(Окончание)
В начале войны у одного казанского жителя – нееврея, по фамилии Малахов, наша община арендовала помещение. Мы устроили там что-то вроде синагоги и молились. Каждый вечер мы с отцом (я уже оставил Столбищи и жил в Казани) приходили туда и с девяти до одиннадцати учили в уголке Тору. А на скамьях лежали больные люди, беженцы из разных городов, которым негде было ночевать, кроме как в синагоге. И все голодные. Мы бы дали им хлеба, но у самих не было.
В тот вечер в синагоге находились одиннадцать беженцев, все лежачие больные. Где-то после десяти входит высокий худой человек, берет сидур (молитвенник) и читает вечернюю молитву.
Помолившись, незнакомец оглядывается вокруг и выходит. Минут через двадцать он возвращается с буханкой хлеба в руках. Килограмма два хлеба, не меньше. Целое состояние по тем временам!
Подходит к одному лежащему, протягивает ему буханку и пятьдесят рублей (столько стоил тогда килограмм картошки). Уходит, опять возвращается через двадцать минут – и второму дает то же самое. И так – всем. Кто это был? Может, пророк Элиягу? Он приходил и в другие вечера. Мы не знали, кто он, а спрашивать было не принято. Любознательными были только доносчики.
Незадолго до Песах этот человек пришел к нам домой и немного рассказал о себе. Исаак Зусманович Сандок (мы звали его реб Ицхак–милнер, что на идиш означает «мельник») оказался родом из белорусского города Могилева. Очевидно, он занимал там какой-то пост, потому что, когда началась война, ему дали машину и поручили вывозить людей. Он вывез кого смог, а свою семью не успел: его жену и троих детей убили немцы. И вот теперь он один, и ему негде провести Песах.
Нам стало неловко: у нас просто не было еды.
Он говорит:
– Не беспокойтесь, еду я принесу.
Он принес мацы и немного мяса и провел у нас первый седер. Ждем его назавтра утром – нет. Ждем его на второй седер – опять не пришел. Мы стали беспокоиться – не случилось ли чего?
Потом узнали. Работая мельником, реб Ицхак собирал мучную пыль, которая браковалась и в дело не шла. Пыли было много, и он выпекал из нее хлеб, строго по еврейским правилам и, отделяя халу (долю от теста). Этот хлеб реб Ицхак раздавал людям.
Многие богатели на мельничном деле, но реб Ицхак остался бедняком – он все раздавал. Разузнав, кто нуждается, он так же, как к нам, зашел еще в четыре – пять мест: приносил еду на весь седер, а приходил только на одну трапезу. У нас он был на первом седере, у кого-то – утром, у кого-то – во второй день праздника.
Это был необыкновенный человек. Каждый год двадцать четвертого Ава я отмечаю его йорцайт.
Я перед ним страшно виноват и не могу ничего поправить. Мне следовало послушаться матери, а я не послушался. Реб Ицхаку к концу войны было под пятьдесят, и мы подумали: может, он еще женится, и у него будут дети. Незамужних еврейских женщин в Казани было очень мало, я имею в виду – религиозных. С одной такой религиозной женщиной лет тридцати шести я предложил реб Ицхаку встретиться.
Они встретились раза два – три. Он молчит. Мама сказала:
– Ицхак, раз он молчит, не надо уговаривать. При сватовстве не уговаривают!
Но я боялся, что через год – два ему уже поздно будет жениться. А он ценил мое мнение. Вскоре они поженились. И не то чтобы под нажимом, но все-таки… Этот брак не был счастливым. Новая жена Сандока несколько лет болела и умерла. Детей у них не было. Реб Ицхак так и остался бездетным. Может быть, не уговори я, его жизнь сложилась бы иначе.
СБЫВШИЙСЯ СОН
Не помню точно, когда, но было это незадолго до моей женитьбы, мне приснился памятный сон. Во сне я с удивительной ясностью ощущал себя в Иерусалиме– я шел по святому городу, и в ушах у меня звучали слова молитвы, которую евреи уже две тысячи лет читают в праздники, – «Ваавиэну ле–Цион» («… И приведи нас в Сион, город Твой, с песнями, и в Иерусалим, место Храма Твоего, с вечной радостью»). Напев молитвы был мне незнаком, он повторился несколько раз, и я до сих пор могу его напеть… Уже здесь, в Иерусалиме.
Из книги «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
