Продолжение. Начало в № 785
— Вы широко известны своими чудесными «гариками», четверостишиями на все случаи жизни. Вам не обидно, что прозаик Губерман менее популярен среди читателей? А ведь «Книга странствий», «Штрихи к портрету», «Вечерний звон» и другие, на мой взгляд, стоят того, чтобы говорить о Вас не только как о «сочинителе стишат», но и как о состоявшемся писателе.
— Нет, мне совершенно не обидно. Я пишу и прозу, и стихи с равным удовольствием, а что предпочитает читатель, это уже, так сказать, его дело. Я не согласен, что меньше читают прозу, потому что я на гастролях продаю свои книжки, и прозу покупают так же, как стихи.
— Мой вопрос о ненормативной лексике, к которой лично отношусь отрицательно, но понимаю, что мат — это один из пластов богатого русского языка. Вы им пользуетесь, на мой взгляд, изящно и только там, где смысл требует такой «откровенной точности понятий». Вы помните, когда впервые Вам захотелось вместо многоточия написать матерное слово? Какая реакция была у окружающих? И как относилась к такому вольному писанию Ваша замечательная теща, женщина удивительная, которая получила воспитание в лучших традициях российской интеллигенции. Это ее не шокировало?
— Я на этот вопрос отвечаю почти на каждом выступлении. Считаю ненормативную лексику абсолютно естественной и неотъемлемой частью «великого и могучего» русского языка. И ее применение зависит от вкуса автора.
Сразу перейду к теще. Потому что она светлый человек. Лидия Борисовна Лебединская получила замечательное воспитание и сама была писательницей. Она уместно и вовремя употребляла неформальную лексику. И если вы поинтересуетесь, все три книги моих воспоминаний заканчиваются ее словами, в которых присутствует та самая лексика.
— Если бы была возможность вернуться на 30 лет назад, Вы изменили бы что-то в своей жизни, чтобы избежать тюремного срока? Казалось ли тогда, что случившееся — катастрофа, крушение жизни? Те пять лет оставили след в Вашей душе, изменили Вас? Если бы их не было, Ваша жизнь сложилась бы по-другому?
— Вы знаете, я в альтернативную историю не верю. Я был обречен на то, чтобы сесть. Мой отец это замечательно формулировал. Когда он видел моих друзей, которые приходили к нам в гости, он повторял: «Гаринька, тебя посадят раньше, чем тебе бы этого хотелось». И я знал, что меня посадят. Просто я не знал, когда, но чувствовал. И думаю, вернись я на тридцать лет назад, я бы жил так же, поступал бы так же, и дружил бы с теми же самыми людьми. Может быть, с некоторыми я бы дружил еще крепче, потому что они быстро ушли из жизни, и мне их очень не хватает. А срок этот — и тюремный, и лагерный, и ссылка — были мне чрезвычайно полезны. Если они во мне что-то и изменили, то надеюсь, только к лучшему. И если я за что-нибудь благодарен советской власти и ее органам пресечения, то именно за то, что мне выпало пять лет ужасно интересной и насыщенной жизни.
— В Вашей семье была (есть?) собака Шах. Как складываются у Вас отношения с домашними питомцами? Вы их считаете членами своей семьи?
— Я их считаю друзьями, а они себя ведут у нас обычно как члены семьи, то есть абсолютно как полные хозяева. И собака Шах (умер, к сожалению) прожил у нас четырнадцать лет. И даже попугай у нас жил, Аркадий Исаакович. Я его безуспешно пытался обучить русскому мату, но он плохо это воспринимал. Он любил сидеть у меня на плече или на голове, а когда я начинал писать (у меня еще тогда не было компьютера), он все время пытался отобрать у меня ручку, потому что, как ему казалось, это меня отвлекает от него. Собаки сейчас у нас нет, потому что это совершенно невыносимая штука, когда дома умирает собака. Думаю, что многие это знают. И жена категорически запретила брать собаку, но я очень хотел. Я ее упрашивал: «Давай возьмем щенка, и таким образом мы умрем раньше него». Но жена все равно не согласилась.
— Уважаемый Игорь Миронович! Я интуитивно чувствую, что в основе Вашего дарования лежит совсем не гуманитарное образование. Да и прожить на гонорары от публикаций стихов не мог никто: ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Тютчев… Может, только Сергей Михалков… Ваш взгляд на жизнь много ближе к Булату Окуджаве (физику), ряду других известных поэтов — не филологов. Чем Вы сейчас живете?
— Я сразу отвечу, что в основе любого дарования лежат гены, но уж никак не образование. Прожить на гонорары от публикаций стихов не мог никто.
Я живу не только на гонорары от книг. Я выступаю и живу еще на гонорары от выступлений. А еще я продаю свои книги. Поэтому у меня такой, вы знаете, замкнутый цикл: сам пишу, сам издаю, сам из них куски читаю, завываю со сцены и сам их продаю читателям.
— Уважаемый Игорь Миронович, Вас все полностью устраивает в Израиле? Не возникало ли у Вас желания уехать из Израиля в США или другую страну?
— Ни разу не возникало такого желания. Я бывал в Америке много раз и в других странах. Я очень полюбил Израиль и полагаю, что жить нужно только в Израиле. Я имею в виду еврея. А вообще люди живут везде, как известно. Уехать не возникало ни малейшего желания. А в Германии, Англии, Америке я бы очень быстро повесился от тоски. Израиль этого не позволяет делать.
— Уважаемый Игорь Миронович, кого бы Вы избрали президентом России, если бы была такая возможность?
— Понятия не имею. Честно скажу, я слежу за событиями в России, смотрю телевидение, читаю какие-то газеты, в частности с наслаждением читаю «Новую Газету», которая мне кажется одной из лучших и единственно порядочной сегодня и полновесной по информации газетой в России. В России сегодня, на мой взгляд, очень мало людей с государственным мышлением. Один из людей с явно государственным мышлением сегодня шьет то ли валенки, то ли перчатки, как известно, в Сибири, за что мне очень обидно.
— Как, на Ваш взгляд, изменилась ситуация в России с момента Вашего отъезда? Я имею в виду положение с правами человека, с демократией.
— Вы знаете, изменилась, на мой взгляд, ситуация в России по сравнению с моими первыми приездами и с началом 90-х годов. Не хочу от вас скрывать, на мой взгляд, к худшему. По-моему, в России очень сильно похолодало. Это заметно по печати, из которой абсолютно исчезла честная информация, которой было, по-моему, гораздо больше в 90-е годы. Это меня очень огорчает, простите.
— Уважаемый Игорь Миронович, позвольте вопрос литературный.
Вы — замечательный русский поэт. И место Ваше в русской литературе рядом с А. К. Толстым и Сашей Черным. Согласитесь ли Вы с таким определением своего места и своей роли в русской литературе?
— Это очень смешной вопрос. Я на него отвечать не буду. Потому что, вы знаете, на такие вопросы отвечает время.
Я хочу вам напомнить, когда хоронили Некрасова, над его могилой произносил речь Достоевский. Простите такие высокие ассоциации. И Достоевский сказал, что Некрасов как поэт, ничуть не хуже Пушкина. В ответ несколько сот студентов с дикой яростью закричали: «Выше! выше! Лучше! Лучше!» Где сейчас Некрасов, а где Пушкин? Так что все это решает время. Хотя фамилии, с которыми вы меня поставили рядом, очень мне льстят. Спасибо вам большое.
— Игорь Миронович, кроме «гариков», я с огромным удовольствием читал (и перечитывал) Ваши воспоминания в прозе. Не меньшее удовольствие получил, когда Вы читали их с экрана ТВ. Пишете ли Вы сейчас прозу?
— Да, я издал недавно свою книгу в прозе. Она уже есть в России. «Вечерний звон». Это третья книга воспоминаний. Я год болел и написал большой сборник стихов. Но там тоже есть прозаическая глава.
— Уважаемый Игорь Миронович, рад, что выпало счастье жить во времена рождения Ваших шедевров. Вопросов нет, но есть одно желание. Встретиться за столом и выпить. Я не встречал человека, кто бы делал это красивее и элегантнее вас. Спасибо вам, что вы есть. Счастья вам, крепкого здоровья, живу с надеждой на встречу.
— Спасибо большое. Надеюсь, что когда-нибудь выпьем. Уж какие наши годы…
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
