ПОЕЗДКА НА МОГИЛЫ ЦАДИКОВ
У нас был миньян. На праздничную вечернюю молитву мы пошли в синагогу. Та же картина: восемь-девять стариков за семьдесят – и ни одного молодого лица. Наши привезли с собой шофар и трубили там.
В субботу вечером, после авдалы и «мелаве малка» (трапеза после субботы, которой провожают царицу-субботу), мы улетели в Киев. Вскоре после нашего отъезда нагрянула милиция. А нас уже нет!
Я всю жизнь мечтал посетить могилу дедушки в Рагуве. При жизни я его не видел, так хоть на могиле побывать… От Киева до Рагувы не так уж далеко – самолетом часа полтора. Я полетел в Вильнюс.
У браславских хасидов есть красивая песня – «Таере бридер» («Дорогие братья»). Когда мы кончили мелаве малка в Умани, все танцевали и пели: «Дорогие братья, сердечные братья, когда мы еще увидимся? Если Б-г даст жизнь и здоровье, мы еще увидимся».
Так я под эту песню уехал в Киев, из Киева – в Вильнюс. Прилетел ночью, когда в синагоге никого не найдешь, вошел в какой-то дом, поднялся на последний этаж и лег спать прямо на полу.
Наутро я стал искать евреев. В синагоге встретил габая, очень интересного человека, по фамилии Кав. Разговорились. Простой рабочий-строитель, но глубоко верующий, чистый человек: шестнадцать лет у них не было кашерного мяса, но он не ел трефа. Во время войны Кав жил в Татарии. Я спросил, как ему там приходилось, он сказал – терпимо, а когда узнал, что мы голодали, сокрушался, что не знал об этом: он был бы рад поделиться хлебом… После войны он с семьей вернулся в Вильнюс. Вот что он мне рассказал.
В начале 50-х годов власти снесли старое еврейское кладбище, где находилась и могила Виленского Гаона. Кав решил спасти могилы Гаона и его близких: детей, брата и сестры, родителей. Восемь могил он перенес на новое место. Ему помогали пять евреев.
Кав сказал мне, что на могильном камне Гаона написано: «На кого ты нас оставил? Кто будет решать трудные вопросы?..» И попросил запомнить на всю жизнь: эта могильная плита установлена на четвертой могиле слева, но Гаон ми-Вильна – третий слева. Праха Потоцкого, польского графа, принявшего иудаизм, Кав не нашел. Этот гер-цедек, которого власти приговорили к сожжению «за измену вере», был похоронен рядом с Гаоном.
Я спросил у Кава, отличались ли чем-нибудь останки Гаона ми-Вильна от других. Он ответил: «Волосы у него на голове были твердые, как иголки». Больше я ничего не спросил. Не знаю, сохранилось ли тело. Но раз волосы были, значит, что-то сохранилось…
Кав объяснил мне, как добраться до Рагувы, но сопровождать меня не мог: не хотел оставить больную жену. Однако жена настояла: человек приехал издалека – мицва поехать с ним.
Мы поехали вместе. К сожалению, как и во всех литовских городках, там после войны не осталось в живых ни одного еврея. Во всех таких местечках еврейские кладбища были разрушены. Но кладбище, на котором похоронен дедушка, сохранилось полностью, потому что во время войны прямо на его территории шли бои, и там похоронили погибших советских солдат.
Я нашел могилу дедушки. Надпись на надгробье сообщала, что он был раввином Рагувы 48 лет.
Из этой своей поездки на могилы праведников, последней перед отъездом в Израиль, я возвращался домой через Москву.
ЭТРОГ ИЗ АМЕРИКИ
В московской синагоге я встретился с равом Иехудой-Лейбом Левиным, главным раввином Москвы. Он меня поцеловал и говорит:
– Тут был твой двоюродный брат из Америки, рав Тайц, и оставил для тебя этрог.
Я обрадовался, взял этрог и вернулся в Ташкент. Обычно я произносил благословение вместе со всеми на общий этрог, а в этом году, думаю, будет у меня собственный. Но за день до Суккот приехал еврей из Маргелана. Наш раввин Ицхак Винер, говорит, учил нас, что этрог – большая мицва на Суккот. Это все, что ему известно, но он ищет этрог, хочет купить.
Я пошел с ним к человеку, у которого, как я знал, есть свой этрог, но тот отказался продавать.
– Если у меня этрог дома, сын тоже будет благословлять, а в синагогу он не пойдет.
Я отдал приезжему свой. После Суккот он принес мне сто пятьдесят рублей, чего я не ожидал – я отдал ему этрог просто так. Исполнились слова Браславского ребе, рабби Нахмана: «Никто из тех, кто ко мне поедет, не потеряет». Действительно поездка обошлась в сто пятьдесят три рубля, и сто пятьдесят мне вернули.
РАВ ПИНХАС ТАЙЦ
Немного о раве Пинхасе Тайце, который привез мне этрог. Это он в Америке привел меня к раву Ицхаку Гутнеру, по чьему указанию я и стал рассказчиком. Наши матери – родные сестры. В 35-м году рав Пинхас, живший тогда в досоветской Прибалтике, сопровождая рош-иешива «Телз» рава Элияху-Меира Блоха, поехал в Америку. Там он женился на дочери рава Элиэзера-Меира Прайля, раввина города Элизабет в штате Нью-Джерси, и назад уже не вернулся. Перед самым вторжением Гитлера в Прибалтику он успел вызвать к себе отца и мать.
Приехав в Америку, рав Пинхас первым делом поинтересовался, есть ли в районе миквэ. Ему ответили, что спрашивать в Америке про миквэ – «хилуль а-Шем», осквернение Имени Всевышнего. Представляете себе? Тамошние евреи считали миквэ таким предрассудком, таким примитивом, что даже вопрос о ней находили неприличным, компрометирующим народ Всевышнего! Совершенно огрубели.
Рав Пинхас стал раввином города Элизабет (рав Прайль умер еще до замужества дочери). Он совершил в городе переворот. Открыл иешиву. Хедер для мальчиков. Школу для девочек.
Рав Пинхас был первым, кто решился использовать радио для религиозных целей. Тридцать с лишним лет раз в неделю рав давал по радио получасовой урок Гемары. Передачу слушали по всей Америке: в Чикаго, Флориде, Лос-Анджелесе… При проверке популярности отдельных радиопрограмм выяснилось, что программу рава Тайца слушают четверть миллиона человек!
Разницу между консервативным и ортодоксальным иудаизмом рав определял так:
– «Консервативные» говорят: «Мы так больны, что надо ампутировать руку, ногу, чтобы остаться в живых». «Ортодоксы» говорят: «Он болен не потому, что болен. Он просто истощен. Его надо кормить. Если его накормить, он будет здоров».
Он хотел сказать этим, что «больные» евреи ничего не знают об иудаизме, а если узнают, то «выздоровеют».
Рав Тайц был одним из руководителей «Агудат Исраэль» в Америке («Агудат Исраэль» – всемирное еврейское религиозное движение, которое образовалось в начале ХХ века и ставило своей целью сохранить и укрепить устои иудаизма; со временем оно объединилось в политическую партию; один из главных организаторов «Агудат Исраэль» – Хафец Хаим).
Рав Пинхас входил также в руководство «Ваад ацала» – Комитета спасения, который помогал евреям, оставшимся в живых после Катастрофы, добиваться права на въезд в разные страны.
И от всех этих дел рав Тайц отрывался, чтобы учить российских евреев Торе. Двадцать два раза приезжал он в Москву. И в какие времена! Однажды его задержал КГБ. Обыскивали, допрашивали, запугивали… Отпустили только потому, что он американский подданный. Рав на себе изведал, что такое наши власти. И, несмотря на все, продолжал приезжать.
Рав удивительно умно ладил с администраторами московской синагоги, среди которых были страшные доносчики. А у него они подарки принимали. Он речи произносил — они не доносили.
Как я потом слышал, он много занимался с равом Элияху Эссасом, тогда – молодым баал-тшува, организатором тайного обучения баалей-тшува в Москве и во всей стране, учил его, как привлекать людей. А главное – отыскивал в Москве нуждающихся и помогал им.
Года за два до отъезда в Израиль я узнал об очередном приезде рава Тайца в Москву, сорвался без спроса с работы, взял сына и поехал.
После встречи с равом я собрался в Ленинград: мне хотелось повидаться с двоюродным братом и с его тестем – равом Лубановым, раввином города.
Рав Тайц дает мне чемодан:
– Возьми, я тебе рубашки привез.
– Да мне не надо.
– Ну смотри, чемодан все равно здесь останется. Я подумал и взял.
Едем мы с сыном в такси на вокзал. Минут через двадцать – двадцать пять нас догоняют, задерживают и возвращают в гостиницу, где мы встречались с равом Тайцем.
Оставляю сына в такси, иду, куда ведут.
Приходим в комнату. Сидят трое.
– Встречался с таким–то? Какое имеешь к нему отношение?
– Родственник.
– Откуда знал, что он приедет?
Ведут в другую комнату. Там еще кто–то сидит. И снова:
– Кто он такой? Чем занимается? Что сказать? Говорю:
– Учитель.
– Что в чемодане? Говорю:
– Не знаю. Возьмите, мне не надо.
– Нет-нет, – мол, не грабители же! – это твое.
Вертелся я с ними, крутился, наверно, с полчаса. Потом взял да и открыл чемодан, хоть они и возражали. Я и сам не знал, что там. К счастью, кроме рубашек, ничего не было, никаких книг.
Не понимаю, как они все узнавали. Идеально они работали.
Вы спросите, чего я в Москву помчался? Хотелось хоть иногда встретиться с человеком «оттуда». Это было как глоток свежего воздуха. Тут один мир, там – другой.
Мы говорили диврей Тора. А для этого и десять минут – очень много. За десять минут можно много сказать!
«Рав Тайц приезжал в Москву каждое лето, начиная с 1964 года. Там я с ним и познакомилась, когда приезжала навестить маму и сестер.
Я увидела его в синагоге, он был там с женой и дочерью. Рав разговорился со мной и попросил передать деньги одному больному. Разговаривая со мной, рав смотрел в сторону, чтобы не показать, что мы знакомы, – он боялся за тех, с кем разговаривал.
Приехав в Ташкент, я рассказала раву Ицхаку, что встретила интересного человека – рава Тайца. Рав Ицхак спрашивает:
– А как он выглядит? Я описала.
Он говорит:
– Так это же мой двоюродный брат.
В следующий раз я привезла раву Тайцу письмо от рава Ицхака. Он сказал:
– Узнаю почерк, это мой двоюродный брат!
Через какое-то время рав Тайц уже сам посетил Ташкент, но первой связной была я».
Из рассказа Лизы Кругляк
«Меня поразили его поведение, манеры, изысканные и аристократичные. От рава Тайца я впервые узнал, что hазон Иш – представитель европейского еврейства. Мне, конечно, было известно это имя по книгам, но кто этот человек – я не знал…».
Из рассказа рава Бенциона
Рав Хаим-Авраам Лубанов, ленинградский раввин, с которым я хотел увидеться, человек совершенно особый. Один из считанных! Знаете, за что он десять лет отсидел? Жила в Ленинграде религиозная семья. Родители – по-настоящему, а дети уже только кашрут соблюдали. Умер у них отец. На похоронах отца рав и сказал его зятю:
– Я бы хотел, чтобы у вас все оставалось, как было. Кто-то услышал. И донес.
«Рав Лубанов был большой талмид-хахам. Помню, в ту ночь в его доме мне не спалось. Я сел заниматься. Хозяин дома сидел за книгой: тоже, мол, не спится. Он спросил, что я учу.
– Санхедрин (трактат в Талмуде), – отвечал я.
Рав задал мне вопрос по этой теме. Готового ответа у меня не было. На хороший вопрос ответ надо долго искать. Мы побеседовали.
Утром рав с отцом погрузились в обсуждение возможностей правильного оформления развода в тогдашних условиях. Я совсем издергался: вот-вот самолет упустим! А они разговаривают, как ни в чем не бывало… Барух а-Шем, не опоздали!»
Из рассказа рава Бенциона
РАВ ИЕХУДА-ЛЕЙБ ЛЕВИН РАВВИН МОСКОВСКОЙ СИНАГОГИ
Рав Левин стал московским раввином после рава Шломо Шлайфера, в конце 50-х. Каждый раз, бывая в Москве, я встречался с этим человеком, благословенна его память. Он занимал сложную должность, и о нем говорят разное.
Я глубоко убежден, что это честный человек. Трудно ему приходилось, много он намучился. Однажды власти послали его в Америку, и (я точно знаю) он пошел и спросил у великих людей того времени, стоит ли ему оставаться на посту раввина в Москве или нет. Ему сказали: «Если ты не будешь раввином, будет хуже», – и велели остаться.
Власти постоянно «тянули из него жилы», заставляя подписывать мерзкие заявления. Угрожали, например, что, если не подпишет, закроют миквэ в Москве или не будет мацы в этом году. И так каждый раз.
Власти держали его в руках и тем, что ему, всю жизнь прожившему в Москве, не давали московской прописки (а без прописки его могли выселить в любой момент).
Тем не менее, он делал порой весьма рискованные вещи. Это он, и даже несколько раз, давал детям рава Аарона Хазана (автора книги «Негед а-зерем», я уже упоминал о нем) для представления в школу справку, что законы Торы запрещают писать в субботу.
Кстати, о раве Хазане. Нет на свете другого такого еврея, как он. Совсем особенный. Тринадцать детей у него, все родились в Союзе – и никто никогда не работал и не писал в субботу! Мы держались в тени, а он – во всем официально: отдавая детей в школу, открыто добивался для них права соблюдать субботу.
Рав Хазан получил разрешение на выезд чуть раньше меня. Незадолго до этого, в самый канун Йом Кипур, за несколько часов до наступления поста, его вызвали в КГБ. Пугали, грозили: «Детей заберем!» Он не выдержал и закричал на них: «Инквизиция!»
Разрешение спасло его.
Незадолго до отъезда я слышал выступление рава Левина на собрании раввинов и понял, как он ведет себя в трудной ситуации.
Западная пресса опубликовала материалы о притеснениях еврейской религии в СССР. В ответ советские власти организовали общее собрание раввинов. Требовалось, чтобы они «опровергли клевету», заявили, будто у нас полная свобода совести. Кто что говорил – не стану пересказывать. Но как говорил рав Левин! Умно и смело, даже слишком уж прозрачно:
– Что я могу сказать? У нас есть синагога. Кто желает, может молиться. Я слаб здоровьем, мне трудно говорить. Хочу сказать одно. Сказано в Теилим: «Пусть онемеют лживые уста, говорящие (неправду) против праведника заносчиво, с высокомерием и презрением» (31:19).
Горячо сказал, от всего сердца. «Пусть онемеют лживые уста…» Лживые уста властей! И сошел с трибуны.
Продолжение следует
Из книги «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
