Есть такая партия

Главному редактору израильской газеты «Новости недели» и концерна «Новости» Леониду Белоцерковскому исполнилось 60. Трактат «Пиркей-авот» определяет этот рубеж как возраст обретения человеком подлинной мудрости и начало принципиально нового этапа жизни. А значит, самое время хотя бы ненадолго оглянуться и окинуть взглядом прожитые годы. Тем более что нашему юбиляру есть что вспомнить и о чем рассказать, даже если оставить в стороне его деятельность как одного из активистов еврейского движения в бывшем СССР, собравшего в тех непростых условиях одну из крупнейших библиотек по еврейской истории и культуре. Вот уже 20 с лишним лет Леонид Белоцерковский работает в русскоязычных СМИ Израиля, по праву считаясь одним из их создателей. Почти 12 лет он возглавляет издательский дом «Новости», в значительной степени определяя успех не только «Новостей недели», но и таких изданий, как «Секрет», «Луч», «Эхо», «Телегид». С Белоцерковским есть только одна проблема: юбилеи он праздновать категорически не любит. Может быть, поэтому и интервью это получилось совсем не юбилейным, так как говорить юбиляр предпочитал не столько о себе, сколько о своем видении проблем алии и русскоязычной прессы. Впрочем, судите сами…

— Леонид Борисович, не секрет, что ваша журналистская и редакторская карьера началась именно в Израиле. Как вы пришли в журналистику?

— Наверное, правильнее говорить, что я не пришел в журналистику, а в ней родился. В нашей семье очень многие были связаны с журналистской деятельностью. Дед мой Шмуль-Йосеф распространял в 1903 году «Искру» в славном городе Одесса, а также в других городах ныне незалежной Украины, а тогда Российской империи, за что был посажен за решетку. Правда, времена были еще вегетарианские, так что сидел он недолго. Что было до деда — не знаю, но предполагаю, что среди моих предков были пишущие люди, как, впрочем, почти в любой еврейской семье. Отец после присоединения Молдавии был направлен туда начальником республиканской «Союзпечати». Работали в газетах редакторами и главными редакторами моя тетя со стороны отца и мой брат.

Вообще многие мои родственники время от времени что-то писали в газеты и имели к ним подчас косвенное, а подчас и самое непосредственное отношение. Таким образом, журналистика никогда не была для меня чужой и незнакомой профессией, но, скажу честно, мне она не нравилась.

Поэтому я поступил на географический факультет Ленинградского государственного университета.

В Ленинграде у меня тоже было много знакомых и друзей среди журналистов. С некоторыми из них я познакомился еще в университете, с другими — в Доме прессы, располагавшемся неподалеку от института, в котором я работал. В обеденный перерыв я шел в Дом прессы играть блиц-партии в шахматы с питерскими «акулами пера». Кроме того, тогда в газетах за удачно придуманный заголовок платили рубль, и это тоже давало мне определенный приработок. И все же в те времена я, безусловно, не предполагал, что мне придется заниматься профессиональной журналистикой. Однако так получилось, что после приезда в Израиль работу по специальности я уступил жене — согласно принятым в Израиле нормам, супруги не могут работать вместе в одном госучреждении, так что мне пришлось искать работу в других сферах. Начал с того, что стал вести шахматные рубрики в газете «Наша страна» и только-только тогда родившихся «Новостях недели». Затем с легкой руки действительно выдающегося человека Шабтая Гимельфарба, создавшего и руководившего в Израиле газетами на идиш, польском, румынском, немецком и русском языках, я стал вести в «Нашей стране» криминальное, экономическое и другие приложения. В ходе работы над этими приложениями возникла команда единомышленников. С некоторыми из них я работаю до сих пор.

Надо сказать, что создавать и выпускать газеты мне понравилось. В отличие, скажем, от той же работы в охране, которая была и остается очень популярной у новых репатриантов. В качестве охранника я проработал ровно одну ночь, так как на следующее утро поругался с директором завода, посмевшим повысить на меня голос. В журналистике, по меньшей мере, никто на меня не орал, а если и орал, то на взаимной и коллегиальной основе. Вот так я оказался в израильской журналистике. За годы работы в ней мне довелось создать, редактировать и руководить немалым числом газет. В 1994 году начал выпускать еженедельник «Секрет», в 1995-м стал главным редактором ежедневной газеты «Время», а с 1998 года возглавил концерн «Новости недели».

— Что стало самым неожиданным на новом для вас поприще редактора?

— Ну, как я уже сказал, сама работа редактора отнюдь не была для меня совсем уж незнакомой. Но работа в израильской русскоязычной прессе действительно таила в себе массу сюрпризов и неожиданных поворотов. Одним из таких сюрпризов стала для меня встреча с бывшими советскими журналистами. У многих из них за плечами была замечательная профессиональная школа; большинство из них поистине блестяще владели пером, но… Но почти все они ждали, так сказать, «указаний райкома». Без таких «указаний» они работать не могли, а, точнее, работали очень осторожно, строго следуя правилу «как бы чего не вышло». И не случайно первыми популярными у читателя фигурами в израильской русскоязычной журналистике стали не профессионалы, а те, кто пришел «со стороны». Я говорю сейчас об Антоне Носике, Викторе Топаллере, Льве Авенайсе и других. Все они добились популярности прежде всего потому, что не боялись. Позже многие из них отошли от журналистики, и в итоге в ней остались в большинстве своем именно профессионалы, но все это, повторю, было позже.

Еще одной неожиданностью для меня стала совершенная доступность, открытость израильских лидеров для журналистов. В той жизни, как все помнят, власть предержащие руководили прессой, степень свободы журналистов была минимальной. Для меня было необычным и то, что основу существования независимой газеты составляет реклама. Сам мир рекламы, ее обилие в газетах — это было тогда для нас в новинку. Кстати, на определенном этапе мне пришлось позаниматься и сбором рекламы — нелегким, но порой весьма прилично оплачиваемым трудом.

… Если начать вспоминать забавные истории, то не могу не вспомнить один из многих визитов в нашу редакцию Арика Шарона. В моем кабинете тогда висел большой плакат с портретами членов Политбюро ЦК КПСС, и накануне прихода Шарона я в шутку вместо последнего портрета председателя ревизионной комиссии Сизова вклеил портрет самого Шарона. И вот мы сидим с ним, разговариваем, и я спрашиваю его: «Арик, а ты обратил внимание на этот плакат?». «Да, конечно, — отвечает он. — Я же их всех знаю. Это — Брежнев, это — Андропов, вот Горбачев…» И вдруг, после секундной паузы: «А это же… я!». «Да, — говорю, — Арик, это, конечно, ты!» И тут он задает вопрос, которого я никак не ожидал: «А почему я — последний?!» Причем спрашивает таким строгим тоном, словно хочет подчеркнуть, что он все-таки генерал, а я всего лишь «рядовой необученный». Надо было как-то выкручиваться из возникшей ситуации, и тогда я сказал: «Арик, да это потому что ты самый юный из них!» Шарону, который тогда уже немного комплексовал по поводу своего возраста и состояния здоровья, этот ответ очень понравился.

— Уверен, было в вашей карьере наверняка и немало грустных моментов.

— Разумеется, были, есть и еще будут. Работа в русской газете грустна сама по себе. Говоря словами Визбора, мы — уходящая натура, «словно радиолы во дворах». Уходящая натура — это не только газета, но и ее читатели, и ее писатели… Самое грустное, наверное, это когда уходят коллеги, наши замечательные журналисты, наши ветераны, подчас очень близкие друзья, а сами газеты становятся меньше, и от этого никуда не уйдешь. Ничего не поделаешь, все в этой жизни рано или поздно кончается. Осень вообще-то грустная пора, но ведь и по-своему красивая… В то же время даже в этой ситуации есть свои преимущества: сейчас куда реже раздаются звонки из высоких инстанций с попыткой как-то повлиять на нашу позицию. Это было одной из самых неприятных сторон нашей деятельности. Надо сказать, что большинство израильских политиков никогда не вмешиваются в работу журналистов. Однако находились и такие — чаще всего это были наши, русскоязычные политики, которые очень уж бурно реагировали на вышедшие или только готовившиеся к публикации статьи. Но в последнее время это происходит все реже и реже, и это приятно. Думаю, связано это с целым рядом факторов. В том числе и с тем, что наши политики наконец-то «окультурились», приняли израильские правила игры.

— Что доставляет вам наибольшее удовлетворение от работы?

— Конечно, того незабываемого ощущения, когда я иерусалимской зимой 1991 года держал только что сошедший, что называется, с колес, еще в буквальном смысле слова пахнущий свежей типографской краской первый номер моей первой газеты, «Полицейского досье», такого острого ощущения радости я давно не испытывал. Да и вообще таких минут, связанных с началом нового дела, у любого человека в жизни немного. Но удовлетворение от работы я, безусловно, испытываю до сих пор. Это чувство приходит ко мне и тогда, когда я получаю свежий номер газеты, и когда люди звонят к нам в редакцию просто для того, чтобы сказать «спасибо», а происходит это довольно часто. За время существования «Новостей недели» и других наших газет удалось многим помочь, кого-то спасти, о ком-то рассказать… Наверное, последнее даже важнее всего — рассказать о человеке, чтобы о нем не забыли; напечатать нечто, что кто-то не успел напечатать, и сейчас его близкие просят сделать это посмертно…

Словом, мне не надоело быть редактором, эта работа не превратилась для меня в рутину, хотя, если честно, раньше я не представлял себе, что это настолько тяжелая работа. Юношеские впечатления о работе моих родственников-журналистов вроде говорили о том, что редактура — это довольно приятное времяпрепровождение. Я никогда не думал, что можно так зверски уставать от чтения чужих текстов. Правда, следует сказать, что работа журналиста и редактора в Израиле совершенно не сопоставима по нагрузке с аналогичной работой в бывшем Союзе. Здесь это, без преувеличения, адский, выматывающий труд.

— В чем вам вообще видится назначение, сверхзадача существования русскоязычной прессы в Израиле?

— Я думаю, ответ на этот вопрос прост: наша задача заключалась и заключается в том, чтобы облегчить абсорбцию, вхождение в израильскую жизнь и саму жизнь в Израиле людям, которые никогда не смогут читать на иврите так же свободно, как на русском. К таким людям я отношу и себя, хотя живу в стране больше 20 лет, понимаю иврит, говорю и читаю на нем. Но такого же эстетического удовольствия, какое я получаю, читая по-русски, от ивритского текста я получить не могу. А вот мои внуки, увы, вообще не умеют читать по-русски и не стремятся.

— Насколько работа в газете и постоянное общение с политиками повлияли на ваши взгляды, на ваше отношение к происходящему в стране? И не пришло ли вместе со «многим знанием» разочарование в Израиле?

— Безусловно, работа в газете значительно расширяет политический кругозор, и, как следствие, какие-то взгляды пришлось пересмотреть; какие-то мои позиции сдвинулись в ту или иную сторону. Самое главное, наверное, заключается в том, что этап «олимовского», однобокого восприятия израильской действительности у меня давно прошел, как прошло вообще восприятие жизни исключительно в черно-белых тонах. Сегодня люди, придерживающиеся иных, не таких, как у меня, политических и религиозных взглядов, вполне могут быть моими хорошими знакомыми. Не самыми близкими друзьями, разумеется, но добрыми приятелями. Не хочу сейчас называть чьи-либо имена, но, поверьте, в Израиле немало политиков и журналистов, с которыми у меня замечательные отношения при полном несовпадении наших мировоззрений. В значительной степени на формирование этой моей позиции оказал один из самых великих людей, которых мне довелось встретить в Израиле, рав Ицхак Зильбер, да будет благословенна память праведника. Он принимал очень большое участие в абсорбции моей семьи в Израиле, и я, будучи весьма заинтересован происходящим в стране и желая активно в этом происходящем участвовать, помнится, спросил: «Рав Ицхак, а вы за кого будете голосовать? В какой вы партии состоите?» Сейчас-то я понимаю всю наивность и бестактность своего вопроса, а тогда мне до этого понимания было еще далеко. Рав Зильбер посмотрел на меня своими чистыми, совершенно детскими голубыми глазами и сказал: «Я в партии Моше-рабейну, Ленечка! Я в партии Моше-рабейну…» Так вот, я тоже хочу быть в партии Моше-рабейну, хотя это совсем не просто. Я считаю, что приехал к себе домой. Да, в доме оказалось не все в порядке, но это — мой дом. И те, кто в нем живет, — мои ближайшие родственники. Какими бы они ни были, я их воспринимаю как своих родных. Это то, к чему я пришел за годы жизни в Израиле.

— В чем, на ваш взгляд, заключается основная разница между русскоязычной и ивритоязычной прессой?

— Основная разница — в тиражах, а отсюда уже и все остальное. У ивритоязычных газет больше рекламы и, следовательно, иной бюджет и штат, другие возможности по добыванию информации. Русскоязычная пресса во всем, что касается информации об Израиле, вторична. С другой стороны, мы опираемся на замечательные традиции высокопрофессиональной русской и, не побоюсь этого слова, советской журналистики. Начинаешь сравнивать ивритскую прессу с русскоязычной — и видишь, что наши тексты выписаны куда более тщательно; что мы не пытаемся набрать объем за счет огромных, подчас не относящихся к делу или ничего не добавляющих к материалу фотографий, а в ивритских газетах они занимают порой больше половины полосы, а подчас и всю полосу. Наш читатель — он все-таки, прежде всего, читатель, а не «глядетель» газеты. И это уже от тиража не зависит; здесь просто каждый работает для своего читателя.

— Как вам видится будущее русскоязычной прессы в Израиле? И есть ли у нее вообще будущее?

— Будущее всегда туманно… «Все течет, все изменяется», — сказал в свое время Гераклит, и за это греки назвали его «темным». Придет время — уйдут и русскоязычные газеты в том виде, в котором они сегодня существуют, и ивритские газеты. Но пока есть те, кто нас читает, мы нужны и мы будем существовать. Если же оценивать ту роль, которую сыграла русскоязычная пресса в жизни нашей алии, то, думаю, ее можно сравнить с ролью путеводителя по незнакомому городу. И это хороший путеводитель, который можно с удовольствием читать, над страницами которого можно смеяться или плакать и, что самое интересное, самому участвовать в его создании.