– Я не хочу уезжать; я не могу жить без иешивы!
– Мальчик мой, жизнь изменилась. Ты же видишь – коммунисты вот-вот закроют иешиву. Все, кто останутся в городе, будут арестованы. Ты должен немедленно уехать.
– А вы сами? – воскликнул Давид. – Вы-то куда уедете?
– Я? Мальчик мой, я уже слишком стар, чтобы бежать, – ответил учитель. – А прятаться мне не пристало. Я встречу их здесь.
– Тогда позвольте и мне остаться с вами! – взмолился Давид. – Может быть, я смогу вам чем-нибудь помочь!
Реб Лейзер покачал головой. Все последние часы он провел в разговорах со своими учениками, с каждым по отдельности, каждому советовал подумать о будущем и не раскрывать свои планы другим. И каждый ответил ему одними и теми же словами: лучше я останусь, пусть меня даже арестуют, лишь бы не покидать иешиву и жизнь в мире Торы.
Реб Лейзер прикоснулся к руке своего любимого ученика.
– Да благословит тебя Всевышний! Да хранит Он тебя! Я знаю, в другие времена ты прославил бы свою иешиву, и твои родители, благословенна их память, гордились бы тобой. Но сейчас ты должен уехать.
– Но куда мне ехать? И как? Вы ведь знаете – у меня нет ни денег, ни еды, ни одежды! И никаких родственников, у которых я мог бы остановиться!
– Деньги, еда, одежда – все это наживное. Ты должен во всем полагаться на Всевышнего. Запомни: Эйн од Милвадо – нет на свете ничего, кроме Него! Доверься Ему, и тебе не придется ни в чем нуждаться. А теперь иди побыстрее, тебе еще нужно успеть на киевский поезд. Вот, возьми…
И рабби протянул Давиду листок бумаги.
– Доберешься до Киева – обратись по этому адресу. Это мои родственники, они тебе помогут.
– Но…
– Никаких «но», – прервал его реб Лейзер, украдкой стряхивая слезу. – Ступай!
Давид Мандель в последний раз посмотрел на рабби, порывисто обнял его, как только сын может обнять любимого отца, отвернулся и быстрым шагом вышел из комнаты, на секунду задержавшись у шкафа, в котором хранились свитки Торы, чтобы в последний раз поцеловать его покрывало. Идя через класс, он ласково гладил пальцами опустевшие столы своего подпольного шула, который последние четыре года был для него и школой, и синагогой, и домом. Здесь он изучал священные книги, здесь спал на классных скамейках, здесь подметал полы. Разум говорил ему, что он должен немедленно покинуть это святое место, но сердце отказывалось с этим согласиться.
«Я вернусь, – поклялся он себе. – Я вернусь, как только это станет возможно».
Покинув тихое, прохладное помещение иешивы, Давид вышел на улицу. Какое-то время он стоял, словно оглушенный ярким солнечным светом, пытаясь совладать с бушевавшими в сердце противоречивыми чувствами.
* * *
Давиду Манделю было семнадцать лет. Но за эти семнадцать лет он успел прожить тысячу жизней. Его родители, бедные евреи из маленького местечка, расположенного неподалеку от городка Любны, подобно многим другим благочестивым евреям того времени, пожертвовали всем что имели, чтобы дать сыну достойное еврейское образование. А когда стало очевидно, что они больше не могут ему помогать, они отправили его в Любны, к дяде. Давиду было всего восемь лет, когда он покинул родной дом.
Дядя был холостяком и относился к племяннику скорее как к взрослому человеку, чем как к ребенку. Если Давид играл, он объявлял его дурачком. Если он хотел спать, он называл его лентяем. Стоило ему развеселиться, он именовал его балбесом. Давид очень быстро усвоил, что беззаботное детство есть только у других детей – у него же нет прав на невинные проделки подростка, его удел – ответственность взрослого человека за свою судьбу.
Вскоре после того как Давид покинул родной дом произошло несчастье. Местный ксендз обвинил евреев в каком-то чудовищном преступлении. Так называемый справедливый и суровый суд народа не заставил себя ждать, и родители Давида стали жертвами этого «святого возмездия». В десять лет Давид оказался по-настоящему один.
Когда ему исполнилось двенадцать, он понял, что больше не может жить в доме дяди. Следующие три года он странствовал из дома в дом, из города в город, из одного бейт-мидраша – еврейской школы – в другой. Постепенно он свыкся со своим уделом и своей еврейской судьбой. Куда бы он ни попадал и куда бы его ни посылали, он изо всех сил старался приспособиться, пока… пока не наступало время двигаться дальше.
Но однажды он повстречал благочестивого реб Лейзера из Любавичей, и в его судьбе наступила перемена. Каббалисты толкуют, что родственные души могут быть ближе друг другу, чем души родственников по крови. Но этому рабби и его новому ученику не нужны были никакие толкования, чтобы объяснить свою внезапную близость. В реб Лейзере Давид нашел того отца, по которому всегда тосковал и которого не мог найти; а для любящего рабби Давид оказался совершенным воплощением старого раввинского принципа: «Ученики: вот, они точно родные сыновья».
И вот сейчас их неразрывной связи, укрепившейся в процессе изучения Торы и хасидизма, пришел внезапный конец. Еще немного, и поезд унесет его в неведомое будущее. «Эйн од Милвадо… нет ничего, кроме Всевышнего!» – снова зазвучали в его душе слова старого рабби.
* * *
В 1924 году Россия оказалась в руках одного из величайших в истории изуверов – безумца, решившего возродить империю русских царей и расширить ее. Иосиф Сталин, безжалостный грузинский простолюдин, тиран, подчинивший своей деспотической власти Советский Союз. Его план построения пролетарского государства имел своим неизбежным следствием ужасающие страдания и кровавые трагедии многих народов.
В годы сталинского террора были уничтожены миллионы невинных людей, в том числе и многие преданные Торе евреи. Некоторые были отправлены в ГУЛАГ, другие – в не менее страшные тюрьмы, третьи – убиты на месте или брошены в больницы для душевнобольных. Их жизни были оборваны, их имена – стерты со страниц истории. В сталинской тайной полиции было создано специальное отделение по делам тех уцелевших евреев, которые продолжали больше верить во Всемогущего, чем в советский «рай на земле». Жизнь уцелевших была еще ужаснее, чем смерть, потому что их принуждали «свидетельствовать» против своих родных и близких.
Большинство учеников реб Лейзера ясно понимало, чем они рискуют, изучая Тору в его подпольной иешиве. Сам реб Лейзер не раз говорил им об этом. Для них вопрос состоял не в том, арестуют их или не арестуют, а лишь в том, когда это случится. К счастью, в те безумные времена не всякий коммунист, объявлявший себя убежденным противником «религиозного дурмана», был на самом деле таковым. Многие вступали в ряды Еврейской секции коммунистической партии по идеологическим или прагматическим причинам; в сердцах некоторых из этих «прагматиков» еще продолжала тлеть искорка еврейства, и иногда они использовали свое положение, чтобы спасти своих единоплеменников. Бывало, что они предостерегали евреев о надвигающейся беде.
По иронии судьбы, известие о готовящемся налете на иешиву, полученное реб Лейзером, исходило от его собственного сына, о существовании которого ученики даже не подозревали. Но если на предостережение сына реб Лейзер мог положиться, то на помощь его он рассчитывать не мог. И поэтому достопочтенный рабби не видел другого выхода из создавшегося положения, кроме роспуска иешивы, за существование которой он так долго боролся.
Шепча слова молитвы, реб Лейзер смотрел вслед своему любимому ученику, который торопливыми шагами направлялся в сторону железнодорожного вокзала. Потом он печально отвернулся от окна и стал собирать священные книги, чтобы спрятать их до поры до времени – пока не отбушует коммунистический ураган.
* * *
У вокзала собралась огромная толпа. Кого здесь только не было – одинокие женщины и матери с детьми, еврейские старики и русские солдаты, советские чиновники и хорошо одетые дельцы, русские крестьяне и украинские хуторяне. Только одной категории людей здесь нельзя было встретить – религиозных еврейских юношей призывного возраста. Давид сознавал, что он резко выделяется в этой толпе. Подавляя невольный страх, он приблизился к окошку кассы.
– Не скажете ли, сколько стоит билет до Киева?
– Четыре рубля.
– Где же мне взять деньги? – лихорадочно думал Давид, отходя от кассы. – Может, попробовать одолжить… да нет, кто же одолжит такую сумму? Соврать кондуктору, что я потерял билет? Ни за что не поверит! А если спрятаться? Может, не заметят?
Его размышления были прерваны пронзительным свистком паровоза. Толпа зашевелилась и стала сдвигаться к краю платформы. Из-за поворота появился приближающийся состав.
Нужно во что бы то ни стало пробраться в вагон, – подумал Давид. – Но как это сделать?
Оглядевшись вокруг, он заметил неподалеку двух превосходно одетых людей, разговаривавших между собой на идиш. Оба они, казалось, излучали самодовольство; их уверенность в себе бросалась в глаза столь же явственно, как и их новехонькие, с иголочки, костюмы. Судя по их напыщенному виду и самоуверенным манерам, они направлялись в Киев по каким-то официальным делам.
С надеждой в глазах и робостью в душе Давид нерешительно приблизился к ним.
– И-и-извините, – робко пробормотал он.
– Чего тебе? – холодно спросил один из них.
– Мне нужно уехать из города, – проговорил Давид, – но у меня нет билета. Не можете ли вы мне помочь?
Две пары глаз презрительно уставились на него:
– Нет билета? Так чем же мы можем тебе помочь? На этот поезд билеты уже распроданы. Подожди следующего – может, в нем будут места.
– Понимаете… у меня нет денег… – сконфуженно признался Давид.
Его собеседники насмешливо переглянулись:
– Вечная беда с этими ешиботниками! Нет, чтобы подумать о заработке – тратят время, чтобы тайком читать книги, и вот, пожалуйста, – ни денег, ни билета! Ладно, билет ты уж как-нибудь сам достань, а денег мы тебе, так и быть, подбросим. Сергей, дай пареньку пару копеек – и я сделаю то же самое…
– Но мне сказали, что билет до Киева стоит четыре рубля!
– Нет, ты слышал, Сергей?! Какое нахальство!
Сергей с готовностью согласился:
– Тебе мало? Тогда вообще ничего не получишь. Ступай вон, пока мы милицию не вызвали!
– Простите, я вовсе не хотел…
Потрясенный их грубостью, Давид отпрянул назад, в толпу, не заметив позади себя пожилую женщину, тащившую в руках четыре переполненные сумки, из которых торчали куски черного хлеба и какая-то одежда.
– Ээээх!
Сумки, хлеб и одежда разлетелись по перрону.
– Извините, я нечаянно, – пробормотал Давид, торопливо нагибаясь, чтобы помочь женщине собрать пожитки и обрести прежнее достоинство. Еще немного, и вихрь, создаваемый приближавшимся паровозом, разнес бы ее имущество по всей платформе, а то и сбросил бы его на рельсы.
– Смотреть нужно, куда идешь! – сердито сказала женщина.
– Извините, – повторил Давид.
– Извините! Это все, что ты можешь сказать? – проворчала она уже несколько тише. – Нет, чтобы спросить, не пострадала ли я!”
Продолжение следует
Из книги «О том, что на душе»
Рассказы о реальных событиях
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
