Памяти моего дяди, Самуила Абрамовича Шифер, посвящается.
Мой сын любит родственников.
Как сильна генетическая память в нем о тех временах, когда еврейские семьи были многочисленны и шумны. Ему не хватает этого шума. А мне нечем ему помочь – у нас маленькая семья…
У моего деда было пятеро братьев. Они остались в Польше и погибли там со всеми своими большими семьями. В эвакуации от злой азиатской болезни умер и сам дед. Там же навеки затих малолетний мой старший брат. Всю жизнь, скорбя, мы поминали их.
Но главной болью нашей семьи был мой дядя, брат моей матери. Я никогда не видел его живым. Он смотрел на нас с пожелтевших старых фотографий, заботливо хранимых бабушкой. Иногда задумчивый, иногда улыбаясь, он сидел в кругу семьи или играл на мандолине.
Он был гордостью деда. Дядя впервые в семье получил высшее образование. И какое! Детский врач с красным дипломом. Вскоре после окончания института дядя стал главврачом детской больницы в пригороде Одессы. Большого роста, широкий, крупный и доброжелательный, он пользовался любовью детей и уважением родителей. Женой не обзавелся. Не успел. Грянула война. Только заскочил попрощаться в форме офицера медслужбы. Отдал матери золотые часы, подарок деда за окончание института. Он всегда заботился о близких.
Через месяц обрадованное семейство, уже в эвакуации, получило его первую весточку.
Он писал, что служит врачом в севастопольском госпитале. Что много раненых, и приходится нелегко. В последнем полученном от него письме сообщалось, что немцы жмут. Наши войска отступают. Раненых не успевают увезти, и он с медперсоналом остается с ними. Потом было молчание, тягостное и тревожное. И через год нагнало бабушку извещение, в котором говорилось, что сын ее пропал без вести в районе Севастополя во время продолжительных и тяжелых боев. И все.
Все-таки не погиб. Ведь есть надежда. Надежда умирает последней.
И бабушка ждала его всю свою жизнь. Зараженные ее верой, мы сами верили, что в один прекрасный день раздастся стук в дверь, и на пороге появится он. Но шли годы, а дяди все не было.
Бабушка, мать и отец писали по разным инстанциям – безуспешно. Никто ничего не знал.
Пенсию за сына бабушке не дали. Ведь он не погиб. Пропал. Кто знает, а вдруг продался врагам, дезертировал или в плену?
– Ну и что, что еврей? – говорили в военкомате. – Ну и что, что офицер? Такие случаи бывают.
Нет, сын моей бабушки, брат моей мамы и мой дядя с войны не пришел. Бабушка ушла из жизни, оплакивая сына, но в слепой материнской вере, что Б-г сохранил его.
Дядя оказался прав: золотой корпус его часов в эвакуации обменяли на хлеб, что спасло бабушку и маму. Сами часы в потертом железном кустарном корпусе висели на стене в нашем доме. Они давно безнадежно стояли. Часовщики качали головами, чистили, капали маслом, давали советы, но деталей для замены не имели. Часы не наши: старые как мир.
* * *
Настали новые времена. Горбачевские «сквозняки» ничего, кроме насморка, не сулили.
Пришел и наш черед покидать СССР. Не легко, но мы собрались в Израиль.
– А ты знаешь, дорогой, ведь ты не еврей, – огорошила меня жена.
– Не смешно, – усмехнулся я. – Всю жизнь хромал на «пятую» ногу и вдруг… С чего ты взяла?
– А вот! – показала жена мою метрику и тут же свою. Действительно, на ее метрике пятая графа радовала глаз – «еврейка». На моей же пятой графы не было вообще. – Ну и как ты собираешься доказать свое «еврейское счастье»?
В то послевоенное лихое время, в которое мне посчастливилось родиться, советская власть в эйфории прекратила фиксацию национальностей. Правда, скоро об этом пожалела. А я со своей удачей уже попал в коммунизм. И что характерно – прямо накануне капитализма. Вот она, старая мина. Лежит, лежит себе тихо до поры, а потом – бац!..
– Как же теперь доказать, что я еврей? – пожаловался я своему искушенному в советской юриспруденции соседу.
– Только не надо волноваться, – сказал этот сосед. – Ты что думаешь, «они» того?.. Все в порядке, балда. На самом деле «они» только в твоем экземпляре не указали, а у них в ЗАГСе все на своем месте. Тебе только – подъехать и попросить документ с национальностью.
– Так просто? – не поверил я.
И был прав. Тем-то и отличался СССР, что в нем никогда просто не бывало.
Совсем об этом позабыв, я сунул в карман готовую к выезду визу (документы уже отняли), какую-то толику денег и сел в поезд, направляясь через Симферополь в Севастополь.
Место рождения не выбирают.
Приехав в Симферополь, стал договариваться с таксистом. Быстро надо – времени в обрез.
– До Севастополя довезешь?
– Запросто. А пропуск у тебя есть?
– Нет… – Я совсем забыл, что Севастополь – закрытый город. – А без пропуска нельзя?
– Можно, но после первой же проверки ссадят. Там по дороге полно КПП понатыкано.
– Как же быть? – Мною овладела тихая паника. Хорошее дело. «Советских» без пропуска в город не пускают, а я же вообще – иностранец.
Переживания прервал голос из окна подъехавшего «Москвича».
– Это тебе в Севастополь без пропуска?
– Да, – пришлось горестно признать. Терять уже было нечего.
– Четвертак имеешь?
– Конечно, – обрадовался я. – А как же КПП?
– Они тебе нужны?
– Вовсе нет, – сказал я, хлопнув дверцей.
С шофером, приятным мужчиной средних лет, мы мчались по крутой диковатой дороге. Дорога вилась над морем вдоль кустов и обрывов.
– Стоп. Надо долить в радиатор воду, – сказал мой «проводник», затормозив.
Он вышел из машины, поднял капот. Я вылез за ним поразмяться. Под обрывом блестело море, мирно сливаясь с небом на горизонте.
Водитель захлопнул капот и подошел ко мне.
– Ты знаешь, что было на этом месте?
– Я никогда здесь не бывал.
– Посмотри вниз. Видишь справа бетонные блоки?
– Да.
– Страшное дело. Во время войны там находился военный госпиталь. Немцы сильно теснили. Наши побежали в беспорядке. Раненых забрать не успевали и, чтобы не достались врагу, взорвали весь госпиталь с ранеными и врачами. Никто не спасся…
У меня отнялись ноги.
Странно, что шофер сам рассказал мне об этом. Почему? Ведь я не спрашивал ни о чем.
Вот это место, которое взывало к нам всю нашу жизнь. Случай позволил прикоснуться к судьбе незнакомого, но близкого мне человека, поставил точку в нашей семейной беде. Дядя погиб трагично и нелепо.
Всевышний сам вел меня по этой крутой дороге, чтобы подтвердить мою правоту – эту страну надо оставить. Людям здесь жить нельзя.
Бросить раненых – преступление. Ну, не могли спасти – как можно взорвать раненых товарищей?
Взорвали, убили своих… Но дальше? Как не сообщить о гибели родным! Наверное, не знали даже имен всех взорванных ими людей. Обычный русский бардак, равнодушие и нелепая бездумная жестокость. Убили ведь не только тех, в госпитале. Лишили жизни и их родных. Сколько пострадавших матерей, отцов, детей жило под гнетом ужасных строк – «пропал без вести», что предполагало при тогдашней подозрительности все, вплоть до предательства.
Старикам-родителям честно погибших солдат государство отказывало в поддержке.
Подлая власть. Подлая страна. Будь они прокляты…
Как странно. Дядя погиб, а я родился в Севастополе…
Метрику с «пятой графой» я получил. Доплатил немного «за скорость». Да какой еврей не привык платить? Спасибо, что все в порядке. Там у них в книге регистраций ЗАГСа все было чинно и благородно, без всяких «штук» – и пятая графа была, и шестая, и седьмая… Мне вернули назад мою горькую и гордую принадлежность.
Покидая насиженное гнездо, свою неисторическую родину, я вдруг обнаружил, что не владею ничем.
Квартиру сдал ЖЭКу. Мебель – иссохшее старье, ушла к старьевщику. Телевизор «Электрон» уже исчерпал свой ресурс. «Знаменитую» советскую электронику подарил друзьям.
Вот и все. Несколько чемоданов одежды и посуды, что мы в отчаянии вывезли, по приезде на родину историческую пришлось постепенно сдать в утиль. Лучше бы оставили нуждающимся.
Единственной ценностью оказались дядины когда-то золотые часы, семейная реликвия и талисман. Они свято хранились моей бабушкой. После ее смерти – отцом и достались по наследству мне.
– Твои часы таможня не пропустит, можешь даже не волноваться, – сказал мой друг Марик, имевший опыт переезда границы всеми своими бесчисленными родственниками. Я не мог ему не верить.
– Так что же делать? – Спросил я, держа в руках заключение спецкомиссии таможенной службы, где сообщалось, что часы мои антикварные, иностранные и вывозу за рубеж не подлежат. – Они ведь никакие не антикварные, никому не нужное, кроме меня, старье. А я не могу без них уехать. Я как будто предаю, на произвол судьбы оставляю память нашей семьи. Понимаешь?
– Чем ты рискуешь, – сказал Марик. – Попробуй, кинь часы среди вещей в какой-то чемодан и положись на счастье.
Пришлось положиться на мое «еврейское счастье»…
Часы нашли сразу, едва открыв чемодан, и тут же со скандалом вернули на советскую родину.
Чемоданы ушли за рубеж, а я все стоял «на границе» с кучкой домочадцев и провожающих, с часами в одной руке и с сынишкой в другой. После таможенных проверок мы были опустошены и морально, и физически. Эта ночь отлета совсем измотала.
– Да что ты держишь эти часы? Стоишь, как Биг Бен. Всунь их ребенку в карман, – шепнул хорошо знакомый внутренний голос.
Наверно, от безысходности. Он шепчет редко, но всегда «по делу».
Тут же спохватившись, я последовал его совету. Мой юный отпрыск, почуяв тяжесть в кармашке, всунул туда руку.
– Папа! Это мои часы? – задал ребенок законный вопрос.
Мы подходили к месту таможенного досмотра пассажиров.
– Твои, твои, – тихо шепнул ему я. Ребенок задохнулся от счастья.
– Так у меня теперь есть часы. Настоящие. Папа! Который сейчас час?
Вопрос этот повторялся во время прохождения досмотра, в сопровождении попыток удостовериться в правильности ответа лично. Я из последних сил сдерживал ситуацию. Видно, усталость и ночная вахта притупили бдительность стражей, а может, ангелы Святой Земли разверзли над нами волшебные крылья. «Контрабанда с часами» увенчалась успехом.
Уже в самолете, упав в изнеможении в свое кресло и снимая с сына пальтишко, я услышал мерный звук. В кармане ребенка «шли» дядины часы. Они тикали после десятков лет молчания.
Так мы покинули бывшую родину, без слез, без сожаления…
Мой сын любит родственников.
Мой сын израильский солдат. Он любит свой народ и свою страну. Мы живем на своей земле, завещанной нам предками и Всевышним.
Мы живем в Израиле, на земле, политой еврейской кровью, где каждого солдата помнят и никогда не бросают в беде.
Значит, такое возможно, зависит от народа и от страны – да будут они благословенны в веках!
А дядины часы, когда-то золотые, старинные, швейцарские, висят на нашей стене в новом доме, в старом потертом железном корпусе.
Часы идут до сих пор.
Они отсчитывают наше время – эти свидетели большого счастья, великого горя и огромной любви.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
