Продолжение. Начало тут
Таисия Ниловна скрылась за поворотом. А собутыльник мой, как видно, даже не заметил ее. Старика окончательно развезло.
– Слышь, Борисыч, – Фролович наклонился к самому моему уху и быстро зашептал. – А ведь были сокровища. Как пить дать – были. Недаром черные копатели до сих пор по еврейскому… Ну, то есть, по вашему кладбищу шарятся. Ищут. Говорят, сундук с золотом там с войны зарыт. Точно тебе говорю: удалось-таки быховским евреям кой-чего от немчуры спрятать. Целый сундук с золотом, представляешь?
– Ага. Сундук мертвеца.
– Какого еще мертвеца? – Фролович выпучил свой единственный глаз. – Мертвеца?
– Потом объясню. Шел бы ты спать, дядя Коля.
– Да я еще… Да мне этот коньяк, что слону дробина. Я…
Фролович попытался продемонстрировать мне свои питейные возможности, резко вскочил с лавки, но покачнулся и рухнул бы на землю, если бы я его вовремя не подхватил.
Пришлось тащить Николая в дом. Худой и жилистый старик оказался неожиданно тяжелым. Уложив его на продавленный топчан и укрыв чем-то весьма отдаленно напоминающим одеяло, я перевел дух.
Фролович тут же сочно захрапел. Я обвел взглядом комнаты. Жилищу дяди Коли явно не хватало хозяйки – сваленное в кучу грязное белье в какой-то корзине, тарелки с остатками пищи на столе, покрытые слоем пыли бутылки на подоконнике, сервант с пустыми, тоже пыльными полками, засиженное мухами зеркало с трещиной, лампа без абажура и заклеенные пожелтевшими газетами стекла…
Свою жену Фролович ч похоронил лет двадцать назад. Я плохо помнил эту тихую и незаметную женщину. В памяти остались лишь мрачные пророчества соседей, которые наперебой утверждали, что без жены Николай долго не протянет. Сопьется. Получилось иначе. Спиться, он, может, и спился, но тянет до сих пор и помирать не собирался. Даже наоборот – радовался жизни.
– Сундук, – пробормотал Фролович, отворачиваясь к стене. – Сундук с золотом…
Мне не терпелось вернуться к запискам отца. Кто знает, может, Николай прав, и в них найдется что-нибудь о таинственном сундуке?
Плетка обера
Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведет до конца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому-у-у-у!
Это четверостишие дружки пропели вместо «привет». Взявшись за руки, они закружились на узком пятачке песка, выбивая из него босыми ногами облака пыли. Только после этого пиратского ритуала уселись на траве, у кустов.
– Принес? – Борька ткнул пальцем в веревку, которая висела на плече Толика. – Маманя не заругает?
– А она ничего не видела. – Толик ловко сплюнул через отверстие на месте выпавшего переднего зуба. – Пока опомнится, я ее верну. А тебя где носило? Думал, не придешь…
– Батька приказал на улицу не высовываться. Насилу выбрался. Только, думаю, Муська заложит. Я ее знаю – с потрохами сдаст.
– Ох, уж мне эти бабы, – глубокомысленно, с видом человека, повидавшего жизнь и успевшего натерпеться от женщин, наморщил лоб Ждан. – Все беды от них.
– Точно. Так у нас все готово?
– Трюмы доверху забиты провиантом и бочонками с пресной водой! «Испаньола» готова к отплытию, капитан Смолетт!
– А дробь, порох и мушкеты, мистер Билли Бонс, надеюсь, они перенесены на ют (Ют — кормовая надстройка судна или кормовая часть верхней палубы)?
– Так точно, сэр. Вы же знаете: некоторые боялись Ингленда, другие – Флинта. А меня боялся сам Флинт! Боялся и гордился мною!
Друзья расхохотались. Беззаботно и весело. Так, как можно хохотать только в детстве, ничем не омраченном, безоблачном и наивном.
Вдоволь насмеявшись, Борис и Толик раздвинули кусты и забрались в самые их дебри. Там, вдали от посторонних глаз, был спрятан провиант – завернутые в чистую тряпицу два, сваренных вкрутую яйца, пара кусков черствого хлеба и пузатая бутылка с водой из колодца. Как и положено опытным путешественникам, друзья основательно подкрепились, съев все до последней крошки и оросив завтрак водой, которую высокопарно называли ромом.
– У нас еще пара часов, – сообщил Толик блаженно потягиваясь на траве. – Старая Ядвига раньше из дома не выйдет. По ней часы сверять можно. Чем займемся? Скупнемся?
– Искупаться? Можно.
– Хотя, стоп! – Ждан резко перевернулся на живот. – Я кое-что получше придумал. Сбегаем в центр.
– А че я там не видел?
– Не видел! Главного немца не видел! Нашего фельдкоменданта. Звать его… Мертус. Мартус! Обер, этот… Как его… Обер-лейтенант! На белом коне ездит!
– На коне? Белом?
– Вот те крест! Маманя бате говорила, а я подслушал. И плетка у этого Мартуса – о-го-го! Если кто на дороге встретится, так стегнет, что…
– Побежали! – вскочил Борька, заинтригованный рассказом Толика. – Посмотрим на твоего обера!
К центру города пробирались вдоль Днепра. Борис опасался, что если они пойдут по дороге, то тогда обязательно столкнутся с отцом. И вместо запланированной экспедиции придется снимать штаны и подставлять задницу под папанин ремень. А он – широкий, из твердой кожи. Ничуть не хуже плетки Мартуса.
Борька и Толик ловко лавировали между кустов, окаймлявших берег Днепра. Здесь им был знакомо все. Деревья и камни. Выходы к воде, облюбованные рыбаками. Обрывы, словно созданные природой для ныряния и едва заметные, для неискушенного взгляда, тропинки. По одной из них ребята поднялись на гору, к подножию старого замка. Построенный давным-давно одним польским шляхтичем замок собрал вокруг себя множество легенд.
Говорили, что, проплывая по Днепру, сам Петр Великий навестил коменданта Быховской крепости, чтобы заручиться его поддержкой в войне против шведов. Комендант поклялся царю в лояльности и… перешел на сторону шведского короля.
Болтали о тайном подземном ходе, который начинался в замке, проходил под Днепром и заканчивался где-то в лесу. Назывался он «ховом» и якобы дал название Быхову. Согласно мифу, в подземелье пытались проникнуть. Вошли в него несколько человек, а в лесу, на другом берегу Днепра вышел только один: седой и совершенно безумный парень лет тридцати без конца твердил что-то о призраках, обитающих в подземелье.
Были и другие легенды – менее значимые и совсем уж неправдоподобные. Подтвердить или опровергнуть их местные пацаны не могли – в массивном, оседлавшем гору здании постоянно кто-то находился. Недавно помехой на пути исследований были красноармейцы понтонного батальона, сейчас – немецкие солдаты.
Мальчишки пробирались через заросли лопухов, вдоль замковой стены. Белая штукатурка на ней местами потрескалась, местами отвалилась целыми кусками, обнажив красный, как незажившая рана, кирпич. Старый замок, как его называли горожане, на самом деле был старым. Вот и окна первого этажа наполовину скрылись под землей – то ли из-за того, что замок опускался, то ли из-за того, что землю по каким-то неведомым хозяйственным нуждам хозяева замка постоянно подсыпали землю вокруг него. В одном из этих утопленных окон мелькнула чья-то тень. Раздались голоса. Говорили на немецком. Смеялись.
Переглянувшись, друзья продолжили путь и вскоре оказались на пригорке, напротив костела, под тенистыми трехсотлетними липами. С этого места хорошо просматривались каменная церковь, синагога и костел. Рядом с синагогой, у памятника Сталину, стоял немецкий танк с черно-белым крестом на башне. Шестеро немецких солдат с карабинами за плечами, хохотали так громко, что их было слышно на всю округу. В руках одного был фотоаппарат. Солдат метался вокруг своих товарищей, приседал на корточки и щелкал затвором. Минут через пять, оккупантам надоело просто позировать у памятника советскому вождю. Самый прыткий немец забрался на постамент и обнял каменное изваяние за талию.
– Ну, давай же, Курт! Вот так. Отлично!
Стоявшие на земле немцы о чем-то посовещались, и один подал взобравшемуся на памятник солдату цинковое ведро. Используя выступы на каменной шинели, ловкач взобрался на памятник и надел ведро на голову Сталина. После нового взрыва хохота он спустился вниз. Курт вновь пустил в дело фотоаппарат.
Толик и Борька недоуменно переглянулись. Столь откровенное издевательство над самим товарищем Сталиным было выше их понимания. Мальчишки не могли поверить в то, что это останется безнаказанным. Однако время шло, и ничего не происходило. Небо все никак не разверзалось, гром и молния не поражали святотатцев. Рассчитывать на вмешательство непобедимой и легендарной Красной армии тоже не приходилось. Каменный вождь не оживал. Не пытался стереть гитлеровцев в порошок своей могучей десницей. Безропотно стоял с ведром на голове, позволяя фашистам фотографироваться.
Потом вождь и учитель позволил опутать себя веревками. Пока пацаны размышляли над тем, зачем немцы обвязывают памятник, взревел двигатель. Танк окутался облаком сизого дыма. Из-под гусениц вылетели комья земли. Каменный Сталин вздрогнул, но остался на своем месте. Борис напрягся.
Он был уверен: памятник выстоит, и враги убедятся в несокрушимой мощи человека, чья фамилия не случайно происходит от слова «сталь». Веревки порвутся и… Каменное изваяние вдруг покрылось мелкими, как морщины, трещинами. Вертелись колеса, вгрызались в землю гусеницы. Борька и Толик одновременно разинули рты. Кра-а-а-х! Памятник качнулся. Гораздо сильнее, чем в первый раз. Полу длинной сталинской шинели рассекла широкая трещина. На постамент посыпалось каменное крошево. Танк, подпрыгнув, сорвался с места, а Сталин рухнул на землю, рассыпавшись от удара на куски. Ведро упало с головы, откатилось в сторону. Каменные глаза Сталина уставились в небо. Все. На постаменте осталась только половина левого сапога вождя, из которой, словно кость, торчала ржавая арматура.
Борька потер глаза. Он никак не мог поверить в то, что это произошло на самом деле. Немцы, танк, веревки… Товарищ Сталин. Не так давно он вместе с другими школьниками возлагал к подножию памятника цветочную гирлянду и вскидывал руку в пионерском салюте, а теперь от каменного вождя осталось лишь несколько обломков. А немцы хохотали. Как же так? Неужели эти чужие люди в серой форме могущественнее самого Сталина, сильнее Красной армии? Такого не могло быть! И все-таки было. Как ни пыталось все существо мальчика протестовать против того, что он видел, было…
Борис смахнул со лба капли холодного пота.
– Толик…
– А?
– Что они наделали? Это ведь…
– Просто памятник! – вдруг выпалил Ждан. – Бетонный, гм… Истукан. Никакой он не… Сталин в Москве! А эти… С памятниками воевать легче, чем… Ничего. Мы им это припомним!
Толик поднял сжатую в кулак руку, чтобы погрозить гитлеровцам и вдруг попятился.
– О, черт… Нас заметили.
Тот самый ловкач, что надевал на голову Сталина ведро, успел взобраться на пустой уже постамент, чтобы позировать с него фотографу Курту. Он-то и увидел двоих мальчишек, наблюдавших за процессом низвержения памятника.
Первым желанием Борьки и Толика было спрятаться за стволом ближайшей липы. Однако немец не спускал с них взгляда и настойчиво манил рукой.
Ждан облизнул губы.
– Пойдем, что ли?
– К ним?
– Ага. Не расстреляют же…
– Типун те на язык!
Несмотря на всю нелепость самой мысли о расстреле, Борис почувствовал, как ноги его наливаются свинцом. Интересно, а что будет, если все-таки плюнуть на немца и попытаться сбежать? Не станут же они палить по ним? Или все-таки станут?
Станут. Те, кто смогли сбросить вождя на землю, могут позволить себе такую малость, как стрельба по пацанам, не пожелавшим подчиниться приказу. С них станется. У-у-у, фашисты проклятые!
Борька увидел, что Толик успел его обогнать, и ускорил шаг, чтобы присоединиться к другу. Когда мальчишки приблизились к танку, немец спрыгнул на землю и двинулся им навстречу. Молодой, со светлыми волосами и таким же бровями. Худой настолько, что голенища не облегали голени и ноги комично болтались в сапогах.
– Oh, Jungs! Sie kam zu seinem Stalin sehen (О, мальчики! Вы пришли посмотреть на своего Сталина? – нем.)? – Немец осклабился, указывая на разбросанные по земле осколки памятника. – Сталин капут, мальтшики! Ist das klar (Это понятно – нем.)?
Борька и Толик поняли, о чем идет речь, и одновременно кивнули. А немецкий солдат, прищурившись, принялся рассматривать Бориса. Задумчиво поскреб согнутым пальцем светлый пушок на своем подбородке. Вдруг белобрысый резко вытянул руку и приставил указательный палец ко лбу Борьки.
– Пиф-паф!
От неожиданности мальчик попятился. Нога его зацепилась за обломок памятника, который откатился дальше остальных. Борис взмахнул руками, но не успел восстановить равновесие. Плюхнулся на задницу, вызвав у немцев бешеный взрыв хохота. Белобрысый сунул руку в карман штанов, выудил оттуда что-то и протянул Толику.
– Schokolade.
Борька почувствовал, как по щекам стекают горячие слезы. Он не ударился. Ему не было больно. Нет. Заплакал от досады. На себя и на товарища Сталина, который забыл о нем и позволил вражеским солдатам безнаказанно издеваться над мальчишкой, который не мог дать сдачи.
Пока Ждан под пристальным взглядом немцев разворачивал плитку шоколада, Борис вскочил и бросился бежать. Не разбирая дороги. Просто, для того, чтобы оказаться как можно дальше от белобрысого немца и его «пиф-паф». Ближайшим укрытием был угол синагоги. Слыша за спиной смех солдат, Борька забежал за угол. Остановился, чтобы перевести дух. И тут… Смех резко оборвался. Над площадью повисла вязкая, разогретая августовским солнцем тишина. Что-то случилось. Мальчику показалось, что воздух завибрировал от предчувствия опасности. Угрозы, неведомо откуда исходившей. Борис осторожно выглянул из-за угла и уже в следующую секунду понял: смотреть надо было не немцев, а на то, что было за его спиной. Солдаты глядели именно туда, поверх головы Борьки. Причем принялись одергивать кители. Тук-тук. Тук-тук-тук. Звук был до боли знакомый, но Борис почему не мог понять, где он его слышал. Тук-тук-тук-тук. И тут пацана осенило. Подковы! Так стучат подковы лошади. Борька начал оборачиваться и тут его спину обожгла боль. Мальчишка взвизгнул, подпрыгнул на одной ноге. Наконец, обернулся и увидел его. Обера Мартуса. Немецкий офицер уже развернул коня, чтобы ехать дальше. Борька успел заметить лишь его профиль. Крючковатый, как клюв хищной птицы нос. Тонкие, плотно сжатые губы. Острый, словно наконечник копья, подбородок. Верхнюю часть лица Мартуса скрывала полоска тени от фуражки.
Потом взгляду Бориса предстала спина нового хозяина Быхова – покатые плечи, чуть выпирающие лопатки, серая ткань кителя, перетянутая наискось черной полосой портупеи. Саму плетку, с которой только что познакомилась его спина, мальчишка рассмотреть не успел – только тонкий кожаный ремешок на запястье холеной, белой, как у девушки руки.
Когда Мартус дернул коленями, слегка ударив коня по впалым бокам, солнечные лучи отразились в его начищенных до блеска сапогах.
Как у Яценко – мелькнуло у Борьки. Нет. У того сапоги старые. Чисти, не чисти – все равно за версту видно, что обувка просится на помойку. У немца совсем другое – свои сапоги он, возможно, натянул сегодня первый раз. Каблуки не стерты. Нитки на швах – новехонькие.
Мальчик мысленно усмехнулся – столь наблюдательным мог быть только сын сапожника. Пусть и с божьей искрой, но сын сапожника. Мартус, меж тем, продолжил свой путь. Он забыл о том, что стегнул Борьку. Безразличный и равнодушный. Не только к тому, что происходило на площади, не только к мальчику, случайно попавшемуся ему на пути, но и к своим подчиненным, которые расправились с памятником, скорее всего, по его приказу. Настоящий бог, который не способен проявлять свойственные простым смертным эмоции. Злой, черный бог.
Все еще морщась от боли в спине, Борис так и остался стоять на месте. Мартус свернул на боковую улицу. Цокот копыт стих вдали.
– Ну, ты даешь, дружбан! Это ж надо так вляпаться! Больно?
Борька посмотрел на Толика. Губы того были измазаны шоколадом. Надкусанную с одного конца плитку он сжимал в ладони. На пальцах тоже поблескивала темно-коричневая жижа – шоколад плавился от жары.
– Больно, – кивнул Борис. – А тебе вкусно?
– Чего ты? – надул губы Ждан и протянул плитку другу. – Ну, вкусно. На-ка, попробуй. Борька ударил Толика по руке. Шоколад плюхнулся в пыль.
– Сам жри! Чтоб тебе подавиться!
Ждан в ужасе округлил глаза. Оглянулся, чтобы убедиться в том, что немцы ничего не заметили.
– С ума сошел, придурок?!
Борис не слышал возмущенного шипения Толика. Он был уже далеко. Запыхавшийся Ждан отыскал его под липой, у стены замка. Борис успел снять рубаху и завел руку за голову, ощупывая спину. Толик остановился в метре. Переминаясь с ноги на ногу, виновато опустил глаза.
– Я ж не виноват, что обер не меня стегнул…
– Забудь, я сам дурака свалял, – Борька наконец дотянулся пальцами до красной полосы на спине и скривился. – Вот падла. Умеет бить, гад. Может, травы какой приложить?
– Подорожника! Я сейчас нарву.
– Не надо. Лучше помоги рубаху надеть. До свадьбы заживет. Некоторые боялись Ингленда, другие Флинта, а меня…
– Боялся сам Флинт!
Вспугнутые звонким смехом птицы, недовольно каркая, заметались над кроной липы. Вдоволь насмеявшись, Борька вытер рукавом выступившие на глазах слезы.
– Черт с ними, с гитлеровцами. Нехай забавляются. Когда наши придут – по-другому запоют. Давай двигать. К Ядвиге опоздаем. Нам еще за веревкой вернуться.
– Ага. Погнали!
Экспедиция, которую наметили мальчишки, по их мнению, была гораздо важнее, чем немцы, разрушенные памятники и коменданты, вместе взятые. Они должны были раскрыть тайну сундука пожилой польки Ядвиги Грахольской, жившей через дорогу от Багровых.
Сергей АНТОНОВ
Isrageo.com
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
