Еврейский Мир

8 мая 1952 г. в Москве начался закрытый судебный процесс над группой еврейской интеллигенции, состоявшей из 15 человек, связанных с деятельностью Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК). На скамье подсудимых находились (назовем их в том порядке, как было в приговоре): С. А. Лозовский — бывший начальник Совинформбюро, И. С. Фефер — еврейский поэт, бывший секретарь Еврейского Антифашистского Комитета, И. С. Юзефович — бывший научный сотрудник Института истории Академии наук СССР, Б. А. Шимелиович — бывший главный врач Центральной клинической больницы им. Боткина, Л. М. Квитко — поэт, П. Д. Маркиш — поэт, Д. Р. Бергельсон — поэт, Д. Н. Гофштейн — поэт, В. Л. Зускин — артист — художественный руководитель Государственного еврейского театра, Л. С. Штерн — бывший директор Института физиологии Академии медицинских наук СССР, зав. кафедрой физиологии 2-го Московского медицинского института, действительный член Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, Л. Я. Тальми — журналист-переводчик Совинформбюро, И. С. Ватенберг — старший контрольный редактор Государственного издательства на иностранных языках, Э. И. Теумин — заместитель редактора дипломатического словаря, бывший редактор Международного отдела Совинформбюро, Ватенберг — Ч. С. Островская — переводчица Госиздата иностранной литературы, бывшая переводчица Еврейского Антифашистского Комитета, С. Л. Брегман — заместитель министра Госконтроля РСФСР (в приговоре не упомянут, так как его дело было приостановлено).

На первом же заседании председательствующий объявил, что слушается дело по обвинению Лозовского и других в измене Родине.

Дело слушалось по закону от 1 декабря 1934 г. — без участия сторон, обвинения и защиты.

11 июля 1952 г. председательствующий на суде по делу о ЕАК -председатель Военной Коллегии Верховного Суда СССР генерал-лейтенант Чепцов объявил судебное следствие по делу оконченным и предоставил подсудимым последнее слово. К этому времени они находились в заключении почти 3,5 года, основная группа их была арестована в период с 13 по 28 января 1949 года. С последним словом выступили 13 подсудимых, так как Гофштейн от последнего слова отказался, а Брегман умер в тюрьме 23 января 1953 года.

18 июля 1952 г. председатель Военной коллегии огласил приговор: все, кроме Штерн, были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу, Штерн — лишить свободы в ИТЛ сроком на три года и шесть месяцев, с последующей высылкой в отдаленную местность сроком на пять лет. 12 августа 1952 г. все, кроме Л. С. Штерн, были расстреляны, а 22 ноября 1955 г. Верховный суд СССР приговор отменил и дело прекратил за отсутствием состава преступления…

Воспроизведем «последние слова» — как они прозвучали в стенограмме, опубликованной в 1994 г.

И. С. Фефер:

— Гражданин председатель, граждане судьи! Я уже все сказал суду, что знал по делу. Хочу заверить вас, что в своей жизни, в своем творчестве я никогда не был перелетной птицей. Моя жизнь тесно переплетена с моим творчеством, а первым моим произведением было стихотворение о коннице Буденного. Вся моя жизнь и творчество были связаны с Коммунистической партией. Мои произведения всегда печатались в коммунистических газетах и журналах различных капиталистических стран.

В своих статьях я писал, что достижения евреев Советского Союза являются результатом претворения в жизнь учения И. В. Сталина по национальному вопросу и великого примера русского народа.

В течение 30 лет я имел счастье воспевать героический труд советского народа и больше писал о России и Украине, чем о евреях, в чем меня даже некоторые обвиняли. Прошу суд учесть все сказанное мною и не лишать меня возможности служить советскому народу до последнего вздоха.

П. Д. Маркиш:

— Гражданин председатель, граждане судьи! Я прекрасно знаю, что воровство начинается не со взлома несгораемого шкафа. Национализм не начинается открытой пропагандой расового превосходства, а начинается от бездумного выпячивания своего личного превосходства…

Я хочу сказать суду, что вся моя жизнь и мое творчество — есть борьба с отсталостью в литературе.

Все мои книги насыщены этой борьбой. Я был рядовым солдатом в среде советских писателей, был корреспондентом газет «Правда» и «Известия».

В 1934 г. на первом съезде Союза советских писателей я выступил со своим стихотворением, в котором говорил, что нам нечего теперь писать о «местечковом еврее», за что меня сильно ругали.

За 30 лет деятельности первого поколения советских писателей было допущено очень много ошибок, но, несмотря на это, мы твердо шли к вершинам коммунизма. Современное поколение советских писателей работает на тысячелетие вперед, и работа эта не могла быть без ошибок. Я горжусь, что мои произведения будут удобрением для будущих советских гомеров…

Лев Квитко:

— Гражданин председатель, граждане судьи!

Перед самой радостной аудиторией с пионерскими галстуками выступал я десятки раз и воспевал счастье быть советским человеком. Кончаю же я свою жизнь выступлением перед Верховным Судом Советского народа. Обвиняясь в тягчайших преступлениях. Это надуманное обвинение обрушилось на меня и причиняет мне страшные муки. Каждое мое слово, произнесенное здесь в суде, пропитано слезами. Страшное обвинение в измене Родине невыносимо для меня — советского человека. Не было бы столь длительных разговоров, которые имели место здесь, на суде, если бы мне показали те конкретные материалы, которые, как утверждает обвинение, я передал, являясь шпионом, за границу, и документы, которые под твердили бы, что я боролся против партии. На предварительном следствии мне было сказано, что обвинение меня в шпионаже отпало, но затем я вновь увидел в обвинительном заключении свое имя среди обвинявшихся в столь тяжких преступлениях.

Спрашивается, зачем мне понадобилось изменять Родине, которая мне дала все, и бросаться в объятия империалистов. Ведь у меня с ними нет ничего общего, что ни в какой антипартийной группировке я никогда не состоял, с сионистами у меня связи никогда не было, все мои выступления, стихи и статьи были о политике партии.

Советская страна мне дала все. Материально я был обеспечен достаточно. С семьей жил скромно и не нуждался в большем.

Какие же причины могли заставить меня изменить Родине? Никаких к этому причин не было, как не было и самой измены.

Я хочу, чтобы следственные органы, если они меня обвиняют в чем-либо, предоставили вещественные доказательства. Если они пытаются утверждать, что я хотел сменить свое почетное звание советского писателя-поэта на звание американского шпиона, то пускай предоставят доказательства.

Пока мой ум еще не совсем помрачен, я считаю, что для обвинения в измене Родине надо совершить какой-то акт измены. Прошу конкретно указать, какую секретную документацию я передал за границу. В деле таких данных нет, так как такого факта не существовало в природе.

Заявляю, что я ни в чем не виноват — ни в шпионаже, ни в национализме. У меня были отдельные ошибки, но не было злого умысла. Я чувствую, что нанес обиду Родине, но преступления я не совершал. Все обвинение, предъявленное мне, является страшной ложью озлобленных клеветников.

Какое большое наслаждение помогать воспитывать советских детей в духе ленинизма. Я твердо знаю, что если творчество не пропитано нашими современными идеями, то оно быстро зачахнет, поэтому, хотя я нахожусь в тюрьме, я душой чувствую себя в семье великого советского народа. Я не перестал мысленно общаться с детьми и уже в тюрьме появился мой новый сборник стихов «Солнце».

Я прошу суд учесть, что в обвинении нет документальных доказательств моей якобы враждебной деятельности против ВКП (б) и советского правительства и нет доказательств моей преступной связи с Михоэлсом и Фефером…

Я не изменял Родине и ни одно из 5 предъявленных мне обвинений не признаю. Сознавая с болью, что я не смог быть прозорливым, прошу у партии прощения и предоставления возможности трудом искупить свою вину.

Л. С. Штерн:

— Я хочу дать суду объяснения по поводу моего отношения к западной культуре. По отношению к западной культуре и науке у меня не было раболепства, но была большая признательность и уважение к тем ученым за все, что я получила от них как от учителей. Это не умаляет того уважения, которое я питаю к руководителям советского правительства и партии.

Я буду всегда им благодарна за все, что они мне дали.

Если в старое время русским людям нужно было обращаться за знаниями на Запад, то теперь центр науки переместился на Восток, но я считаю, что это не значит, что нам надо отказаться от тех научных открытий, которые делаются на Западе.

То, что мне вменяется в вину как космополитизм, с моей точки зрения, является интернационализмом. Наша наука развивается на основе законов марксизма-ленинизма, и в этом ее коренное отличие от буржуазной.

Я хочу просить суд дать мне возможность использовать мой 50-летний опыт работы для решения тех вопросов, над которыми я работала.

Моим арестом Советскому Союзу нанесен гораздо больший ущерб, чем всей деятельностью ЕАК, так как это дало возможность дискредитировать мою работу и уничтожить все достигнутое. Я считаю эту работу новой страницей в медицине и не считаю себя вправе уносить с собой в могилу все что я знаю. Мне кажется, что моя работа очень важна для народа. Вторая моя работа в области лечения сердца уже почти закончена. И третья работа — изготовление полноценных лечебных препаратов.

Я не считаю себя виновной и еще раз прошу дать мне возможность продолжить работу вместе с моими друзьями. Если же суд признает меня виновной, то прошу дать мне возможность встретиться с секретарем партийной организации института, с которым я работала 29 лет, чтобы указать ему дальнейшее направление в работе.

Я прошу суд не считать меня виновной в измене Родине и в обмане партии и Советского правительства.

Для меня важна работа, а для хорошей работы мне нужно возвращение доверия и полной реабилитации, чтобы я могла продолжать служить народу, нашей Родине…

Это были мужественные, благородные, честные люди. Их голос не был услышан. Их расстреляли. Через 200 дней умер главный преступник.

Оцените пост

(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться