Праведное вдохновение жулика

«Г-споди, откуда это мне известно?» – думал я почти на каждой фразе, продолжая вдохновенно говорить о залежах птичьего гуано в Чили – что оно, мол, не успело перегнить, и то уже творит чудеса. О том, что эти черные подтеки назывались соком скал и кровью гор и есть идея у ученых, что это вообще гигантские скопления пыльцы растений, заносимой в скалы ветром и смешавшейся там с птичьим пометом и подпочвенной водой, несущей нефть. Всего не помню. Но не исключаю, что среди наболтанного мной и свежая научная гипотеза могла спокойно затесаться.
Из-за его целебных свойств, говорил я, к нему сейчас вновь обратилась мировая медицина, а единственный источник подлинного мумиё – Средняя Азия, где оно есть в горах Памира и Тянь-Шаня.
– И что же? – хором выдохнули кот с лисой свой главный вопрос. И я его, конечно, понял. И объяснил, что продается оно здесь по десять тысяч за килограмм, а в Америке та же цифра, но уже в долларах. А может быть, и в фунтах.
– В фунтах – это вдвое больше, – хрипло вставил кот Базилио.
– Конечно, – сказал я. – В английских фунтах это вдвое больше. Вот мой приятель и ухлопал все, что накопил, на мумиё. А упакован был – не сосчитать. И мне пообещал купить килограмм, через неделю привезет.
– Покажете? – ласково спросила Алиса.
И я пообещал, мельком подумав, что говорю чистую правду.
– А нам нельзя достать? – Алиса взглядом и улыбкой исторгнула такую ко мне любовь, что я вздрогнул от омерзения.
– Нет, к сожалению, – ответил я и с ужасом подумал: что же я несу? Но вдохновение не проходило.
– Нет, – повторил я, – он только по старой дружбе согласился. Мумиё ведь собирают в недоступных человеку ущельях, потому там и селились древние птицы. Вам надо сыскать какого-то бывалого мужика, который много ездил в тех краях и знает местное население. Ведь мумиё сейчас опасно собирать: милиция их ловит посильнее, чем торговцев наркотиками – чтоб этакие ценности не уплывали за границу. А государство само плохо собирает – кому охота за казенные копейки жизнью рисковать? Так мумиё и лежит зря, только охраняется от частного собирательства. Ни себе, ни людям.
– Собаки на сене! – гневно выдохнула Алиса. Базилио возмущенно пожевал мясистым ртом.
– Нет времени искать, мы скоро едем, – горестно сказал он и глянул на меня в немой надежде. – Может быть, уступите свое по старой дружбе? Он ведь вам еще достанет.
– А знаете, кого вы можете сыскать? – задумчиво ответил я. – Вы помните Илью Львовича? Он вам когда-то что-то покупал по случаю. Он в тех краях бывал ведь очень много, для геологов делал какие-то снимки. Я уже года два его не видел. У вас нету, кстати, его телефона?
– Мы его не знали толком, он уже и умер, наверно, даже не прикину, где его искать, и телефона не было у него, – ответил Базилио так быстро, что я снова ощутил туго натянутую леску. Хоть, видит Б-г, еще не понимал я, что за замысел созрел во мне и вот выходит из меня обрывками.
Лиса и кот сердечно попрощались, торопливости своей почти не тая.
Я покурил и позвонил пропавшему Илье Львовичу. Ехать к нему было лень, да говорить мне ничего особенного и не предстояло.
– Илья Львович, – сказал я, – есть возможность вернуть наш долг.
Он недоверчиво промолчал.
– Вы много лет уже отдали фотографии, – размеренно продолжил я. – Вираж-фиксажи всякие, проявители-закрепители, сплошная химия, не правда ли? Вы Менделеев, Илья Львович, вы Бородин, тем более что он был тоже музыкантом.
– Ну? – ответил Илья Львович.
– Сядьте и сварите мумиё, – сказал я буднично. – Это такая черная смолообразная масса. Придумайте сами, из чего ее лучше сделать. Твердая и блестящая на сломе. Впрочем, я ее в глаза не видел. И чтобы было килограмма полтора. Нет, лучше два куска: один пусть весит килограмм, а второй – полтора. И привезите оба их ко мне.
– Вы здоровы? – осторожно спросил Илья Львович.
– Как никогда, – ответил я. – Но только помните, что мумиё – это помет древних птиц. Или какой-то родственник нефти. Тут гипотезы расходятся, так что пускай оно чем-нибудь пахнет. Неважно чем, но сильно. И еще. К вам не сегодня-завтра, а всего скорее через час приедут лиса Алиса и кот Базилио.
– Препакостная пара, – вставил Илья Львович.
– Да, это так, – охотно согласился я. – Они вас будут умолять немедленно лететь куда-то на Памир или Тянь-Шань и там сыскать кого-нибудь, кто носит мумиё из недоступных человеку горных ущелий.
– Что, и они сошли с ума? – опять спросил меня бедный Илья Львович.
– Они вам дадут деньги на самолет, – продолжал я холодно и монотонно, – так что дня четыре вы поживете где-нибудь не дома. Вы скажете им, что это трудно, но возможно и что вы уже догадываетесь смутно, к кому можно обратиться где-нибудь во Фрунзе.
– Но Тянь-Шань – это совсем не там, – машинально возразил бывалый Илья Львович.
– Город вы сообразите сами, я в географии не силен, – ответил я. – За это время вы должны мне привезти два куска этого самого чистейшего мумиё. Или оно склоняется? Тогда мумия.
– Безумие, – сказал мне Илья Львович. – Авантюра. Чушь какая-то. Вы до сих пор еще мальчишка.
Он говорил это так медленно и отрешенно, что было ясно: он уже обдумывал рецепт.
А вечером в тот день он позвонил мне сам.
– Уже изобрели? – обрадовался я.
– Я улетаю в Душанбе, – сказал он мне. – Они– таки сошли с ума. Они пообещали мне Б-г знает что, а Алиса поцеловала меня. Они сами отвезли меня в кассу и купили мне билет. И дали деньги на обратную дорогу. И на мумиё дали задаток, остальное вышлют телеграфом. И немного на еду. А на гостиницу не дали, Базилио сказал, что там достаточно тепло.
– И правильно, переночуйте на скамейке, – согласился я. – Теперь сдайте билет обратно в кассу и варите мумиё. Вы давно с ними расстались?
– Нет, недавно, – голос Ильи Львовича был бодр и деловит. – Билет я уже сдал, вы думаете, я такой уж растяпа? В такую даль чтоб я тащился, как вам нравится? И деньги теперь есть на химикаты.
– Жду вас и желаю творческой удачи, – попрощался я.
Он появился через день. «Везу!» – сказал он гордо, когда звонил, удобно ли приехать. Гладкие и круглые, похожие по форме на сыр, куски темно-сизой, почти черной массы внизу имели явный отпечаток больших мисок, в коих были сварены. Я молотком немедленно лишил их всех кухонных очертаний.
– Это асфальтовая смола, которой покрывают дороги, – пояснил мне с гордостью творца повеселевший Илья Львович. – Это перемолотый на мясорубке чернослив, головка чеснока, столярный клей, жидкость для очистки стекол и проявитель. Я понимаю, что сюда бы хорошо еще кусок дерьма, но я боялся, что придется пробовать. Так что же вы задумали, что? Я эту гадость продавать не буду. Даже им.
– Я б никогда вас не толкнул на жульнический путь, – с достоинством ответил я.
Ибо мой замысел уже дозрел во мне до осознания.
Спустя еще два дня Илья Львович позвонил коту Базилио и сообщил, что возвратился он пустой, но ему твердо обещали и еще дней через несколько всё будет хорошо. И снова позвонил через пять дней – сказал, что всё в порядке, завтра в десять пусть они придут к консерватории, прямехонько к сидящему Чайковскому, у памятника он их будет ждать.
– Что я должен с ними делать? – спросил он у меня по телефону. – Вы со мной играете, как с маленьким ребенком, я волнуюсь, я имею право знать.
– Там будет замечательно, – ответил я, – и не ломайте себе голову напрасно.
Накануне вечером я попросил одного моего друга быть у меня завтра ровно в девять и иметь в запасе часа два.
– И умоляю тебя, ты не пей сегодня, – попросил я, потому что знал его много лет. – Ты завтра должен быть как стеклышко, в твоих руках будут возмездие и справедливость.
– Боюсь не удержаться, – ответил друг, ничуть не удивившись.
Но привычке уступил и напился. Отчего ко мне пришел слегка смущенный и в роскошных солнечных очках, чтобы от стыда меня не очень видеть. Я его не упрекал. Я волновался, как Наполеон перед заведомо победоносной битвой.
– Вот тебе кусок мумия, – буднично объяснил я. – Ты геолог и живешь в палатках на Памире. Дух романтики и поиска обвевает твою лысую голову. Давний знакомый Ильи Львовича, твой коллега – имя придумай сам, а Илья Львович его вспомнит – попросил тебя продать в Москве этот кусок бесценного вещества с Памирских гор. Сам ты в Москве по случаю, а вот зачем… – тут я замялся на секунду.
– Как это зачем? – обиженно спросил мой друг. – Я хочу купить автомашину «Волга». Я же полевой геолог, у меня денег куры не клюют.
Я был в восторге от такого варианта.
– Смотри только, не проси этих двоих, чтобы они тебе помогли достать машину, – предупредил я. – Опомниться не успеешь, как уплатишь полную ее стоимость и получишь старый подростковый велосипед.
– Есть вопрос, – сказал памирский геолог. – Как я узнаю твоего Илью Львовича, если никогда его не видел?
– Ты его и знать не должен, ты посланец, подойдешь и спросишь, – объяснил я снисходительно. – Немного будет у Чайковского с утра стоять отдельных групп из трех человек каждая.
Но внешность Ильи Львовича я все же описал.
– Слушай, классический преступник, – восхитился мой друг, – ни одной особой приметы!
– Положи кусок в портфель и помни его стоимость, – сказал я строго.
Накануне днем звонила мне лиса Алиса, пела, как они соскучились, и попросила, чтобы я сегодня после десяти утра был с часик дома, чтоб они могли заехать. Буду рад, сердечно ответил я.
Звонок в дверь раздался одновременно с телефонным. Жестом пригласив Алису снять пальто (Базилио был только в легкой куртке, он на дело вышел), я взял трубку.
– Старик! – мой друг геолог явно был неподалеку. – Они оставили меня в машине рядом с твоим домом и смылись вместе с добычей, а твой Илья Львович дрожит мелкой дрожью и шепотом домогается, откуда я взялся. Он не в курсе, что ли? Они у тебя?
– Спасибо, доктор, – ответил я ему. – Спасибо, что вы так заботливы ко мне. Всё у меня в порядке, я себя прекрасно чувствую. Извините, тут ко мне пришли… Буду рад вас видеть, когда вы найдете время.
Гости мои явно торопились.
– Вам уже привезли ваше мумиё? – отрывисто спросила лиса Алиса.
– Да, – ответил я растерянно и недоуменно. – А откуда вы знаете, что я себе купил мумиё?
– Разведка знает всё, – ответил кот Базилио. И снисходительно добавил:
– Вы же нам рассказывали сами. Можно посмотреть?
И только тут (наверно, шахматисты знают радость хода, продиктованного подсознательным расчетом и сполна осознанного много позже) я вдруг сообразил, зачем держал этот второй кусок. И снова молча подивился тайнам нашего устройства.
Я вытащил из ящика стола свое сокровище. И тут же жестом фокусника кот Базилио мгновенно вынул из портфеля свой кусок. И тут я с ужасом заметил, что завернут он в газету с карандашным номером нашей квартиры в уголке – пометка почтальона, чтоб не спутать. Я оцепенел, обмяк, и предвкушение удачи испарилось из меня.
– Тоже купили? – тускло спросил я.
Но Базилио, не отвечая, хищно и пристально сравнивал качество изделий.
– Похожи! – торжествующе воскликнул он.
– Нет, ваш, по-моему, древней, – пробормотал я.
– А чем древней, тем лучше, правда же? – радостно спросила Алиса. Она вообще обожала процесс любого приобретения.
– Конечно, – сказал я, уже держа в руках накрепко смятую газету. – Положите только сразу в этот целлофановый пакет, чтоб не выветривались летучие вещества. И вот еще веревочка, перевяжите.
– Вы десять тысяч заплатили? – спросил Базилио, прикидывая на руках вес обоих кусков.
– Килограмм, – ответил я. Упругость медленно в меня возвращалась.
– А как вы думаете, торговаться стоит? – озабоченно спросил Базилио.
– Торговаться стоит всегда, – грамотно заметил я. – Но они могут вмиг найти кого-нибудь другого. Ведь американцы пользуются мумиём в каких-то военных исследованиях, так что оторвут с руками.
– Вот там и надо торговаться! – назидательно воскликнула Алиса, горящая от нетерпения приобрести.
Но кот Базилио остался верен себе. И полтора часа я изнывал в ожидании. Лиса Алиса, как потом узнал я, тоже торговалась с яростным азартом, суля заезжему геологу с Памира множество изысканных московских удовольствий и знакомство с очень ценными людьми, включая дам, в любви необычайных. Геолог постепенно уступал. Там было полтора ведь килограмма, а что нужно мне двенадцать тысяч, он отлично знал. На этой сумме обе стороны сошлись и с радостью расстались. А геолог в благодарность за доставку и уступчивость получил на память телефон Алисы и Базилио – там было пять неверных цифр. И уже вечером я возвратил весь долг, а пили мы на собственные деньги. Ни угрызений совести, ни гордости за вдохновение свое ни капли я не ощущал. Лишь изумление перед устройством человеческого разума еще долго сохранялось у меня.
О, если бы история закончилась на этом! Но жизнь богаче всяких схем, как это издавна известно.