используя осколок зеркала и свой острый, как бритва, топорик.
Единственной его радостью было общение с воробьями – жидиками, как он их называл. Было смешно наблюдать со стороны, как он за ними ухаживал, разговаривая, как с живыми людьми. Странные это были беседы, загадочные. Вёл он их, когда никого рядом не было, оглядываясь по сторонам и стараясь, чтобы никто не подслушал.
Отношения между Вовкой и дядей Колей были испорчены на всю жизнь. Зная об этом, Вовка решил отомстить ему. Дружба с Эмилем, настройщиком электроаппаратуры в лаборатории сборочного цеха подсказала идею. Проще пареной репы было спрятать в бочке, на которой обычно сидел дядя Коля, переносной магнитофон. Пара отверстий просверленных дрелью, и прекрасная акустика была обеспечена. В идею решили никого не посвящать, пока не появятся результаты. И они скоро появились. И какие!
Это была история пребывания дяди Коли в оккупированном Киеве, рассказанная воробьям в течение двух обеденных перерывов. В очередной раз, разбрасывая хлебные крошки, дядя Коля обратил внимание на одного особенно задиристого и бойкого. Он чирикал вовсю, будто пытаясь обратить на себя особое внимание. И дядя Коля, улыбаясь сам себе, вспомнил песенку, которую всегда напевал один из давно работавших с ним столяров – краснодеревщиков, которого звали Семёном. Ему вдруг показалось, что это вовсе не воробей, а тот Семён, которого уже много лет нет в живых и который вновь напевает ему эту же песенку:
«Эх, бескрылый человек,
У тебя две ножки.
Хоть и очень ты велик,
Едят тебя мошки.
А я маленький совсем,
Зато сам я мошек ем».
– Смешной ты, жидик, смешной! Что ты знаешь о себе, что ведаешь? А мне судьбой уготовано всех вас подкармливать. Кыш, кыш, жидик, куда без очереди лезешь, опять плети захотел. Быстро же, милые, вы всё забыли, быстро. Напомнить? Ну, поговорим. Может, поймёте, может, вспомните. Ничего вам сегодня не нужно. Серенькие вы, маленькие, гладенькие, все одинаковые. А когда-то нужно было. Всё немец снял, всё отобрал, проклятый, с нами не поделился. А как мы ему помогали! Ох, помогали, всё от души делали, на совесть. Хороший месяц сентябрь был, тёплый. Выгоняли мы вас со всех дворов, а кто задерживался – палкой, плёточкой, того в бок, того по спинке. Люди вроде бы, а как стадо. На убой коровок ведут: они чуют, мычат в испуге. Так и вы, крик и плач кругом, наверно, тоже чуяли. Ну а мне что и дружкам моим – работа есть работа. Не вас, так нас бы немец побил. А так душу отвёл, и всё тут. Всех положили – покосили в том яру Бабьем. Как сейчас вижу, чую. Не считал я, некогда было. Люди говорят, тысяч сто там явреев забили. Не жалел немец и нашего брата – украинца. Положил немало. А вы, жидики, народ живучий, во, гляди, как устроились, в птичек обернулись, в сереньких, в одинаковых. Думали, не узнаю вас. А я ваши привычки хорошо запамятовал и походку, и поведение, и носики – всё, как у тех. И вот опять вы здесь, в Киеве, в другом виде. Ну что ж, прикормлю я вас, прилащу, а там видно будет. Вон Мао Цзедун культурную революцию придумал, и китайчики вас стаями отлавливают по его приказу, в пищу потребляют. Откуда им, узкоглазым, знать, что вы жидики. А может, и впрямь прав китаец, пользы от вас никакой, одно разорение. Людей у них много, а вы их пшеницу клюёте, голод от этого может случиться. Мы этого в нашей стране тоже не допустим, что-то наше дорогое правительство придумает, а пока оно думает – вот ты, серенький, шустренький, иди сюда, иди к дяде Коле. Вишь, какой доверчивый. Ну, посиди на моей ладони, ну, поклюй крошечек, жидик, жидик и есть. Неожиданно дядя Коля прикрывает ладонь, и воробышек полностью прячется в ней. Между пальцами торчат лапки, и во все стороны крутится головка, пытающаяся больно ущипнуть толстый мозолистый палец. Ах, ты, какой шустрый! Кусаешься, свободы захотел? Я тебе покажу Кузькину мать. И дядя Коля, никогда не расстающийся со своим, острым, как бритва, топориком, тут же на ребре бочки отрубает по колено лапки воробышка. Его рука непроизвольно разжимается, и обезумевшая от боли птица моментально исчезает за деревянным забором. Дядя Коля, как ни в чём не бывало, с какой-то злорадной улыбкой, прячет топорик и, отряхнув остатки крошек с передника, направляется в столярку.
Через десять минут Вовка, бледный, как полотно, постучался в дверь кабинета секретаря парторганизации. На стол легли магнитофон с плёнкой и отрубленные лапки воробышка.
– Разберёмся, – сказал секретарь, выслушав рассказ Вовки.
На следующее утро дядя Коля на работе не появился. Не появился он и на второй, и на третий день. Вовка и мастер столярного цеха были вызваны в кабинет секретаря.
– Товарищи, – сказал он, без эмоций на лице, – я не думаю, что нам нужно предпринимать какие-то меры в связи с безобразным случаем в вашем цеху. Виновник уже наказан. Только что нам позвонили из Октябрьской больницы. Во вторник, в 6 часов вечера, к ним доставили человека, который попал на улице Саксаганского под трамвай.
У пострадавшего были отрезаны обе ноги по колено.
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
