Печальный смех и горькие слезы Бершади

«Нет памяти о прежнем; дай о том, что будет, не останется памяти у тех, которые придут после…» (Экклезиаст)

Унесенные веком

Местечко… Штетл на идиш… Штетеле, как ласково называли место своего обитания его жители…

История евреев в Российской Империи — это более всего история местечек, история черты оседлости. Местечки в царской России, пришедшие на смену средневековым европейским гетто и еврейским поселениям в Восточной Европе за долгие годы жизни (точнее — выживания) создали свой, несравнимый ни с каким другим быт, свой уклад, свою культуру, свой характер.

В этих заметках речь пойдет об одном из многих местечек, некогда разбросанных в черте оседлости бескрайней России. Могучая империя рухнула осенью 1917 года. На ее месте возникла новая держава — СССР. Что стало с местечками в новой стране? Революция, казалось бы, подвела «черту» под «чертой оседлости», но вместе с этим были разрушены и многие «вечные ценности» еврейского народа: таинственный мир еврейской Субботы с ее праздничным, даже в самом бедном доме, застольем, с горящими свечами, молитвами, пением, славословием Б-гу, со вкусными яствами, белой скатертью.

Черта под чертою. Пропала оседлость:

Шальное богатство, веселая бедность.

Пропало. Откочевало туда,

Где призрачно счастье, фантомна беда…

Селедочка — слава и гордость стола,

Селедочка в Лету давно уплыла.

Борис Слуцкий

Если бы в Лету уплыла только селедочка! Бурный, непостижимый поток революционных перемен в октябре 1917 года беспощадно унес в прошлое целый мир… Ученые раввины, мудрые цадики, меламеды в тесном общении с простым людом — кустарями, ремесленниками, водовозами, балагулами, клезмерами, — создавали особую ауру жизни… Шумные пестрые базары, оживленные толкучки — и в непосредственной близости от них тихие, почти торжественные площади перед синагогами.

Вечный страх изгнания, погромов висел над местечками, гнездился в сердцах его обитателей. Но не было в жизни явления, к которому евреи не научились бы относиться с юмором, — порой только это могло помочь сохранить человеческое достоинство в унизительных условиях черты оседлости. Никогда не забуду, как часто повторял на идиш бершадский сапожник и балагур Хаим Фельдман: «А эмэсэр шистер вертн гебойрн нор ин Бершадь! (Настоящий сапожник может родиться только в Бершади!) Но почему еврей, не умеющий быть сапожником, непременно хочет стать доктором — я не понимаю».

Заметной фигурой был в Бершади Хаим Фельдман. Порой он выпивал не меньше, чем одесские биндюжники, в этом состоянии его могла утихомирить только жена — добрая, высоченного роста женщина. Ее вызывали как «скорую помощь» в любое место Бершади, где оказывался крепко подвыпивший Хаим. Только что веселившийся и буянивший, он затихал и покорно говорил на бершадском идиш: «С тобой, Фрейделе, куда хочешь. Даже в лес». Еврейский юмор всегда был окрашен печалью, а печаль — юмором. Только в местечке могли возникнуть пословицы типа «Если у тебя нет простыни, не расстраивайся, ты сэкономишь на стирке» или «Если б еврей знал, что думает о нем сосед, в местечке была бы вечная война». А вот еще пример местечкового оптимизма: «Лучше еврей без бороды, чем борода без еврея». Это изречение я услышал впервые от знаменитого бершадского балагула Бенчика, о котором речь пойдет чуть позже. А пока… Немного о прошлом.

***

Когда в Подолии, юго-западной области Украины, возникло поселение, преобразовавшееся в XVII веке в местечко, а в 1966 году получившее «титул» города, который сегодня известен как Бершадь, — с абсолютной точностью сказать невозможно (впрочем, год основания Москвы тоже точно не известен). А вот то, что на том месте, где сегодня находится Бершадь, то есть на южной окраине бывшего Великого Литовского княжества, была крепость (видимо, давали о себе знать турки и крымские татары) — есть документальные подтверждения 1459 года.

Исторически сложилось так, что юго-западная часть Подолии, а с ней и Бершадь, не однажды переходили из рук в руки. Литовцев сменяли турки, турок — казаки, казаков — поляки. Они в самом конце XVII века присоединили к Польше эти края. Каждый из завоевателей строил укрепления для обороны и убежища на случай опасности.

В пору моего детства витали в Бершади передававшиеся уз уст в уста легенды о лабиринтах, катакомбах, улицах, которые пронизывают всю подземную Бершадь. Многие мои сверстники утверждали, что «если на нас нападут американцы», то они знают, куда спрячут родителей, — всяк оккупировал свое подземелье. Уже когда мы стали взрослыми, то признались друг другу, что никто в этих подземельях так и не побывал. А в детстве… Каждый мечтал стать графом Монте Кристо, если не в Париже, то хотя бы в Бершади.

***

Евреи обитали в Бершади уже в начале XVII столетия. И едва ни с первых лет проживания в этом местечке в течение всей истории они познали много страшных, жестоких погромов. Самые ужасные издевательства были во времена Богдана Хмельницкого. В особенности те, которые вершились под руководством любимого сподвижника гетмана, казацкого полковника Максима Кривоноса (кстати, советские энциклопедии об этом не пишут, там он значится лишь как герой освободительной войны украинского и белорусского народов). О жестокостях этих погромов у обитателей местечка воспоминания жили в течение столетий. Из книги «Русская история в жизнеописаниях…» выдающегося историка Н.И. Костомарова: «Самое ужасное остервенение показывал народ иудеям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменой. Свитки закона были извлекаемы из cинагог, казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них евреев и резали немилосердно… Страшное избиение постигло евреев из Полонного, где так много их перерезали, что кровь лилась потоками через окошки домов…». Думаю, что такое бывало не только в Полонном, но и в Немирове, Тульчине, Бершади. История Бершади, как, впрочем, и большинства местечек Украины — это трагическая повесть об издевательствах над людьми только за то, что они хранили верность своей вере.

***

Бершадь — одно из самых древних местечек в Украине, — кануло в прошлое совсем недавно. В 1897 году евреи в Бершади составляли более трех четвертей всего населения; в 1910 году в Бершади проживали 7400 евреев, и это составляло 61% от общего числа жителей. Кроме евреев, там жили украинцы, поляки, греки, но их дома находились за пределами местечка. До войны, в 1939 году, в Бершади оставались свыше 4000 евреев. Большие «колонии» бершадских евреев возникли к тому времени в Москве, в Одессе. В 70-х, начале 80-х годов в Бершади проживали около 2000 евреев. В те годы, в поминальные дни, в канун Рош-Хашана (еврейского Нового года) у старой синагоги собиралось много народу, приезжали бывшие жители Бершади со всех концов Союза.

Летом 2000 года я с киногруппой НТВ (режиссер Вл. Двинский) снова побывал в Бершади. В старой синагоге собрались почти все евреи, оставшиеся там. Их было немногим более ста человек. И хотя после субботней молитвы состоялось праздничное застолье, даже пели песни, но песни были невеселые. В воскресенье мы поехали на кладбище, там было несколько человек. Одни подрезали деревья, другие ремонтировали памятники. Володя Двинский, посмотрев на это, произнес: «Мне кажется, что здесь жизнь живее, чем в самом местечке».

По пути с кладбища мне вспомнились стихи Наума Коржавина:

Мир еврейских местечек —

ничего не осталось от них.

Будто Веспасиан здесь

прошелся в пожаре и гуле.

Сальных шуток своих

не отпустит беспутный резник,

И, хлеща по коням,

не споет на шоссе балагула.

Впрочем, о бершадских извозчиках, этих хранителях юмора и истории, у меня воспоминания особые.

***

В 1970 или 1971 году я приехал в Бершадь, преисполненный желания перезахоронить останки моего отца, могила которого находилась где-то на краю кладбища. Его похоронили в холодную зиму 13 января 1942 года. Я нашел Шлойме-шойхета (резника), фамилию точно не помню, кажется, Гуттенмахер. Его почему-то звали Шлойме-почтальон. Он сказал мне следующее: «Если бы был жив твой дедушка, он бы не разрешил этого сделать. Ничего, что кости твоего отца покоятся где-то на краю кладбища. Когда придет Мошиах, он разберется, где кого искать. Ты же знаешь, что мы в Бершади не просто хасиды, но брацлавские хасиды (т.е. придерживающиеся учения ребе Нахмана из Брацлава — М.Г.). И это говорит о многом». Я вспомнил эти слова Шлойме Гуттенмахера, когда был в США у Эли Визеля. Он оказал мне честь, приняв меня в своем кабинете в Бостонском университете. Это была вторая моя встреча с ним, первый раз мы виделись в Москве на открытии культурного центра имени Соломона Михоэлса. Тогда нам поговорить удалось очень недолго, а на сей раз Эли Визель не спешил. Мы говорили на идиш. Под впечатлением хасидских преданий о ребе Рафаэле Бершадском хочу процитировать Эли Визеля: «Ты спрашиваешь: хасидские легенды — это выдумка или правда? Какая разница? Быть может, это было (эфшер дос ист фор гекимен), а может быть, и нет. Если это было, то, может быть, не совсем так. Даже не всякому еврею хасидские рассказы были понятны. Знаешь — почему? Их достоверность узнается сердцем, а не умом. Каждый их рассказывает так, как услышал впервые в детстве, и, сам того не замечая, каждый добавляет чуть-чуть своего».

Писатель Бердичевский

Биография еще одного выдающегося еврея связана с Бершадью. Речь идет о знаменитом еврейском писателе Михе-Иосифе Бердичевском. В еврейской энциклопедии Брокгауза–Ефрона статья о нем начинается так: «Родился в 1865 году в Бершади (Подольской губ.) в семье хасидского раввина, получил обычное религиозное воспитание в хедере, затем в Воложинской иешиве, краткой историей которого Б. дебютировал в литературе». Похоже, что уважаемые господа доктор Л. Каценельсон и барон Д. Гинзбург, под общей редакцией которых вышел четвертый том ЕЭ, не заметили ошибку: во всех других изданиях указывается, что Миха-Иосиф Бердичевский родился в 1865 году в Меджибоже, там же, где Бешт. Но судьбе было угодно, чтобы после окончания знаменитой Воложинской иешивы он «по семейным обстоятельствам», как принято говорить сегодня, оказался в Бершади. Было ему тогда двадцать с небольшим. Живя в Бершади, он написал десятки статей и ряд прозаических произведений. Не все они, к сожалению, дошли до наших дней. Бершадь не очень нравилась начинающему писателю. Может быть, потому, что в какой-то период своей жизни он был «маскилом» (т.е. критиковал хасидизм), а Бершадь была верна учению Бешта.

«Этот большой город очень беден, — богатых в нем можно перечесть по пальцам. Жить в нем тяжко, так как он застроен очень плотно, а в каждом доме живут до двадцати человек, и поэтому в нем нет чистого воздуха… Вообще Бершадь очень замкнута, и у нее нет связи с еврейским миром».

Может быть, такое описание не совсем справедливо. Мой дед мне рассказывал, что в Бершади было немало людей, умевших читать и писать по-русски, и даже подписывавшихся на русские журналы, издававшиеся в Санкт-Петербурге и в Одессе. К тому же в конце XIX — начале XX века, в особенности после постройки узкоколейной железнодорожной ветки, жителям Бершади стало возможно попасть в Одессу, что значительно оживило экономику местечка. Свидетельством тому стало возникновение заводов (сахарный, пивоваренный, чугунолитейный). В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1890 г.) сказано: «Заводы: винокуренный, сахароваренный, кирпичный и черепичный, две водяных мельницы». В других энциклопедиях указывается наличие кожевенных мастерских и большого количества ремесленников.

Итак, Бершадь не очень пришлась по душе выдающемуся еврейскому писателю, но все мы, выходцы из Бершади, благодарны судьбе за то, что она поселила в нашем городе хоть на какое-то время этого знаменитого писателя. И все же, без сомнения можно утверждать, что годы, проведенные в Бершади, оставили заметный след в творчестве Бердичевского. Посмертно изданы его собрания сочинений на иврите и на идиш. В 1948 году в Израиле открыт дом Михи-Иосифа Бердичевского, тем самым Бершадь как бы представлена в Израиле. Но не только этим. Сегодня в Израиле живут тысячи выходцев из Бершади. Летом 2000 года я побывал на собрании бершадского землячества и понял, как любят они свой город и хранят память о нем.

В марте 2001 года в Нью-Йорке соберется Всемирный съезд выходцев из Бершади. Хочу верить, что все рассказанное на этом собрании будет записано, а потом составит новую книгу, дабы продолжить жизнь Бершади, чтобы след ее остался в еврейской истории…

В 1990 году вышла моя первая книга — «Соломон Михоэлс». Я посвятил ее памяти моих родителей и начал так: «К этой книге я шел издалека — из гетто на окраине местечка Бершадь Винницкой области. Тысячи людей загнали в болотистую долину реки Дохно. Был у меня друг Велвеле. Во время войны он оказался с родителями в гетто. Они были беженцами из Бессарабии. Я помню, как плакал навзрыд Велвеле: “Хочу в Бельцы”. Он грозился убежать домой. Родители утешали его и в какой-то день принесли клетку с птичкой. Птичка эта стала единственной отрадой моего и Велвелиного детства, мы разговаривали с ней, кормили с рук. Через несколько дней птичка летала по улицам гетто, а мы носились за ней. К вечеру птичка возвращалась в клетку, и мы с Велвеле, уставшие, возвращались домой. Территория гетто была ограждена колючей проволокой, и людей “выпускали” только на кладбище. Счастливая птичка не знала этих правил и однажды, вспорхнув ввысь, вылетела из гетто. Не задумываясь, Велвеле перелез через колючее ограждение и, весь окровавленный, побежал за птичкой. Проезжавший на мотоцикле полицейский остановился, подошел к Велвеле и ударил его ногой в лицо. Велвеле упал, полицай связал ему руки, веревку привязал к сидению мотоцикла и помчался на полной скорости. Птичка полетела вслед за Велвеле. Помню только крик Велвеле. Больше никогда я его не видел, но крик тот отчетливо слышу всю жизнь…»

В книге С.Я. Маршака «В начале жизни» есть такие слова: “Так почему же все-таки события, глубоко поразившие 2-3-летнего человека, только редко и случайно удерживаются в его памяти?» Наверное, человек, которому выпало счастливое благополучное детство, не задумается об этом. Но меня, чье раннее детство прошло в гетто, воспоминания тех лет не покидали никогда. Мне кажется, что я помню, как хоронили в гетто моего отца. Мне было тогда полтора года. Тесная толпа людей, плач, крики, причитания. Дедушка поднимает меня над гробом, мне очень страшно. Я тянусь к бабушке и немного успокаиваюсь, только спрятав лицо у нее на груди…

В январе 2001 года я был в Израиле и встретился в Кармиэле с моим родственником Гришей Фридманом, узником Бершадского гетто. Гриша спросил меня, помню ли я отца. На что его жена, Женя Звоницкая, сказала: «Как он может помнить, он же был еще совсем маленьким».

И Гриша продолжил: «А я так хорошо помню твоего папу. Его никто не звал Миша, только Мойшеле. Перед Новым 1942 годом мы с ним уносили доски с мебельной фабрики, чтобы было, чем топить печь. Сначала — к нам в подвал, а потом — в долину, туда, где вы жили». Гриша задумался и тихо заплакал. «Знаешь, что стало с этими досками? Они пошли папе на гроб. И на похоронах все причитали: “Мойшеле никого не утруждал при жизни и не хотел никого утруждать при смерти”. Мне кажется, на похоронах бабушка Рива держала на руках ребенка и кричала: “Мойшеле, на кого ты оставляешь сына?”. А может быть, мне все это только кажется…»….

Сказано в Мидраше: «В каждом человеческом сердце живет завет: любить свою родную землю, невзирая на ее климат».

Печатается в сокращении

Матвей ГЕЙЗЕР

isrageo.com