Так звучит вторая строка популярной в мое время армейской поговорки. А первая сообщала: «Меньше взвода не дадут». В целом же, речь в ней шла о крайней непривлекательности судьбы офицера, служащего в самом южном гарнизоне СССР. Кушкинцы называли его «конец географии».
В этот гарнизон я угодил прямо из военного училища, благодаря неправедному распределению, ибо сюда ссылали самых неуспешных выпускников, я же окончил курс по первому разряду. Сначала недоумевал, возмущался. Потом уж понял — сработал «пятый» пункт. Времена — то были темные — начало 50-х.
В то время в Кушке мало что осталось от специфического облика крепостного укрепления, каким она и была более полувека. Выстроенная на самой южной точке России в конце XIX столетия и названная по имени текущей из Афганистана речонки, Кушка была типичной для фортификационного стиля того времени крепостью — с бастионами, каменными куртинами и глубокими потернами, пробитыми в окружающих речную долину сопках.
Я застал все эти укрепления в полуразрушенном состоянии: камень и кирпич разбирали для строительства жилых домов: квартир в Кушке катастрофически не хватало, и вновь сооруженные бараки резко контрастировали с добротными каменными коттеджами, увенчанными остроконечными цинковыми крышами, в которых жили прежде царские офицеры. Сохранились также с тех пор и казармы на сопках, где дислоцировались полки.
А над руинами крепостных сооружений, над улицами поселка царил огромный крест. Он был сооружен на вершине самой высокой сопки в честь 300-летия царствующего дома Романовых, когда такие же кресты воздвигли на всех крайних точках Российской империи. На лицевой стороне креста, обращенной к Афганистану, был укреплен кованый меч, острием клинка попирающий исламский полумесяц, а внутри помещалась небольшая часовня, загаженная до невозможности. Крест почитался кушкинцами как некий символ их безотрадной судьбы. Особенно, пожалуй, ощущалась крайняя заброшенность южного гарнизона в первое послевоенное пятилетие. Неустроенность, даже нищета того времени чувствовались и во внешнем виде кушкинских воинов. Солдаты, все как один, щеголяли в крашеном нательном белье вместо верхней одежды, которой просто не было в наличии. Ботинок с обмотками на всех не хватало, потому на полевые занятия ходили по очереди, а в столовую — так и вовсе босиком.
Поскольку в пустыне не больно-то заведешь подсобное хозяйство, в солдатский котел шли, главным образом, консервы да сушеные овощи, отчего воины цветущим видом не отличались.
Да и офицеров бытовая неустроенность не обходила. Сапоги сгорали, не выдерживая срока. Носили брезентовые. Пища в офицерской столовой недалеко ушла от солдатской. Ввиду полного отсутствия цивилизованных развлечений, офицеры пробавлялись перманентным пьянством, перемежавшимся дикими выходками, совершенно в духе купринского «Поединка».
Прошло сравнительно много времени, пока удалось вписаться в невеселый гарнизонный быт, повытрясти из сознания вколоченные в училище хрестоматийные догмы об офицерской чести, благородстве, единственном стремлении к неуклонному выполнению воинского долга. Тем более что кроме бытовых неурядиц и чисто военная служба в условиях каракумской пустыни была тяжка не только для рядовых.
И чем еще выделялась наша южная крепость среди других гарнизонов в начале 50-х, так это непропорционально большим числом офицеров — евреев. В нашем батальоне из 20 офицеров, евреев было пятеро, в том числе и сам комбат подполковник Аркадий Маркович Гольдин. Да и командовал кушкинской дивизией генерал-майор Симон Давидович Кремер, Герой Советского Союза. Видимо, собирали евреев в то жаркое местечко специально. Уж не затем ли, чтобы потом удобней было отправить в другую ссылку — полярную?
В годы войны в Кушке обосновалось военное училище. Тогда в большинстве среднеазиатских гарнизонов были развернуты краткосрочные учебные заведения, которые за полгода готовили младших лейтенантов. Погодные условия региона, позволявшие круглый год проводить полевые занятия днем и ночью, способствовали этому, прямо-таки поточному процессу. Офицеров пекли, как блины, восполняя страшную их убыль на фронте, не особо заботясь о качестве. В Кушке функционировало Туркестанское стрелково-пулеметное училище (ТСПУ) — наиболее распространенный в военное время тип учебных заведений.
Каково же было мое изумление, когда, в одной из бесед с крупнейшим скульптором нашего времени Эрнстом Неизвестным, выяснилось, что он был курсантом именно этого ТСПУ. Беседовали в его мастерской, расположенной в нью-йоркском СоХо. Эрнст вспоминал военные годы, приведшие его, студента Ленинградского художественного училища, в Самарканд, куда оно было эвакуировано. В 1943 году, когда ему исполнилось 17, Эрнст решает идти в армию добровольцем. Перед этим он перенес тиф, и ноги были еще слабыми после болезни. Но военкоматская медкомиссия проводилась в те времена весьма упрощенно. Спрашивали — у кого есть жалобы и считали годными к службе всех, кто жалоб не имел.
Эрнст, естественно, жаловаться не стал, а так как образование имел на уровне среднего, то и был отнесен к курсантской категории и направлен в кушкинское ТСПУ. Дело было в ноябре, когда на «конце географии» наступает самое лучшее время года: нет палящего зноя и обжигающего ветра пустыни — «афганца». И еще больше месяца до наступления промозглых зимних времен — непрерывной слякоти при пронизывающем восточном ветре.
Может, поэтому вспоминает Эрнст свое знакомство с Кушкой довольно оптимистично. В то время она еще сохраняла свой крепостной антураж: массивные куртины с бойницами, мощные башни массивных ворот, бастионы и контрфорсы, казармы, пригодные для ведения боя. Ну и величественный крест над крепостью — одно из первых скульптурно- архитектурных сооружений, врезавшееся в юношескую память будущего мастера.
Неподалеку от «романовского» креста и находились казармы училища. Огромные, на батальон каждая, сложенные из толщенных каменных блоков. Но царские солдаты, считает Эрнст, располагались, наверное, куда вольготней, чем советские курсанты военной поры. Казарма была буквально, забита двухъярусными нарами, составленными из коек, между которых проложили нестроганые доски. Матрацы и подушки, набитые соломенной сечкой, тощие байковые одеяла поверх ветхих желтых простыней — таких постелей не знала кушкинская крепость при Романовых.
И, конечно же, не так кормили ее обитателей в царские времена, как курсантов пулеметчиков. Между тем, так называемая 9-я норма, положенная им, считалась в то время одной из самых калорийных, еще бы, ведь полагались 20 грамм сливочного масла и ломоть белого хлеба, который курсанты ласково называли «пташкой». Частенько, однако, масло заменялось ложкой сгущенки или маргарина, а «пташка» тоже редко приземлялась на обеденные столы. Зато, постоянно присутствовали на них «шрапнель11» и «блондинка1», как называли курсанты перловую или пшенную размазню, никак не восполнявшие потерю калорий, высосанных из молодых организмов сверхнапряженным ритмом полевых занятий.
А он был рассчитан на то, чтобы за шесть месяцев зеленые юнцы превратились в командиров, способных повести свои подразделения в бой с опытными германскими вояками. Но, и кроме того, большинство курсантов не имели даже подготовки рядового бойца. Поэтому в такой короткий срок была втиснута еще и солдатская выучка.
Не имел ее и курсант Эрнст Неизвестный. Он вспоминает:
– Может быть, полевые занятия и не превратились бы в такой воистину изматывающий труд, если бы не пулемет, тяжеленный «Максим», который был нашим неразлучным спутником везде, кроме, разве, постели и столовой. А ведь еще и командовать научиться надо было, так что не оставалось и просвета для каких-то посторонних дел и мыслей. — Но, — смеется скульптор, — самое поразительное, пожалуй, что я, вчерашний студент художественной школы, очень быстро втянулся в эту лихорадочную по напряжению жизнь. Более того — она мне нравилась. Я успешно овладел не только нехитрыми премудростями пулеметной практики, пехотной тактики, но и проявил выносливость на марш-бросках. Более того — стал одним из лучших на курсе мастеров рукопашного боя, что потом пригодилось на фронте.
И теперь я считаю — сработала во мне наследственность семьи Неизвестных, семьи потомственных военных. Прадед был николаевским кантонистом, дед — царским офицером, отец — адъютантом белого генерала Анненкова в Гражданскую. Наверное, военная косточка проявилась в Кушке, помогая одолеть чудовищное напряжение училищной гонки. Но и не только это. Я, как еврей, был на особом счету. И чувствовал такое недружелюбное внимание каждую минуту. Наблюдал весь взвод — как выдюжу на марш-броске, как отстреляю упражнение. И стоило чуть оступиться — прямо в лицо смеялись: «Что, Абгаша, слабо? Это тебе не пигожками тогговать»! Хоть и не картавил я никогда, все равно, дразнили. Ну, я и тянулся из-зо всех сил, чтоб не дать повода. Кстати, взводным моим был еврей, Дима Сидур, впоследствии известный советский скульптор. И положение его простым не назовешь, Я понимал, что он рад бы мне помочь посильно, но сделать этого не мог. Чтоб не сказали, — еврей еврея тянет! — Любопытно, — замечает Эрнст, — что после Кушки наши с Сидуром пути разошлись, хотя фронтовые судьбы — схожи. Встретились мы уже в 60-х и поначалу друг друга не узнали. Ему на фронте пуля пробила щеку и изуродовала лицо. Чтобы прикрыть увечье, Сидур отрастил бороду. Да и мою внешность ранения не пощадили, укоротив шею почти на дюйм.
Время учебы пролетело быстро, весной 44-го наш курс начал отращивать чубы на выбритых до глянца макушках. В конце апреля нам выдали гимнастерки и галифе из тонкой шерсти цвета хаки, говорили, что это подарок английской королевы. Вскоре и погоны подоспели, полевые, с малиновым просветом и одной звездочкой. Выпускной курс в последний раз промаршировал по пыльной улице кушкинской крепости, погрузился в теплушки и загрохотал эшелон через южные Кара-Кумы. На запад, на фронт.
Воевал младший лейтенант Эрнст Неизвестный почти год, если считать и время, проведенное в госпитале. Но правильнее оценивать время боя, переднего края, другой, нестандартной меркой. Когда минута сулит шестьдесят смертей, отсчет мгновений идет иначе. Не зря же в штурмовых подразделениях фронтовой день считался за шесть обыкновенных.
А младший лейтенант Эрнст Неизвестный и был в рядах штурмовиков, командовал взводом автоматчиков гвардейского полка. Его солдаты действовали в танковом десанте при разведке боем и при штурме укрепленных позиций. Уже в первых боях Эрнст был ранен и награжден медалью «За отвагу», весьма чтимую фронтовым сообществом. А о его делах в завершающих сражениях войны лаконично и достоверно рассказывает выписка из следующего документа.
Из представления к награде: Тов. Э. И. Неизвестный, в боях западнее Рюккендорфа 28 апреля 1945 года проявил себя смелым и инициативным командиром в бою и захвате контрольного пленного. Он одним из первых поднялся в атаку, увлекая за собой бойцов своего взвода.
Ворвавшись в траншею, он гранатами и огнем из автомата уничтожил пулеметную точку и 16 немецких солдат. Будучи ранен, младший лейтенант Э. Неизвестный продолжал командовать взводом и благодаря этому траншеи противника были очищены и взят пленный.
Командир 260 гвард. СП майор Величко. 2 мая 1945 г.
ПРИКАЗ по 86-й гвардейской стрелковой Николаевской Краснознаменной дивизии № 088/Н от 4 мая 1945 года
От имени Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю орденом «Красная Звезда» гвардии младшего лейтенанта Неизвестного Эрнста Иосифовича, командира стрелкового взвода 260-го гвардейского стрелкового полка.
Однако вскоре Эрнст был тяжело ранен вторично и эвакуирован сначала в полевой госпиталь, затем — в стационарный, где лечиться ему пришлось больше года. Победу он встретил, еще лежа в полевом госпитале. Произошло это несколько необычно, ибо грохот самодельного победного салюта госпитальное начальство приняло за прорыв немцев и стало готовиться к его отражению, вооружив всех боеспособных.
Тем больше была радость, когда, вместо немцев, в госпиталь ворвался пьяный политрук, крича «Победа, братцы, победа!»
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 3,75 из 5)
Загрузка...
