Еврейский Мир

Когда и чем заявил я ненависть к евреям как к народу? … Уж не потому ли обвиняют меня в “ненависти”, что я называю иногда еврея “жидом”? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а во-вторых, я упоминал всегда (слово “жид”) для обозначения известной идеи: “жид, жидовщина, жидовское царство”.

Ф. М. Достоевский, “Еврейский вопрос”. “Дневник писателя”, март, 1877 год.

(Ниже, если источник не оговорен, как правило, цитируется эта статья).

“Всё, что человеку следует знать о жизни, мы находим в «Братьях Карамазовых»”, — провозгласил Уильям Фолкнер, известный американский писатель.

Один из наиболее читаемых в мире классиков русской литературы, Фёдор Михайлович Достоевский был страстным, яростным юдофобом. Возможно, его ненависть к евреям существенно подпитывалась завистью игрока, проматывавшего за игорным столом свои и чужие деньги, ко “всяким ротшильдам”, умевшим накапливать, а не пускать на ветер свои капиталы. Нельзя также исключить и стойкую зависть к многовековой вере и преданности евреев Торе: “Еврей без Б-га как-то немыслим, еврея без Б-га и представить нельзя”. И это при том, что предки Достоевского не однажды вместе с подданством меняли свою веру (Розалия Степанова, “Разгаданный феномен личности Достоевского”. “Еврейская жизнь”, N№ 13-14, 2001 г.).

Антисемитизм Достоевского был частью его мировоззрения. Он легко обнаруживается в романах, но во всей силе и глубине проявляется в публицистике и письмах. Достоевский был убеждённым националистом, и его ксенофобия не ограничивается только евреями. Он ненавидел и “мерзких полячишек” (“на деле в жизни мы бесконечно превосходим поляков”), и немцев, и англичан, и французов (“Французы, ей-Б-гу, такой народ, от которого тошнит”), и турок, и финнов. Он жаловал только великороссов: “Один только великоросс великодушен и смотрит на все национальности без всякой злобы и преднамеренности, тогда как малоросс, например, вечно держит камень за пазухой!”).

Гоголь сравнивал Россию с “птицей-тройкой”, перед которой, “косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства”. Не иначе как поверив ему, Белинский позавидовал “внукам и правнукам нашим”. Достоевский пошёл дальше: “Я верю в Россию – Б-гом избранную страну, которая выведет мир из моря крови и слёз, которыми социализм зальёт весь мир, станет образцом для Европы и оснуёт истинно христианское государство”. Об этом же и Шатов в романе “Бесы”: “Только русский народ спасёт мир…” Оказалось – напрасно завидовал “неистовый Виссарион” своим внукам и правнукам: годы советской власти показали, что завидовать-то было нечему. Пророчество же Достоевского сбылось, правда, с точностью до наоборот: своим социализмом Россия завела себя и мир в море крови и слёз, отнюдь не став образцом для Европы. А после падения СССР так всё ещё и не превратилась в христианское государство. А вот Гоголь отчасти предугадал будущий ход истории. Почти весь ХХ век народы и государства действительно косились и всё ещё косятся, глядя на Россию, а Фидель Кастро настолько “окосел”, что до сих пор удерживает Кубу в нищем социализме. Прав оказался Петр Чаадаев: “Россия даст урок другим народам, как не надо жить”.

На ниве “православия, царя и отечества”, на которую вступил Фёдор Михайлович после долгих лет каторги (а ведь начинал в кружке Петрашевского как противник самодержавия), и взошёл его прямо-таки болезненный антисемитизм. “Ох, эти проклятые жиды, когда же дадут спать”, — жалуется он в письме к жене из немецкого городка Эмса, где лечился на водах (Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений, т. 30). Его раздражало присутствие в соседнем номере гостиницы двух евреев: матери и её взрослого сына. “Здесь все жиды,.. чуть не одна треть разбогатевших жидов со всех концов мира”.

Однако не будем задерживаться на этих проявлениях бытового антисемитизма классика и обратимся к его творчеству. “Все мы вышли из гоголевской «Шинели», — говорит Достоевский. – Он из пропавшей у чиновника шинели сделал нам ужасную трагедию”. Но сам-то Фёдор Михайлович в не меньшей степени вышел ещё и из гоголевского “Тараса Бульбы”. Вспомним: “А Тарас гулял по всей Польше со своим полком, выжег восемнадцать местечек…” Не упустил Николай Васильевич и подробностей: “Бедные сыны Израиля, растерявшие всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горилочных бочках, в печках и даже заползали под юбки своих жидовок… Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны, жалобный крик раздавался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись”. Действительно, животики можно надорвать от смеха, читая это описание. А отсмеявшись, вспомним Исая Фомича Бумштейна из “Записок из мёртвого дома”: “Исай Фомич, наш жидёнок, был как две капли воды похож на общипанного цыплёнка… маленький ростом и слабосильный, хитренький и в то же время решительно глупый.

Он был дерзок и заносчив и в то же время ужасно труслив…” Уж как только не издевается над ним Фёдор Михайлович. Однако, вспоминая позднее о своих каторжных годах, он заметит, что в казармах, где он находился, “было несколько евреев – и никто не презирал их, никто не исключал их, не гнал их, когда они молились,.. никто не находил этого странным, не мешал им и не смеялся над ними… Напротив, смотря на них, говорили: «это у них такая вера, это они так молятся»”. Как и у Гоголя, евреи в произведениях Достоевского жалки, трусливы, алчны, наглы и бесчестны. Их совсем немного в большой галерее его персонажей, и располагаются они на периферии повествования, но всё же запоминаются. Иногда они даже и не присутствуют, а только упоминаются, чтобы подчеркнуть гнусность связанного с ними персонажа, например, старика Карамазова, который (подумать только! – С. Д.) водился “со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами”.

Для Достоевского мы — “страшное, жидовское племя”. “Вот пришёл Освободитель (царь Александр II отменил крепостное право в 1861 году – С. Д.) и освободил коренной народ, и что же, кто первый бросился на него, как на жертву, кто воспользовался его пороками (Князь Владимир Красное Солнышко: «На Руси веселие есть пити» — С. Д.) преимущественно, кто оплёл его вековым золотым своим промыслом, кто тотчас же заменил, где только мог и поспел, упразднённых помещиков с тою разницей, что помещики, хоть и сильно эксплуатировали людей, но всё же старались не разорять своих крестьян, пожалуй, для себя же, чтоб не истощать рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет, взял своё и ушёл” (выделено мною – С. Д.). Куда ушёл-то, Фёдор Михайлович, уж не в “свой” ли Иерусалим? Так там турецкий султан не больно-то принимает евреев: через четверть века Теодор Герцль тщетно пытался найти с ним общий язык. (“А пока не ушёл), — продолжает Достоевский, — живи, гнушайся, единись, эксплуатируй!.. (выделено мною – С. Д.). И наступит такая пора, с которой не только не могла бы сравниться пора крепостничества, но даже татарщина”. И для пущей убедительности ссылается великий писатель на статью в “Новом времени” N№ 371, где говорится, что евреи набросились “на местное литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксёндзы спасли бедных опившихся, угрожая им муками ада”. На миг всё же спохватывается Достоевский: “Конечно, очень может случиться, что все до единого лгут…”, но тут же успокаивается: “Если все до единого лгут и обуреваемы такой ненавистью, то с чего-нибудь не взялась же эта ненависть, ведь что-нибудь значит же эта всеобщая ненависть…” (выделено мною – С. Д.). Однако, продолжая размышлять вслух, уточняет: “… в русском народе нет предвзятой ненависти к еврею, а есть, может быть, несимпатия к нему,.. может быть, очень сильная… но происходит это вовсе не от того, что он еврей,.. а от иных причин, в которых виноват уже не коренной народ, а сам еврей” (выделено мною – С. Д.). Ай да Фёдор Михайлович, ну прямо марксист-диалектик. Стоит ли удивляться его следующему утверждению: “… негры от рабовладельцев теперь освобождены (в Америке), а ведь им не уцелеть, потому что на эту свежую жертвочку как раз и набросятся евреи”. Уцелели, Фёдор Михайлович, уцелели – мы, американские граждане, свидетельствуем о том, что даже очень хорошо уцелели и решительно используют affirmative action – т. н. “политкорректность” – преимущественное право (при прочих равных условиях) на приём в высшие учебные заведения и на работу.

За четверть века до появления “Протоколов сионских мудрецов” предвидел Достоевский их коварные замыслы, хотя в его время мудрецы эти, в лучшем случае, ещё под стол пешком ходили. Он писал: “Не даром царят там (в Европах – С. Д.) повсеместно евреи на биржах, не даром они движут капиталами, не даром же они властители кредита и не даром, повторяю это, они же властители и всей международной политики… близится их царство, полное их царство!… верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и твёрже и стремится дать миру свой облик и свою суть” (выделено мною – С. Д.). Конечно, среди “страшного жидовского племени” попадались Достоевскому и “хорошие евреи”. “Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим… Разве покойный (парижский) Джемс Ротшильд был дурной человек? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир вместо «неудавшегося» христианства” (выделено мною – С. Д.). И поэтому герой его романа “Подросток” мечтает стать Ротшильдом только затем, чтобы “из множества жидовских вредных и грязных рук эти миллионы стеклись в руки трезвого и твёрдого схимника” (разумеется, на благо всех униженных жидами и оскорблённых ими – С. Д.). Не однажды в “Дневнике писателя” ссылается Достоевский на своих корреспондентов из “образованных” евреев, на тех, кто уже “давно не разделяют «предрассудков» своей нации”. Они указывали ему, что “русский православный кулак, мироед, целовальник, кровопийца ничем не лучше таковых из жидов” и что “чуть ли не девять десятых (евреев России) буквально нищие, мечутся из-за куска хлеба”. Соглашается Фёдор Михайлович: “Да это, кажется, правда, но что же это означает? – задаёт он вопрос и даёт истинно марксистское объяснение. — Не значит ли это именно, что в самом труде евреев… в самой эксплуатации их заложено нечто неправильное, нечто неестественное, несущее в себе свою кару”.

Признавая необходимость уравнять евреев в правах с русскими в вопросе о местожительстве, он оговаривает это такими условиями, что стены гетто (в России они вдоль черты оседлости – С. Д.) покажутся едва приметным заборчиком. А то, не дай Б-г, — предупреждает Фёдор Михайлович, — “получат они… нечто большее, нечто лишнее, почти верховное против самого коренного даже населения”, ибо “еврей, где ни поселялся, там ещё пуще угнетал и развращал народ, там ещё больше приникало человечество, ещё больше падал уровень образования, ещё отвратительнее распространялась безысходная, бесчеловечная бедность, а с нею и отчаяние”. “Дух (еврея)… дышит… безжалостностью ко всему, что не есть еврей…” (выделено мною – С. Д.).

Всё в евреях возмущает Достоевского: “Самомнение и высокомерие есть одно из очень тяжёлых для нас, русских, свойств еврейского характера”. Со времён пребывания на каторге его особенно возмущало, что “еврей с ним (русским) есть не хочет, брезгает им, сторонится и ограждается от него сколько может…” Однако он признаёт, что “русский простолюдин” не обижается на еврея: “Это у него вера такая, это по вере своей не ест и отстраняется”. “Наверное, нет в целом мире другого народа, — продолжает Фёдор Михайлович свои обвинения, — который бы столько жаловался на свою судьбу… на своё принижение, на свои страдания, на своё мученичество… не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены, принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин несёт тягостей чуть ли не больше еврея”.

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться