Фонарь Диогена

Все, что я делал в жизни,
было вызовом жестокости.
Марк ШАГАЛ
Разве сами небеса
могут дать ливень?
Йермейа, 14–15

Мне повезло больше, чем Диогену, философу древности, который, как ведомо, ходил днем с зажженным фонарем и на все вопросы отвечал одной, довольно мрачно звучащей фразой: «Ищу человека!»
Сразу же по приезде в Израиль (в числе других «олим хадашим» — новых репатриантов) я познакомилась с двумя замечательными людьми: Ихиэлем Шерманом из Польши и Шурой (Саррой) Ижак из Венгрии. О каждом из них я могла бы без тени сомнения написать: Человек с большой буквы. Ихиэль Шерман, которого в Бюро обращений в хайфском Управлении абсорбции называют добровольцем номер один, приехал ко мне, новоприбывшей (уже снявшей комнату на улице Амегиним), с уймой предметов первой необходимости, которые едва умещались в его личной маленькой «хонде» — предметов и вещей, которые он же и собирает у израильтян в помощь новым репатриантам, всякий раз подкладывая и что-нибудь из личной собственности. Конечно же, я по своей профессиональной привычке сразу же законтачила с ним, взяв первое интервью тут же за стаканом чая в своей «схар-дире» (съемной квартире) и затем пару раз в нашем Бейт Оле (Дом для олим хадашим).
С Шурочкой Ижак, которую тоже следует назвать добровольцем номер один, мне больше повезло в смысле частоты встреч — она оказалась соседкой владелицы комнаты, которую я сняла, просто несколькими ступеньками ниже. И я могла не торопясь узнавать о ней, о ее делах чуть ли не каждый день, да и видеть реально многие из этих дел. Наши с ней беседы (Шурочка нормально управляется с русским языком, хоть не без акцента и путая падежи) прерывались, как правило, телефонными звонками репатриантов, обращавшихся к ней за помощью. Причем она тут же перезванивала им сама (прошу обратить внимание на такую подробность!), чтобы они не тратили своих денег на телефонные разговоры. Весь ее деловой столик завален какими-то справками, квитанциями людей, которым она помогала разобраться в них, поскольку они еще плохо знали иврит…
О Шурочке и Ихиэле, замечательных людях, знакомством с которыми я так горжусь, что готова сказать Диогену: «Да погаси ты уже свой фонарь! Есть человек! Есть!» — о них, обладателях уникальных, а впрочем, в чем-то типичных для нашего народа биографиях, я еще расскажу. Но прежде небольшое лирическое, что ли, отступление.
Героика израильтян, победивших во всех арабо-израильских войнах, строивших свою страну буквально с винтовкой за спиной, достигших за короткие сроки высоких показателей во всех областях науки и техники, особенно весома, значительна, благодаря тому, что человеческая жизнь в этой стране ценится дорого. Израильтяне не бросают своих раненых на поле боя, и это всем известно. Еврейская мать никогда не станет радоваться гибели своего сына (или дочери), даже если они погибли «за идею», как это делают фанатичные родичи шахидов. Не помню имя того араба, который сказал с невольным уважением по отношению к нашему государству: «За меня, за мою жизнь наши никогда бы не отдали столько заключенных, сколько они отдали за своего капрала Гилада Шалита в порядке обменной сделки».
Велики потери Израиля во всех войнах, и тяжелой ценой добыта истина: нам нельзя ни единого раза потерпеть поражение, ибо оно для нас смерти подобно. Удивительное дело: эту «мою» мысль, озвученную точно так же, прочла я потом в замечательной книге М. Жирохова «Крылья возмездия».
Позволю себе задержать ваше внимание на одном выразительном, я бы даже сказала символическом эпизоде из этой книги времен Войны Судного дня. Рассказывает израильский пилот капитан Н., сбивший МиГ (советско-арабский самолет) над Шарм-аш-Шейхом в начале войны: «14 октября я принимал участие в налете на Танта (египетский аэродром), до которого могли добраться «Миражи». Мой командир эскадрильи возглавлял атаку, а я был его ведомым. До подхода к цели мы шли на большой скорости и на малой высоте. Над дельтой Нила одиночный МиГ-21 попытался атаковать меня пушечным огнем, но промазал. Я понял, что боя не избежать, и стал сбрасывать баки и бомбы. У меня было очень мало топлива, и я старался планировать, чтобы сэкономить на обратный полет (ведущий группы приказал мне возвращаться). Повернув голову, я увидел преследующий меня МиГ-21. Я сказал себе, что это конец — у меня нет ни ракет, ни топлива, а подо мною холодная вода. Но у меня в запасе остался один трюк: я включил форсаж и перевернул самолет. Противник попытался сделать то же самое, но потерял контроль, и его самолет упал в море с большим всплеском! Я «сделал» его, но теперь у меня были большие проблемы с горючим. Я набрал высоту 35 тысяч футов (10,6 км), поставил двигатель на «минимал» и стал взывать по радио. Только мой самолет, удачно сев на Эль-Ариш, вкатился в конец взлетки, как двигатель остановился: кончилось топливо!»
Вот так, на грани между жизнью и смертью, много раз балансировал Израиль в арабо-израильских войнах и не мог, просто не мог не победить. Я была поражена, прочтя в книге М. Жирохова «мою» фразу: «Израиль просто не имел права не победить хотя бы в одной из войн»…
Есть еще нечто, цементирующее духовное единство израильтян так же прочно, как этот постулат. Я бы назвала это «нечто» ивритским словечком, произносимым друг другу людьми, даже мало знакомыми: «Лаазор лах? (Тебе помочь?)»*
Я видела у нас в Хайфе, как между обстрелами добровольцы развозили старикам и детям горячие бесплатные обеды (вероятно, за счет муниципалитета). Более того, развозили еду и воду ставшим бездомными животным, брошенным некоторыми хозяевами, бежавшими в другие города от «катюш». Видела, потому что сама выходила в промежутке меж завываниями сирен и ударами снарядов — дать еду и воду моим дворовым бездомным и тем четвероногим, кто встретится поблизости.
«Лаазор лах?» — эта сугубо израильская фраза меня просто заворожила, и я с удовольствием продолжаю рассказ о двух глубоко мною уважаемых и даже можно сказать любимых людях — Сарре-Шурочке Ижак и Ихиэле Шермане — добровольцах номер один….

Ихиэль
Это было за два года до появления знаменитого «Эксодуса» у берегов Палестины и почти за три года до признания Генеральной Ассамблеей ООН Государства Израиль. Конец Второй мировой. По немецкой земле к французской зоне движется большой грузовик с двадцатью пятью бочками из-под нефти, прикрытыми брезентом. И никакому проверяющему на контрольном посту не придет в голову заглянуть под брезент поглубже.
А если бы кто-то и догадался это сделать, его бы, вероятно, потом долго пришлось приводить в чувство: за каждой такой бочкой, укрепленной особым образом, стоял человек, а то и двое. Это были тридцать евреев, переправляемых из Польши в Палестину нелегальным путем. Одним из них был двадцатичетырехлетний Ихиэль. Он спешил, не дожидаясь отмены английского мандата, спешил в свое государство, где ему придется жить и воевать, защищая его. А перед этим было родное Ровно, местечко, где он родился, начало войны, побег в 41-м из Польши, куда уже наступал немец, Россия, где он работал трактористом, пахал и сеял, собирал урожай, затем фронт, Курско-Орловская дуга. Рядовой стройбата, связист, командир отделения противотанкового полка, командир взвода связи. Возврат родного Ровно, взятие Берлина, встреча на Эльбе, о которой столько написано историками: «Тогда палил на радостях из своего ППШ, пока ствол не треснул!»
С сожалением пропускаем некоторые кадры и подробности, которых хватило бы на целую повесть… От Марселя (ура, уже Средиземное море!) старенький корабль, на борту которого находились теперь 1080 диаспорских евреев, девять суток медленно продвигался к цели.
В открытом море — новое испытание, пожалуй, похлеще прежних. Отметим: все трудности отныне Ихиэлю придется делить со своей юной женой Ионой, с которой он познакомился в дороге… Вдруг на рыболовном сейнере, куда они пересели, заглох двигатель! Вот где пригодилась военная специальность Ихиэля, знание морзянки. Тревожный сигнал SOS полетел в пространство и вскоре был пойман английским военным кораблем. Такое «спасение» могло быть чревато неприятностями для многих прежних «нелегальщиков», поэтому предложение перейти на борт английского линкора встретили единодушным «Нет!». Лучше погибнуть, чем депортация! От предложения взять сейнер на буксир тоже отказались. Тогда наконец британцы послали мастера, который починил двигатель.
И вот через сутки — Хайфа!
Работал в кибуце, в мошаве сперва водителем, потом управляющим молокозаводом. Участник всех арабо-израильских войн.
Казалось бы, можно поставить точку в «трудовой книжке». Но… С началом Большой алии началась вторая жизнь.
– Ихиэль, вы мне как-то показали «склад» в багажнике вашей «хонды». Вот уж, действительно «полным-полна коробушка»: обогреватели, одеяла, пеленки, свитера, кастрюли, электролампочки, полотенца, кроссовки, да еще на крыше пара перетянутых веревками матрацев. И вы все это развозите, а потом еще и разносите по квартирам, наверняка поднимаясь на этажи. Вам кто-нибудь помогает? Ведь вы сами говорили, что уже дедушка: пятеро внуков от двух дочерей…
– Каким бы я был помощником, если бы мне надо было помогать?
– Ихиэль, гляжу я на эту толстенькую тетрадочку в коричневом переплете, которая лежит перед вами. Что в ней?
– А-а, это для связи.
– Для связи с кем?
– Тут имена, фамилии, адреса, номера телефонов новых репатриантов.
– Тех, кому вы помогаете?
– Ну да!
– Так что же вы молчите? Здесь же, наверное… А ну, покажите… Как! Двести девяноста пять фамилий? Стольким людям вы уже помогли?!
– У меня есть еще «абоненты», которые сюда не уместились.
Ихиэля начинают забавлять мои «восклицательные знаки» по поводу его, как он считает, обычных дел, а я думаю вот о чем…
Дорогие мои читатели, и я вместе с вами, ну-ка, зададим себе вопрос: сколько можем насчитать имен-фамилий людей, которых спросили мы в своей жизни: «Лаазор лах? (Тебе помочь?)»
Сарра-Шурочка
Когда смотришь на эту маленькую женщину, очень деятельную, невероятно хозяйственную («Яков сердится: каждый день — уборка»), и в голову не придет мысль, что все ее тело начинено мелкими осколками. Только увидев рентгеновский снимок, ужаснешься: словно утыканная уймой мелких попаданий мишень! Это фрицы, убегая, бросили гранату в освенцимский барак, где она, совсем еще юная, в числе других заключенных ожидала своей страшной очереди (всю родню уже погубили, в том числе родителей, пятерых братьев и сестер). С тех пор вся ее жизнь — сплошной риск: не добралась бы до сердца какая-нибудь «заклепочка». Оперировать нельзя: слишком много этих мелких осколков, не зацепить бы вены.
Чем же занята Шурочка с этим своим «поющим» на погоду телом? Охает? Стонет? Занята, наконец, только своим домом, собой, как полгалось бы в ее возрасте и положении? Да ничего подобного! Ее уютная чистенькая квартирка превратилась в штаб помощи новым репатриантам. На круглом столике с кружевными салфеточками стоит телефонный аппарат, по которому ведутся переговоры (разумеется, за Шурочкин счет) со знакомыми, разными конторами относительно трудо- и бытоустройства ее подопечных, тут пишутся апелляции в случае обмана какого-нибудь незадачливого нового репатрианта хозяином-пройдохой или жуликоватым продавцом, тут пишутся адреса поликлиник, больниц, тут проверяются ею счета за телефон, воду, газ, свет, в которых новичок не в состоянии разобраться сам и потому бывает вынужден платить чьи-то прежние долги. Тут каждый день слышны такие речи по телефону:
– Алло, Цви, у тебя не найдется лишнего теплого одеяла?
– Алло, Дора, нужна детская шерстяная кофточка…
А сколько своего роздано:
– Яков, ты не находишь, что две зимние куртки для тебя многовато? Одну можешь отдать.
– Но ты же свою уже отдала!
– Так то женская, теперь нужна мужская.
И всякий раз за этим же круглым столиком сидит какой-нибудь «гость» и прихлебывает чай с пирогом.
– Шурочка, а если бы у каждого оле (репатриант) сегодня было по квартире собственной и машине, вы бы уже успокоились?
– Не знаю, — улыбается она, — я ведь ненормальная в этом отношении. Все равно бы, наверное, мне мерещился крик «Шегитшэг!».
– А что это?
– Это по-венгерски означает «Помогите! Спасите!» — слово, которое я слышала много раз и не могу забыть со времен войны.
__________
* При обращении к мужчине вопрос: «Лаазор лах? (Тебе помочь?)» звучит на иврите несколько иначе: «Лаазор лэха?»