Окончание. Начало в № 705
Прошло много лет. Я закончил медицинский институт. Меня призвали в армию. Я стал военным врачом. Танковая дивизия, в одном из полков которой я командовал медсанбатом, располагалась на окраине города Борисов, неподалеку от Минска. Офицерские пьянки и танцы в городском Доме Культуры поначалу отвлекали от тоски по дому, по друзьям, по ленинградским улицам и музеям. Но ненадолго. Оставалось чтение. К счастью, в местный книжный магазин каждую неделю привозили новые книги из лучших издательств: «Художественной литературы», «Советского писателя». «Прогресса», «Радуги». А в библиотеку Дома Культуры приходили журналы: «Новый мир», «Знамя», «Нева», «Дружба народов». Как раз в книжном магазине я и познакомился с Павлом Абрамовым. Павел был года на три постарше меня. И повыше званием. Он был военным врачом из соседней дивизии. Донской казак по рождению, он закончил Московский медицинский институт, занялся научными исследованиями и вдруг – как многие из моего поколения – оказался в глуши, в военной части. И для Павла книги были единственным спасением. Хотя он не чурался и внимания юных дев. А внимание это было даже весьма активным. И не без причины. Павел был красавец: стройный, смуглолицый, черноглазый, всегда веселый, готовый к шутке, дружеской пирушке, интимной вечеринке, но и к задушевной беседе, серьезному разговору о книгах, медицине, политике. У него был свободный и ясный разум, что не так уж часто встречалось среди офицерства, даже нашего поколения. Мы сошлись с ним в оценках романа «Не хлебом единым», к счастью, не изъятого из библиотеки. Я верил и верю в магическую силу печатного текста. Любовный треугольник «Анны Карениной» (Анна, Каренин, Вронский) вызвал к жизни героев романа Дудинцева (Надя, Дроздов, Лопаткин). А чтение запрещенного романа «Не хлебом единым» могло обратным ходом повторить ситуацию, напоминающую «Анну Каренину», где мой друг Павел Абрамов играл роль Алексея Вронского. Кому же достались роли Анны и Каренина в нашей лесной глуши?
Однажды (это был конец апреля или май), когда в садах Борисова безумствовало бело-розовое цветение яблонь и вишен, ко мне в медсанбат на зеленом военном газике заехал Павел. Офицерская полевая форма, сшитая из темно-зеленой шерстяной материи (гимнастерка, галифе, фуражка), сидела на нем вызывающе лихо. Особенный казацкий вид придавал Павлу иссиня-черный чуб, вылетающий из-под козырька фуражки. Я велел санинструктору Свистунову (запомнилась его потешная фамилия) принести нам чаю. Мы заперлись в моем кабинете, и Павел рассказал, что насмерть влюблен, что она тоже безумно его любит, что больше месяца они встречаются тайком от ее мужа, подполковника-танкиста, что они хотят пожениться, но муж ни за что не даст развода, и она вынуждена бежать. «Бежать?» – переспросил я. «Да, бежать!» – подтвердил Павел. «Но куда?» «Сначала мы уедем в Сочи. Я – в отпуск. Она – как будто бы к матери, которая, сговорившись, вызовет дочь в Кишинев под предлогом болезни. А на самом деле она заедет к матери только на один день, сядет в самолет, прилетит в Сочи и проведет там месяц со мной». «А потом?» – пытался вернуть я моего друга в колею логики. Но какой там! В результате мое чувство товарищества победило мои же логические доводы. Мы составили план, по которому я возьму отпуск на четыре дня и отправлюсь в Сочи, сниму квартиру, сообщу адрес Павлу и буду ждать беглянку. Через день туда приедет Павел, а я вернусь в свою часть. «Как зовут твою возлюбленную?» – спросил я. «Регина», – ответил он.
Накануне отъезда я был взбудоражен. Предчувствие засасывающей неизбежности охватило меня. Я пытался сопротивляться: «Да мало ли на свете Регин?!» Не помню, как приехал в Минск, взял билет до Сочи и обратно, нырнул из самолета в теплый успокаивающий воздух, настоянный на море, шашлычных и пальмах, снял квартиру на окраине города в Мацестинской Долине, запасся коньяком и начал ждать возлюбленную моего друга. Домик, в котором я снял жилье, стоял над Сочи. В сталинские времена в этих местах была дача вождя, а стандартные домики, в одном из которых я поселился, были построены для охранников. Меня поразил громадный в полстены портрет Сталина, висевший в зале. Я пил коньяк и ждал. Начало темнеть. Внизу шумело и рокотало Черное море. Сочи полыхал огнями иллюминации. Хотелось забыть о своих обязательствах и спуститься к нарядной толпе отдыхающих, туда, где не было запутанных авантюр и противоречивых планов, а была радость жизни, доставшаяся ненадолго.
Но я сидел и ждал.
Совсем стемнело. Я услышал рев автомобиля, забиравшегося к нам снизу, с набережной. Я выскочил из дома. Таксист вытащил из багажника чемодан и взял деньги у женщины, лица которой я не видел в темноте. Она подошла ко мне. Это была Регина, моя рыжеволосая львица. Такси скользнуло вниз, в темноту. Мы вошли в дом. Трудно было найти слова после всего, что было когда-то между нами, после многих лет пустоты, как смерти, и нынешнего возрождения. Возрождения чего? Что могло возродиться между нами? Я не знал, как жила Регина эти годы. А над моей головой прогремели новые грозы, новые влюбленности и новые (как похороны) разлуки. Я показал Регине ее комнату. Настрогал салат из помидоров и огурцов. Был у меня еще хлеб, сыр и колбаса. Мы выпили коньяку. Она что-то рассказывала о Восточной Германии. Я – о своей жизни в Борисове, о книгах, о Павле. Мы наперебой говорили о достоинствах Павла, какой он врач необыкновенный, какой гимнаст и наездник. Говорили о Павле, словно он всегда был в нашей жизни. Она ушла спать.
Наутро, пробегая умываться через залу, я взглянул на портрет вождя. Мне показалось, что он ухмыльнулся в усы, полуприкрытые полированной коричневой трубкой. До приезда Павла оставалось полдня. Надо было занять время. Решили отправиться завтракать в одно из прибрежных кафе. Спуск по горной дороге, указанный нам хозяином, был крут. Мы спускались медленно. Регина останавливалась, срывала цветы. На одном из поворотов, который был площадкой, где одна машина могла ждать, пропуская другую встречную, Регина повернулась ко мне: «А ты изменился, Даня!» Я промолчал. Не отвечать же банальностью. Она приблизилась ко мне, широко раскрыв свои глаза, горевшие, как две степные луны: «Поцелуй меня, Даня, на прощанье!» Я обнял ее. Волна страсти? желания? любви? памяти? охватила меня. Я забыл все на свете. Вся моя суровость и преданность дружбе, продержавшаяся прошедшую ночь, была смыта горным потоком вожделения. Мы не услышали, как на площадку с нижней части дороги поднялся кто-то, подошел к нам, целующимся, и хрипло прокричал: «Наконец-то я нашел вас, проклятых!» Перед нами стоял пожилой человек в неуклюже сидящем летнем кремовом чесучовом костюме. Воротник белой сорочки был расстегнут, узел галстука распущен, штиблеты в пыли. Пот градом катил с полулысого черепа. С трудом я узнал в измученном обозленном старике офицера, с которым Регина слушала когда-то Александровича в филармонии. «Николай, успокойся… это ошибка…», – пыталась объясниться с мужем Регина, но слова ее были бессмысленны и неубедительны. Да и что она могла сказать обманутому, дважды обманутому мужу? Я молчал. Классический случай. Почти анекдот. А выходило, что совсем не анекдот. Муж Регины был взвинчен до крайности, когда и совершаются крайности. Из кармана брюк он достал пистолет. У каждого офицера было личное оружие. Мы брали пистолет во время дежурств, на маневры или смотры. Брали, а по окончании дежурства или прочих обязанностей – сдавали. Как ему удалось приехать в Сочи с пистолетом, не знаю. Да и неважно это. Как назло, по дороге никто не поднимался и не спускался. Ни человек, ни зверь, ни машина. Мы стояли рядом, а муж Регины целился из пистолета. В меня? В нее? Он целился долго, словно выбирая, кого первым. Вдруг рыдания сотрясли его тело, рука с пистолетом замоталась по воздуху, как белый флаг, когда сдаются, просят о пощаде. «Не могу, не могу, не могу…», – проговорил он, рыдая, уронил пистолет, упал на землю и пополз к ногам Регины. Он твердил одно и то же: «Не могу, не могу, не могу…», – обнимая и целуя ее ноги. Она гладила его по мокрому взлохмаченному полуголому черепу: «Успокойся, Коля, успокойся…».
Я ушел от них, вернулся в домик охранника, взял сумку с дорожными вещами и спустился по узкой тропинке к морю. Соленая вода успокоила меня. В аэропорту я провел остальные полдня в баре, дожидаясь обратного рейса.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
