Только в девятнадцатом году я научилась слову «жид»Марина Цветаева. «Записные книжки»
Была она не брезглива, в чем и сама признавалась. Не боялась Цветаева нечистоты тела во всех смыслах, но всегда бежала от грязи в душе. Ее дневниковые заметки о первых годах революции честны, мужественны, наполнены болью, ужасом и любовью. И очень, как и все, к чему прикасалась эта женщина, – талантливы.
Имеем ли мы, современники, право судить людей, приговоривших самих себя к смерти? Нет, убежден, что это безнравственно. Даже в такого грешника, как Александр Фадеев, не могу бросить камень. Вот он ответил на прошение бездомной Цветаевой:
«Тов. Цветаева! Достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади».
Отвратительный документ, а не могу заставить себя судить Фадеева, как только представлю ужас этого человека перед сознанием невозможности продолжить жизнь. Что уж тут говорить о самой Цветаевой, Маяковском, Есенине….
Жили все они во временах, беспощадно провоцирующих человека на зло. Кто-то попал в сети дьявола, кто-то пробовал вырваться из западни, кто-то восставал против самого страшного и всесильного времени.
При всех обстоятельствах большой поэт оставался в одиночестве. Иосиф Бродский написал об этом исчерпывающе точно:
« Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество».
Одиночество – сродни безумию, добавлю я. Безумию самоубийства.
Грязные, кровавые времена всегда были и школой мизантропии для чистых и мужественных душ. 18 год, лето:
«Боже мой! Как я ненавижу деревню,
— пишет Цветаева, —
«и как я несчастна, среди коров, похожих на крестьян, и крестьян, похожих на коров».
Год 19-ый:
«Язык простонародья как маятник между жрать и с….»
Впрочем, тема народности бездонна. В этих заметках я только хотел бы проследить за «еврейским вопросом» в дневниковых записях Цветаевой, на основе, вышедшей в 2002 году книги: «Марина Цветаева. Записные книжки» Вопрос этот занимает в ее дневнике значительное место.
Мне всегда казалось, что великое прозрение Марины названную тему исчерпывает:
«Гетто избранничеств, вал и ров – пощады не жди. В сем христианнейшем из миров поэты – жиды».
Однако, читая записные книжки, понял, что все не так просто.
Шестнадцатый год. Мир относительно спокоен, если не считать кровопролитной, 1-ой мировой войны. Марина Цветаева пишет:
«Христос завещал всему еврейству свое великое «жаление» женщины. Еврей, бьющий женщину, немыслим».
Любопытная запись. Цветаева не пишет, почему Христос не завещал этого христианам. Евангелие читала Марина, одно лишь Евангелие и Ветхий Завет, не Тору. Вот в этом, а часто и только в этом, издержки взглядов на еврейство русской, художественной элиты. Даже «нежных» взглядов.
Лето 17-го года:
«Вы слово «еврей» произносите так, точно переводите его с «жид»».
Слух большого поэта уникален, но близка чума большевизма и Цветаева пишет 15 ноября 1918 года:
«Слева от меня ( прости, безумно любимый Израиль!) две грязные, унылые жидовки…. Жидовка говорит: «Псков взят!» — У меня мучительная надежда: «Кем?!!»».
«Безумно любимый Израиль» остался там, в мире без голода, лишений, смерти. А здесь, рядом с Цветаевой, «две жидовки», сообщающие в восторге, что красными взят Псков.
Чуждость «любимому Израилю» нарастает по мере развития революции:
« Когда меня – где-нибудь в общественном месте – явно обижают, мое первое слово, прежде, чем я подумала:
— Я пожалуюсь Ленину!
И никогда – хоть бы меня четвертовали – Троцкому!
— Плохой, да свой!»
В те лихие годы и не подозревали, что и Ленин не совсем «свой». В общем, некому было жаловаться русскому человеку. Ну, не Калинину же с Буденным или Ворошиловым.
Пуришкевич – один из лидеров «Черной сотни». Ну и что? Ему, если бы могла, пожаловалась Цветаева:
«Моя любовь в политике – Пуришкевич. Ибо над его речами, воззваниями, возгласами, воплями я сразу смеюсь и плачу».
И дети Цветаевой, любимая дочь Аля (Ариадна) не хотят быть евреями: «Аля – кому-то, в ответ на вопрос о ее фамилии:
— О нет, нет, у меня только ½ дедушки был еврей».
Не удивительно, когда в перестроечном СССР совсем пропало мясо, обыватель стал требовать отстрела собак. Они, мол, все, что предназначено людям, пожирают.
Голод взял за горло Россию девятнадцатого года. На глазах у Цветаевой страдают, мучимые голодом, ее дети. Читаем запись:
«Не могу простить евреям, что они кишат».
Их слишком много, они слишком заметны, как собаки в том СССР. А собак-то в городе появилось тогда много, потому что обедневшие люди стали гнать их за порог. Дело не только в идее и свободе, дарованной Временным правительством. За «порог» местечка евреев выгнал и голод, устроенный большевиками.
В девятнадцатом году собаки почти исчезли – их попросту сожрали. Остались одни евреи, о которых и пишет Цветаева. Голод способен сотворить и не такое с психикой человека.
И все-таки, Цветаева – это Цветаева. Ее «любовь к Израилю» не проходит, потому что в это, страшное время именно евреи помогают ей выжить, Евреи, которые «кишат»:
« Г-жа Гольдман, соседка снизу, от времени до времени присылает детям огромные миски супа – и сегодня одолжила мне 3-ю тысячу. У самой трое детей. Маленького роста, нежна, затерта жизнью: нянькой, детьми, властным мужем, правильными обедами и ужинами. Помогает мне – кажется – тайком от мужа, которого, как еврея и удачника, я – у которой все в доме, кроме души, замерзло и ничего в доме, кроме книг, — нет – не могу не раздражать… Еще Р.С. Тумаркин, брат г-жи Цейтлин, у которой я бывала на литературных вечерах. Дает деньги, спички. Добр, участлив. И это все».
С горечью вспоминает Цветаева заветы любимой матери:
« –Мама, что такое — социализм?( Яся 11-ти лет, в 1905 г., в Ялте.)
— Когда дворник придет у тебя играть ногами на рояле – тогда это – социализм…. Ах, забыла! Страстная любовь к евреям, гордая, вызывающая, беспрекословная (только в 1919 г. я научилась слову «жид») – тогда в кругу Сергея Александровича, старых монархистов-профессоров, — придворных! – Помню, с особенной гордостью – чуть ли не хвастливо – впрочем, в это немножко играя – утверждала, что в ее жилах непременно есть капелька еврейской крови, иначе бы их так не любила».
Как странно. Социализм и евреи. Тот страшный, босой дворник вдруг заговорил с акцентом. Что делать с каплей еврейской крови, перешедшей к Марине от матери?
Но это всего лишь «капля». Кто же Цветаева в 1919 году:
«Мы с Алей у Антокольского (поэт, ученик студии Вахтангова)… Антокольский читает мне стихи – «Пролог к моей жизни», которые я бы назвала «Оправданием всего». Но так мне этого нельзя, так как я в данный час – русская, молчу молчанием резче и весче слов. Прощаемся».
Познакомился с Антокольским через 48 лет. Был он мастит, имел собственную «Волгу» с шофером, дачу, квартиру в писательском доме. Цветаева погибла, не дожив до 50-ти лет. Где ее могила – неизвестно.
В тот год трудно было понять Цветаевой, что пишет именно так Антокольский не потому что он не русский поэт, а потому, что советский.
Но вот продолжение той темы материнской любви к евреям:
«Как жалко, что люди не знают меня, когда я одна. Если б знали – любили. Но никогда не узнают, потому что такая я – именно оттого, что одна. С ними у меня обезьянья гибкость ( только в обратную сторону, повторяю наоборот движение). Пример: с любящими евреев – ненавижу евреев, с ненавидящими – обожаю – и все искренне – до слез! – Любовь по оттолкновению».
Как часто думал, что одни только Достоевский и Розанов (из высоких талантов в русской культуре) достойны имени антисемита, так как были последовательными теоретиками юдофобии. Во всех остальных талантах России гораздо больше мизантропии, презрения к человечеству и своему народу вообще, чем антисемитизма. Этих, в глубине души, стараюсь, и понять, и простить.
Строчки из «Дневниковой прозы» Цветаевой:
«Господи! Сколько сейчас в России Ноздревых ( кто кого и как не ошельмовывает! кто чего и на что не выменивает!) Коробочек («а почем сейчас в городе мертвые души?», «а почем сейчас на рынке дамские манекены?»: я, например) – Маниловых («Храм Дружбы», «Дом Счастливой Матери» – Чичиковых ( природный спекулянт!).
А Гоголя нет. Лучше бы наоборот».
Нет, в те же годы бродил по Москве голодный и злой Булгаков. Похоже, только сегодня упомянутых героев «Мертвых душ» появилось столько, что осмыслишь подобную напасть не сможет никакой Гоголь.
Но вернемся к нашей теме. Вот еще удивительная запись Цветаевой. Похоже, от записи этой и пошли классические строчки о «гетто избранничеств»:
« Слава Богу, что я не еврейка…. При первом же «жидовка» я бы подняла камень с мостовой – и убила…. Откуда у меня – с детства – чувство преследования? Не была ли я еврейкой в Средние века?
Во всяком случае – если мне суждено когда-нибудь сойти с ума – это будет не мания Величия».
Большие поэты – «народ избранный». Большие поэты того страшного времени существуют вне наций, вне народа. Понятия эти были слишком страшны. Старались Поэты прилепиться к Богу – это было. Цветаева, Ахматова – вне русскости. Пастернак, Мандельштам – вне еврейства.
Особый народ, отдельный в «гетто избранничеств». «Жизнь – вокзал», — как писала Цветаева. Вне народа –значит в дороге. Куда – неизвестно. В бесконечность? А странник бездомный уязвим, как никто. «Вал и ров» — не защищают. «Вал и ров» – не дают скрыться от палача.
«Здесь я не нужна. Там – невозможна»,
– писала Цветаева в эмиграции. В «ненужности и невозможности» провела весь свой короткий век эта удивительная женщина, имя которой ныне звучит по царски: МАРИНА. Она звезда ослепительной яркости, без которой немыслим небосвод поэзии, культуры человечества.
Еврейская судьба русского поэта.
Что же записи Цветаевой в дневнике? Они не могли быть другими. Я бы советовал прочесть их каждому, кто надеется сегодня на новый, оптимистический виток еврейской истории в России.
Сегодня в названной стране бытовая юдофобия достигла своего пика. Виноваты в этом издержки еврейской свободы, обычные и знакомые после отмены государственного антисемитизма.
То же произошло и в первые годы, последовавшие после Октябрьского переворота. В нашей еврейской истории — сегодня, как правило, обязательно снимает кальку с того, что было вчера. Тем же она началась, тем же и закончится. Спектакль, под названием: «Еврей в России» был сыгран, как трагедия, ныне он исполняется, как фарс. Вот и вся разница.
Любой народ, судя по всему, склонен прощать сам себе любые преступления, но соучастника своих собственных преступлений он прощать не намерен.
Что уж говорить о простых людях, когда такие высокие таланты и чистые души, как Цветаева, не смогли удержаться от перевода слова «еврей» на понятие «жид»?
Автор — Аркадий КРАСИЛЬЩИКОВ
Оцените пост
(голосовало: 7, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...
