Алек Брук-Красный: «Завтра начинается вчера», Часть 1

У каждого человека своя судьба. Одни говорят, что она дается при рождении, и человек проживает жизнь на «коротком поводке» – что ни делай, а от судьбы не уйдешь. Но есть и другие, кто доказывают обратное, и делают свою судьбу сами, иногда «переламывая» жизненные ситуации, чтобы идти только вперед. И это не мифические персонажи, созданные фантазией писателя, а реальные люди, живущие среди нас.
Алек Брук-Красный «сделал себя сам». И как раз об этом наша книга – история человека, создавшего собственную судьбу.

Завтра начинается вчера

Роман

Читайте здесь: Алек Брук-Красный: «Завтра начинается вчера», Часть 2

В просторной комнате, занимающей центральную часть первого этажа двухэтажного жилого дома, за офисным столом по-хозяйски расположился высокий средних лет мужчина. Сегодня его рабочее место, обычно заваленное бумагами, было девственно чистым, отчего казалось очень большим и немного торжественным. Мужчина открыл верхний ящик стола, достал из него Тору в кожаном тисненом переплете, бегло перелистав, открыл на нужной странице. Затем он встал, подошел к стене, украшенной множеством фотографий, дипломов и грамот. Его взгляд остановился на небольшом черно-белом фото, с которого из-за стекла грустным и немного ироничным взглядом на него смотрел старик в черной строгой кипе. Мужчина протянул руку, нежно провел по холодному стеклу, словно снимая с него невидимую пыль.

– Привет, деда, – вздохнув, произнес он. Мужчина вернулся к столу, достал из того же ящика синий бархатный мешочек, вышитый золотыми вензелями, надел на руку тфилин. Он на мгновение задумался, еще раз посмотрел на старую фотографию, и воспоминания увели его в маленькое еврейское местечко за тысячи километров от Нью-Йорка.

Алек Брук-Красный четко, как будто это было вчера, представил Субботу из другого века и из другой страны почти шестидесятилетней давности …

Солнце сквозь верхушки деревьев медленно подбиралось к горизонту. Небрежно тронув черепичные крыши, спряталось за оврагом, оставив на мгновение маленькому местечку бледные оранжевые блики…

Полная женщина лет шестидесяти встала с кресла, опершись руками на колени, оправила на себе праздничную вязаную кофту, подошла к столу. Пламя двух наполовину обгоревших свечей заметалось в мутном зеркале старинных серебряных подсвечников, испуганно затрепетало в созданном ею потоке воздуха.

– Шаббат шалом, – тихо произнесла она, гася пламя.

Пожилой мужчина, задумчиво глядя в окно, сквозь которое в мгновенно ставшим серебряным небе появились первые безжизненно бледные звездочки, повернулся к ней, улыбнулся:

– Шаббат шалом! Накрывай на стол, будем провожать Субботу.

– Да, конечно, 10 минут… Поможешь мне, Алик? Она ласково потрепала по вихрастой голове мальчика лет четырех, стоявшего за спиной мужчины.

– Угу…

– Ну тогда возьми в комоде в нижнем ящике скатерть и дай деду.

– Деда, а деда, поиграй нам, ну, пока бабушка кушать принесет… Алик молитвенно сложил перед собой руки.

– Успеешь одну песенку, бабушка сказала – целых десять минут еще…

– Слушаюсь, мой командир! Он поправил кипу, сползшую на затылок, достал из потертого футляра скрипку, осторожно провел смычком по струнам. Первый, одинокий и резкий, будто недовольный звук расколол полумрак, но уже через неуловимое мгновение небольшую комнату наполнила чарующая мелодия…

Lomir zikh iberbetn
Lomir zikh iberbetn, iberbetn
Shtel dem samowar,
Shtel dem samowar,

Lomir zich iberbetn,
zay-she nisht kayn nar,
Lomir zich iberbetn,
zay-she nisht kayn nar…

Давай-ка помиримся, помиримся,
Давай пить чай пойдем,
Пить чай давай пойдем,
Давай же помиримся,
Не будь же ты глупцом,
Давай-ка помиримся,
Не будь таким глупцом…

низким, проникновенным голосом вторил скрипке мужчина.

– Нохим, ну что так грустно, а? Все, слава Б-гу, живы у нас и здоровы! Мужчина улыбнулся:

– Ты, Сарочка, права, как всегда. – Он бережно уложил скрипку в футляр и потер ладони. – Ой, а запахи, запахи, давай-ка быстро все на стол неси!

– Алик, а папа с мамой куда делись? Сара осторожно поставила на стол большое блюдо истекающей ароматом картошки «в мундире», пристроив его рядом с селедкой, щедро посыпанной зеленым лучком.

– Да вот же они, бабушка, вот, с соседями у калитки разговаривают! Алик ткнул пальцем в окно.

– Так беги быстро звать!

В подмосковном местечке Перловка, а ныне в самой что ни на есть Москве, заканчивался сентябрьский субботний день 1961 года. Впрочем, как и во всей огромной советской империи…

1961 год ознаменовался в стране победившего людей социализма тремя судьбоносными событиями: денежной реформой, полетом Юрия Гагарина в космос и переездом семьи Бруков (родителей мамы Алика) из коммунальной «плацкартной» квартиры в трехкомнатную и совершенно отдельную «хрущевку»!

А что такое отдельная, еще и трехкомнатная в лишенной даже намека на архитектурные излишества серой и унылой пятиэтажке?

Сегодня – это предмет воздыхания по не самой успешно сложившейся жизни и зависти к счастливым обладателям в 9 и (о сказка!) в 16–25-этажных домах хоромов. А тогда переезд от недоброжелательных, завистливых и пакостных сожителей по общим кухням и туалетам казался непомерным и всеобъемлющим счастьем, способным просто убить на месте.

И летом того самого знакового 1961 года Хаим и Мария Брук стали обладателями отдельного советского счастья. Правда, уже спустя год «отдельное счастье» пополнилось молодой семьей дочки Клары в составе ее мужа Семена и сына Алика, переехавших в столицу из Перловки. Больше герой нашей книги в Перловку не возвращался, но теплые воспоминания о ней, память о деревянном на две семьи, маленьком домике, мудрых и добрых стариках, его населявших, осталась на всю жизнь…

Говорят, что человека нужно воспитывать тогда, когда он лежит еще поперек кровати и в малосознательном состоянии, ну а потом уже, когда – вдоль и что-то там себе соображает – поздно. Этот вредный миф породил немало людей никчемных и ущербных, придерживающихся этой стратегии и в отношении уже своих детей. И так из поколения в поколение. Детей нужно просто любить и жить так, чтобы быть для них всегда и во всем примером. Это небольшое и, возможно, для кого-то лирико-философское отступление очень важно для того, чтобы понять, в каких условиях рос герой нашей книги. Единственное «насилие», которое было совершено над Аликом, когда он лежал еще поперек кровати, это было обрезание, которое сделали ему, как и положено, в восьмидневном возрасте. Автором этой рискованной идеи был дедушка Нохим, а вот где родители нашли в Москве 1958 года моэля, трудно даже представить. Но это произошло, и это во многом закалило его характер. Нет, закалил не сам процесс и не близость к Б-гу в результате этого процесса, а те сложности, которые возникли при поступлении и дальнейшей учебе в школе. Даже не имея богатого воображения, читатель легко представит себе, как «просто» было общаться Алику, еще и Кацнельсону, со сверстниками, особенно после регулярных медосмотров и переодеваний на уроках физкультуры. В Советском Союзе, где под лозунг «Человек человеку друг, товарищ и брат» евреев в принципе не любили и друзьями-товарищами не считали, а уж братьями даже с похмелья – ну, просто из области немарксистской фантастики. Правда, не любили и «хохлов», и «кацуков», и «чурок», и «чучмеков». Но у перечисленных «нелюбимых» были «свои» республики, где они не меньше и в ответ не любили «москалей» и «кацапов». В общем, имело место быть всеобщее братство и дружба всех народов по-советски. Но с какой стороны ни смотреть, хуже всего в такой ситуации было евреям и цыганам, которые ничего в этом плане «своего» не имели. Вот и в школе, где среди тысячи учеников был всего один Кацнельсон и двое цыганчат, их любили «по-советски» и часто с кулаками. Впрочем, ситуативный союз Алика и двух очень боевых цыганских ребят после пары-тройки кулачных разборок быстро прекратил попытки пацанов из «титульной» нации установить свою гегемонию.

Гегемония была и в семье Кацнельсонов-Бруков, гегемония любви и взаимного уважения. Оба дедушки Алика, «перловский» и «московский», были ремесленниками. Хаим – парикмахером, а Нохим – сапожником. Сапожником был и его отец Семен. Впрочем, Семен был не просто сапожником, а мастером-виртуозом, способным буквально за 2–3 часа пошить пару удобных и элегантных туфель, способных конкурировать с лучшими образцами обуви зарубежной, которую в Союзе видели и носили только дипломаты и представители партийной элиты. Сегодня его бы назвали кутюрье или дизайнером, а тогда, в послевоенной и нищей стране, таких слов не было даже в словаре. И пусть читателя, которому повезло не застать в своей жизни советские времена, не удивляет, что в небольшой семье было аж два сапожника и один парикмахер. Евреи в СССР заполняли те профессиональные ниши, которые им позволяла заполнять система. И становились сапожниками, портными, парикмахерами, мастерами по ремонту бытовой техники и физиками-ядерщиками в случаях, когда мозги «выпирали» настолько, что даже партаппарат не мог с этим справиться. В общем, «сапожная» ниша в этой семье была заполнена почти максимально. И это приносило очень даже неплохой доход, позволявший безбедно существовать в условиях всеобщего дефицита. Семен работал в сапожной мастерской, но основной заработок приносила ему обувь, сшитая, в обход «бухгалтерии», дома для уважаемых и известных людей. Выделанная кожа хранилась под диваном, на котором спал Алик, и ее ни с чем не сравнимый запах запомнился ему на всю жизнь. Среди клиентов Семена был, в частности, и Аркадий Райкин, всенародно не просто любимый, а обожаемый артист. И не только он, но и многие другие артисты, писатели. В общем, в создании ими бессмертных образов и литературных шедевров Семен принял самое непосредственное и творческое участие, потому как играть на сцене и в кино советских героев с мозолями на ногах было бы очень трудно, если вообще возможно. Сам Семен был колоритной и эпатажной личностью. Высокий, физически сильный, любивший носить стильные белоснежные костюмы, чем выделялся до неприличия среди советской серости, «анекдотчик» и душа любой компании, он, казалось, был обречен на внимание КГБ со всеми вытекающими из этого внимания последствиями. Но не стал. И не стал благодаря своему брату Николаю – герою войны, делегату нескольких партийных съездов, начальнику управления бытового обслуживания населения, куда входила и фабрика «Индпошив» – в общем, надежному и проверенному советскому номенклатурному товарищу. Именно он частенько выручал своего анекдотообильного брата в ситуациях, когда можно было получить «пятерку», как минимум. А пара-тройка пошитых Семеном пар обуви для «сильных советского мира сего», причем бесплатно, дополняла аргументы Николая в защиту брата. Кстати, с Аркадием Райкиным Семена познакомил именно Николай, который близко общался с Аркадием Исааковичем, можно сказать, даже дружил. У Райкина среди прочих слабостей была страсть к шубам, которые он ежегодно шил у Николая в «Индпошиве».